Рю Мураками - Отель «Раффлз»
Подобное случается и в моменты полного нервного истощения — я вдруг становлюсь подозрительной до такой степени, что сама себе удивляюсь: например, говорю себе: «Вот этот стилист, что так пристально смотрит на меня, верно, послан, чтобы загнать меня в какую-нибудь ловушку, он меня не любит». Подозрение мое становится все сильнее и сильнее, внутри меня образуется какой-то параноидальный сгусток, что-то вроде концентрированной реальности, и в такие моменты, если бы этот стилист умер с перерезанным горлом у меня на глазах, это доставило бы мне удовольствие… конечно, я понимаю, что нельзя допускать такие мысли… ведь подобное желание что-то значит…
В моем мире, что таится у меня в голове за ушами, жители этого грустного городка ведут такую скромную и честную жизнь, какую только могу себе вообразить, я считала, что они оградят меня, помогут мне отогнать желание видеть того стилиста с перерезанным горлом… но это так скучно…
— Ах вот как? Но это так, я оставил свой фотоаппарат дома. Я могу снять тебя в Японии, только надо будет улучить момент… было бы неплохо запечатлеть тебя во время работы. У тебя есть что-нибудь на примете?
Зло притягивает меня, но когда я в растерянности, все приобретает смысл.
— Да, есть. В этом году я буду сниматься. На этот раз у меня главная роль. Съемки в Канадзава.
Я искала беспричинное зло, зло, лишенное всякого смысла, и если бы я нашла его, в моем мире родился бы герой, а я стала бы в сто тысяч раз красивее, чем сейчас.
Я искала этого героя двадцать четыре года.
И вот наконец нашла.
— Ладно, тогда я сделаю снимки здесь… но скажи, почему ты выбрала именно меня?
Мне нравятся твои фотографии с офицерами южновьетнамской армии, которые держат в руках куски человеческой плоти.
— Потому что мне очень нравятся твои работы.
Та из них, на которой запечатлен улыбающийся офицер, который держит за волосы труп вьетконговца, развороченный взрывом гранаты.
— Мне приятно слышать это… Я постараюсь исполнить твой портрет в том же стиле, насколько это будет возможно.
Этот офицер представляется для меня воплощением того самого беспричинного зла, а труп, разорванный от груди, выглядит так, будто это плюшевый медвежонок.
— На самом деле мне кажется, что это самое главное в фотографии.
Этот плюшевый вьетконговец и беззаботный офицер поселились в моем городке и стали кем-то вроде почетных граждан.
— Я стараюсь не думать о том, кто находится передо мной, я заставляю себя не думать о том, что я фотографирую. Ты знаешь, я не люблю говорить на эту тему… но я был во Вьетнаме.
Да, конечно, я в курсе.
— Возможно, твое поколение никогда не слышало о том, что была такая война, а я вот был там.
Твоя жизнь сводится к ней.
— И я полагаю, что мой военный опыт сильно повлиял на то, что я делаю сейчас.
То, что ты делаешь сейчас, — дерьмо, размазанное на листе фотобумаги.
— А знаешь, идея с твоим портретом мне нравится все больше и больше.
Но смотри — надо, чтобы фотографии удались.
НЬЮ-ЙОРК. ТОСИМИТИ КАРИЯ
Я спросил Моэко, забронировала ли она себе номер. Она оставила свои два чемодана на попечение консьержа и, судя по всему, еще не решила вопрос с жильем.
Потом она спросила:
— Вы знаете историю про гнома с южного острова?
— Что? Историю про гнома? — переспросил я, но она уже отвернулась и ничего не ответила. Я, значит, думаю о том, где она будет жить, а ей вроде бы наплевать. Говорит о какой-то ерунде. Что это еще за гном с южного острова?
Я засомневался: выглядела она действительно странно, но когда я взглянул на ее профиль, то от моих сомнений не осталось и следа. Моэко Хомма напоминала чрезвычайно искусно сделанную куклу из стекловолокна. Один резкий вопрос: «Гном с южного острова? Что это еще такое?» — и она уже готова уйти.
— Гм, может быть, начнем с того, что позавтракаем вместе? Приближался полдень, и я пригласил ее в соседний итальянский ресторан.
Съев равиоли, салат и шоколадный мусс, она не проронила ни одного замечания.
— Если вы не против, чтобы остановиться в моем отеле, я сниму для вас номер. Так вы, значит, актриса? В каких же фильмах вы играли?
По ее манере одеваться да и вообще по всему ее виду было ясно, что она необычная девушка. Даже за столом ее жесты подчинялись некоему ритму… это было что-то невыразимое. Легкое движение, словно мановение рук дирижера, — и этого уже достаточно, чтобы вернуть вам хорошее настроение. Хотя это еще не означало, что она действительно актриса.
— Пока только в двух, и это были роли второго плана. Сначала в «Огнях гавани», это ремейк одного европейского фильма, а потом в «Ночи перед революцией». Речь идет о пролетарской революции в начале эпохи Тайсё, окончившейся полным крахом.
Мне показалось, что я слышал уже это выражение: «пролетарская революция». От него повеяло чем-то родным. И вдруг я вспомнил фильм «Огни гавани». С японским кинематографом я был мало знаком, но этот фильм я как-то, маясь от субботнего безделья, посмотрел. Сюжета я почти не помнил. Обычная история любви портовой девчонки и моряка с броненосца… Моэко Хомма смотрела на меня исподлобья и улыбалась так, будто читала мои мысли. От ее улыбки меня пробрал морозец. Теперь я вспомнил: она играла официантку из портового бара, где и происходило действие картины. Этакую юную и невинную барышню, которая ждет возвращения своего возлюбленного, и каждый раз, когда ее пытаются убедить, что он обманет, она качает головой, опустив глаза долу. В сцене, когда друг наконец-то возвращается после длительной разлуки, у нее на лице появляется такая же улыбка, что и сейчас.
Я не знаю, приподнимала ли она уголки рта или же у нее подрагивали мышцы лица — да и она сама вряд ли могла сказать, что это такое, — но улыбка ее длилась лишь мгновение, как вспышка или взмах ресниц.
Однако, чтобы заметить это, не нужно было особо пристально вглядываться в ее лицо — улыбка ее била в глаза, заставляя человека вздрогнуть, словно от брошенного предмета.
— Погоди-ка… да, что-то такое припоминаю, я уже слышал о тебе.
Мне не хотелось говорить ей, что я видел ее в «Огнях гавани». Уж не знаю отчего, но мне показалось, что девушка хочет посмеяться надо мной. Вместо этого я произнес:
— Мне рассказала о тебе одна актриса, Рэйко Саито. Ты знакома с ней? Ей уже семьдесят, но она превосходная актриса. Она говорила, что из всех молодых актеров единственная, у кого есть талант, — это ты.
И это была правда. Однако где-то в глубине души я никак не мог связать имя Моэко Хомма с той юной актрисой, которую расхваливала Рэйко Саито. — На мой счет часто ошибаются.
С этими словами Моэко Хомма вынула ложечку из шоколадного мусса, положила ее на стол рядом с тарелкой и чуть отвернула голову. Если принять за «ноль» ее нормальное состояние, то знаком «плюс» можно было бы обозначить легкую улыбку, а «минусом» — когда она слегка отворачивалась. Это не означало, что она не любила дешевых комплиментов или не замечала лести, скорее этим она хотела сказать: «И особенно не стоит говорить мне о том, что там обо мне болтают».
Я почувствовал себя сбитым с толку.
— Ах вот как? Но это так, я оставил свой фотоаппарат дома. Я могу снять тебя в Японии, только надо будет улучить момент… было бы неплохо запечатлеть тебя во время работы. У тебя есть что-нибудь на примете?
— Да, есть. В этом году я буду сниматься. На этот раз у меня главная роль. Съемки в Канадзава.
— Ладно, тогда я сделаю снимки здесь… но скажи, почему ты выбрала именно меня?
Что-то рвалось заполнить черную дыру внутри меня.
— Потому что мне очень нравятся твои работы.
Ничто не в состоянии уничтожить черную дыру, что поселилась в тебе на полях сражений. Эта бездна сама поглотит все, как сказал Клаус Катцерманн. Я был согласен с ним на все сто.
— Мне приятно слышать это… Я постараюсь исполнить твой портрет в том же стиле, насколько это будет возможно. На самом деле мне кажется, что это самое главное в фотографии. Я стараюсь не думать о том, кто находится передо мной, я заставляю себя не думать о том, что я фотографирую. Ты знаешь, я не люблю говорить на эту тему… но я был во Вьетнаме. Возможно, твое поколение никогда не слышало о том, что была такая война, а я вот был там. И я полагаю, что мой военный опыт сильно повлиял на то, что я делаю сейчас. А знаешь, идея с твоим портретом мне нравится все больше и больше.
Я почувствовал, что мой голос зазвучал неприятно. Моэко Хомма попала в поле притяжения моей черной дыры. Знаки сменились, то есть изменилось выражение ее лица… и оно навечно осталось внутри меня.
Такое было со мной впервые.
Потом мы вернулись в отель, и Моэко Хомма поднялась в свой номер. Она сказала, что хотела бы немного отдохнуть, а я тем временем отправился к консьержу и заказал два места на вечерний мюзикл.
