Алексей Тарновицкий - Киллер с пропеллером на мотороллере
— Я же сказал — всему свое время. А пока вернемся к нашей теме. Со стороны генерала было чрезвычайно неосмотрительно соглашаться на мои условия. И тем не менее он приехал. Приехал ради какого-то ничтожного аспиранта, не нужного ему никоим боком. Ведь этот Сатурнин Краус никто, я специально проверил. Парень чист, как снег в Антарктиде. И тут… — Биляк торжественно воздел указательный палец, — тут вы сами подсказали мне ответ. Знаете как? Просьбой о фамилии в паспорте! Тут только я и понял, что паренек нужен вовсе не генералу, а вам! Что и генерал приехал сюда ради вас! Что вовсе не Саша Романова сопровождает Новоявленского в качестве незначительной личности, а он сопровождает Сашу Романову! Отсюда — вопрос.
Он наклонился и уперся глазами в мое лицо.
— Отсюда вопрос: это кто же она такая, эта Саша Романова, если рядом с ней даже генерал Новоявленский выглядит чрезвычайно незначительной фигурой? А? Говорите!
До этого Биляк говорил негромко, вкрадчиво, но последнее слово он неожиданно проорал так, что я вздрогнула.
— Говорите!
Я наконец подняла голову и уставилась прямиком в его серые глаза — глаза мошенника и манипулятора. Сколько таких вот биляков уже пытались переглядеть меня подобным образом! И всегда, всегда это кончалось одинаково: изначальные уверенность и превосходство секунду-другую спустя сменялись в их взгляде недоумением, а затем страхом — даже не страхом, а каким-то первобытным ужасом, параличом кролика перед удавом. Меня и саму немало интересовало, что же такое они там видели…
Биляк моргнул и отвел глаза. Ну вот, и этот тоже.
— Ну что? Чрезвычайно? — тихо спросила я. — Я так и думала. Повторю, если вы не поняли: я хочу видеть Константина Викентьевича. Немедленно, сейчас же. А потом все остальное, обещаю вам.
Он выпрямился и несколько раз прошелся по комнате из конца в конец. Рысьи глаза моего тезки следили за хозяином с пристальной готовностью бойцового пса, ждущего команду «фас!».
— Что ж. — Биляк потер руки. — Если обещаете, то так тому и быть. Константин Викентьевич находится здесь, неподалеку. Мы с Александром охотно проводим вас к нему… Александр!
Я чуть не вскрикнула от радости. Новоявленский здесь! Значит, Сатек уже в Питере, на Крюковом канале!
Герой-афганец подхватил меня под локоть, и мы вышли из комнаты. Биляк последовал за нами. Пройдя по коридору, Саша остановился перед одной из дверей.
— Заходи!
Новоявленский, опустив голову, сидел на стуле посреди комнаты — точно такой же, в какой меньше минуты назад допрашивали меня.
— Константин Викентьевич, слава богу, вы здесь! — приветствовала его я. — А я уже начала волноваться… Константин Викентьевич!
— Он не ответит, — хихикнул Саша. — Кислороду не хватает…
Я бросилась к полковнику. Новоявленский был мертв — привязан к стулу и мертв. Синяки на лице, красная полоса на горле, вываленный наружу язык, выпученные от последнего усилия глаза… — такие же я видела когда-то на снимках по делу маньяка из Сосновки. Бедный, бедный Константин Викентьевич… Он ведь предчувствовал это… Он предчувствовал, а я отмахивалась: не бойтесь, мол, со мной вам ничего не страшно, уж я-то вас в обиду не дам. И вот — не дала. И вот — защитила. Мне вдруг захотелось взвыть по-волчьему.
— Вы сами хотели это увидеть, — сказал за моей спиной Биляк — Товарищ генерал почему-то думал, что я стану с ним торговаться. Кого-нибудь другого я бы действительно попробовал перекупить. Но это не тот случай, увы. Жаль, чрезвычайно жаль… Александр, где твой… э-э… инструмент? Покажи его пани Краусовой… Пани Краусова вряд ли захочет разделить судьбу своего партнера. Не так ли, Саша?
Я обернулась. Они стояли у двери: Биляк чуть впереди, с выражением фальшивого сожаления на лице; за ним — мой тезка, герой афганских дорог и дувалов. В руках Саша держал свой «инструмент» гарроту: шнурок с двумя маленькими металлическими ручками на концах. Держал — и многозначительно поигрывал, то натягивая, то ослабляя шнур. При натяжении гаррота издавала низкий звук, как контрабасная струна. Видимо, Константин Викентьевич был убит именно этой пакостью. Я посмотрела Биляку в глаза.
— Сдохни, сволочь! Сдохни!
Он удивленно поднял брови, но тут Саша ловким движением накинул ему на шею свою удавку. Биляк был выше своего прислужника, так что убийце пришлось навалить его на себя. С минуту они кружили по комнате, хрипя и судорожно переступая с места на место, как одно четвероногое животное. Биляк боролся изо всех сил — пытался достать Сашу руками, хватался за шнур, затем начал шарить под пиджаком и достал-таки пистолет, но так и не успел им воспользоваться. Убийца поднажал еще немного; Биляк опустил руки, вывалил язык, в последний раз напрягся и ослаб, обвис безжизненным мешком.
Я подобрала пистолет; это был чешский браунинг двойного действия, укороченный патрон, калибр девять миллиметров. Вполне сойдет. «Но, если надо, выстрелю в упор», как пел покойный Высоцкий. Как раз тот самый случай…
— Опусти, что ты его держишь?
Мой тезка продолжал держать на груди бездыханное тело босса. На лице Саши было написано полнейшее недоумение, как будто он смотрел на себя со стороны и не верил тому, что видел.
— Опусти!
Он медленно подчинился. Труп Биляка осел на пол, неестественно вывернув конечности. Я дважды нажала на спусковой крючок — всё как учили. Два выстрела в упор, в грудь. С двух метров не промахнешься.
— Лучше бы ты оставался в своих Дворищах… или как там?.. Грязищах?
Саша выдул ртом кровавый пузырь и не ответил. Я выстрелила еще один раз — в лоб, тщательно обтерла браунинг полой Билякова пиджака и оставила оружие на полу.
— Прощайте, Константин Викентьевич. Не поминайте лихом…
Коридор был по-прежнему пуст. Второй подземный этаж… — если здесь никого нет, то вряд ли наверху кто-то мог услышать выстрелы. Браунинг не так уж и гремит. Я зашла за своей дубленкой. Сумочка лежала там же, на столе; теперь в ней был только дипломатический чешский паспорт с моей фотографией на имя Александры Краусовой. Доллары исчезли — ах, Саша-Саша, экий ты был проказник…
Лифт поднял меня на нулевой этаж — у нас бы его назвали первым. В вестибюле горничная в передничке пылесосила ковер. Величественный швейцар отворил мне входную дверь, я кивнула и вышла. Снаружи сияло прекрасное зимнее утро — судя по солнцу, позднее, ближе к полудню. Часов на руке у меня не было: как говорил покойный Новоявленский, носить дешевые часы мне не дозволяет легенда, а дорогие — бюджет отдела.
Куда теперь? Прежде всего — не «куда», а «откуда»: отсюда, и побыстрее, пока не хватились. Швейцар равнодушно взирал на меня из-за стеклянной стены. Ну конечно, дама просто решила подышать свежим воздухом… Я прогулочной походкой обогнула пруд, вышла на подъездную аллею, столь же неторопливо добрела до поворота и только тогда, оказавшись вне зоны видимости из окон дома, пустилась бегом. Бежать на стильных каблуках было сущим мучением; к счастью, аллея оказалась короче, чем я думала. Вот и шоссе… Я перевела дух и повернула направо — туда, где виднелись окраинные домики небольшого городка. На дорожном щите я прочла его название, тут же, впрочем, вылетевшее из головы, — что-то длиннющее, немецкое, заканчивающееся на «бах»…
Очень кстати, что и говорить: бах! Ба-бах! — по башке — получи и распишись… Я заставляла себя не думать пока ни о чем, а сосредоточиться на ходьбе. Главной задачей сейчас было как можно скорее уйти от возможного преследования. Увы, ситуация не предполагала богатого выбора вариантов бегства. Единственное, что я могла сделать в тот момент, — это попробовать смешаться с людьми или хотя бы выбраться из статуса одинокого пешехода на открытом всем взглядам пригородном шоссе.
Домики вдоль обеих обочин мало-помалу подросли, появились витрины магазинов… вот и первая улочка… я свернула с шоссе и вздохнула с облегчением. Теперь уже не так страшно, теперь меня вполне можно принять за обычную прохожую. Беготня и быстрая ходьба в не слишком подходящей для этого обуви не прошли даром — я сильно натерла ногу, по-настоящему ощутив это только сейчас, когда напряжение немного спало. Сесть бы где-нибудь в кафе, отдохнуть, перекусить… Ага, как же, сядешь тут в кафе без копейки денег…
При первой же мысли о еде у меня подвело живот. Еще бы — я ничего не ела вот уже целые сутки. Все сильней и сильней хромая, я ковыляла в сторону центра: там наверняка должен быть какой-нибудь сквер, а в сквере скамейки. Улочка стала брусчатой, а затем уперлась в автоматический шлагбаум со знаком пешеходной зоны. Это и было сердце городка, цель моего перехода: широкая улица с нарядными трех-четырехэтажными домами, черными коваными фонарями и голыми деревцами в кадках. Между кадками — о радость! — стояли скамьи с поручнем посередке — на случай, если какому-нибудь утомленному чужеземцу придет в голову вопиюще нелепая идея лечь и вытянуть ноги.
