Питер Бенчли - Тварь
— Кажется, да.
— Конечно, помнишь. Суть дела в том, что судно застраховано на четыреста пятьдесят тысяч долларов. Мы бы никогда не получили столько от продажи.
Элизабет понимала, что он делает. Она была рада и хотела что-нибудь сказать, но плот сорвался с верхушки волны и скользнул во впадину.
Они начали опрокидываться. Элизабет так и знала — им не под силу помешать стихии. Она взвизгнула. Затем плот выровнялся и мягко взлетел на следующую волну.
— Эй! — Гриффин придвинулся к жене и обнял ее за плечи. — Все нормально. У нас все хорошо.
— Нет, — выдохнула она ему в грудь. — У нас ничего не хорошо.
— О'кей, у нас не хорошо. Чего ты боишься?
— Чего я боюсь? — набросилась она на него. — Мы находимся посреди океана, посреди ночи на плоту размером с крышку от бутылки... и ты спрашиваешь меня, чего я боюсь? А как насчет смерти?
— Смерти от чего?
— Ради бога, Говард...
— Я серьезно. Давай обсудим.
— Я не хочу ничего обсуждать.
— У тебя есть более подходящее занятие? Ну давай. — Он поцеловал жену в голову. — Давай выведем страхи наружу и разделаемся с ними.
— Хорошо. — Элизабет сделала глубокий вдох. — Акулы. Можешь называть меня паникершей, но я в ужасе от мысли об акулах.
— Акулы. Хорошо. О'кей. Мы можем забыть о них.
— Скажешь тоже!
— Нет, послушай. Вода холодная. И во всяком случае, японцы и корейцы выловили большинство из них. И если даже какая-нибудь крупная акула все-таки приплывет сюда, то, пока мы находимся на плоту, мы не выглядим, не пахнем и не воспринимаемся ею как что-либо, чем она привыкла питаться. Что еще?
— Предположим, шторм...
— Хорошо. Погода. Никаких проблем. Прогноз хороший. Сейчас не сезон ураганов. Даже если придет шторм с северо-востока, то плот почти непотопляем. Самое плохое, что может случиться, — он перевернется. Если это произойдет, мы опять выправим его.
— И будем плавать без конца, пока не умрем от голода.
— Этого не произойдет. — Гриффин был доволен — он обнаружил, что чем больше говорил, тем больше ему удавалось разогнать свои собственные страхи. — Первое: ветер гонит нас обратно к Бермудам. Второе: суда ходят туда и обратно каждый день. Третье: худший случай — к вечеру понедельника дети и... как их там... ну, эти, из торгового агентства, заявят, что мы пропали, а радио гавани Бермуда знает о нас все. Но до этого не дойдет. Вот этот малыш выкладывает за нас свою душу, подавая сигналы. — Гриффин похлопал по ящику аварийного радиомаяка. — Первый же самолет, который пролетит над нами, вышлет кавалерию, которая, как известно, всегда приходит на выручку. Возможно, это уже сделано.
Элизабет помолчала немного, а потом проговорила:
— Ты веришь всему этому?
— Конечно, я верю всему этому.
— И ты не боишься?
Он прижал ее к себе и сказал:
— Конечно, боюсь.
— Хорошо.
— Но если ты ничего не предпринимаешь по поводу пришедшего страха, не рассеиваешь его разговором, не заменяешь его чем-нибудь другим, он пожирает тебя.
Элизабет опустила голову мужу на грудь и потянула носом. Она уловила запах соли, пота... и успокоения. Она услышала запах двадцати лет своей жизни.
— Так... — произнесла наконец она. — Значит, ты желаешь пофлиртовать?
— Правильно, — рассмеялся он. — Перевернуть плот в приступе страсти.
Они оставались в таком положении, прижавшись друг к другу, а плот медленно дрейфовал к югу, гонимый ветром. Звезды на небе, казалось, танцевали в сумасшедшем согласии с ними, кружась и опускаясь вместе с движением плота, но всегда неуклонно двигаясь на запад.
Через некоторое время Гриффин подумал, что Элизабет уснула. Но вскоре он ощутил у себя на груди слезы.
— Эй, — прошептал он. — Что это значит?
— Кэролайн, — ответила она. — Такая маленькая...
— Не надо, милая. Пожалуйста...
— Я ничего не могу поделать.
— Ты должна попытаться заснуть.
— Заснуть?!
— Хорошо, тогда давай играть в «Боттичелли».
Элизабет вздохнула.
— О'кей. Я думаю о... знаменитом М.
— М. Посмотрим. Он... знаменитый француз...
Элизабет внезапно вздрогнула. Она выпрямилась и повернулась к носу плота.
— Что это было?
— Что именно?
— Такой царапающий звук.
— Я ничего не слышал.
— Как будто когти.
— Где?
Она проползла вперед и потрогала резину на самой передней камере:
— Как раз здесь. Словно когти, скребущие по резине.
— Может, что-нибудь с яхты? Забудь об этом. Кусочек дерева. Здесь плавает всякая дрянь. Могла быть летающая рыба. Иногда они попадают прямо на палубу.
— Что это за запах?
— Какой запах? — Гриффин глубоко вдохнул воздух и теперь действительно почувствовал. — Аммиак?
— Я так и подумала.
— Что-нибудь с яхты.
— Например?
— Откуда я знаю? У нас стояла бутылка под раковиной... Если что-нибудь не разлилось здесь.
Он потянулся, сел на корме плота и расстегнул молнию на крышке прорезиненного ящика. Было слишком темно, чтобы что-либо разглядеть, поэтому он нагнулся, чтобы понюхать внутри.
Гриффин услышал шум, похожий на хрюканье, и плот подпрыгнул и накренился в одну сторону. Мужчину сбило с колен, и консервные банки в ящике загрохотали, сбившись в кучу, а палубный настил под ним затрещал и завизжал, двигаясь по резине. Он услышал какие-то непонятные шлепающие звуки — возможно, их производил плот, хлопая по беспорядочным волнам.
— Эй! — Гриффин восстановил равновесие, удерживаясь руками за края плота. — Будь осторожна.
В ящике не было постороннего запаха. Он закрыл крышку на молнию.
— Здесь ничего.
Но запах аммиака стал сильнее. Гриффин повернулся лицом к носу:
— Я не знаю, что...
Элизабет не было.
Исчезла. Просто... исчезла.
На долю секунды у Гриффина появилось чувство, что он сошел с ума, что он страдает галлюцинациями, что ничего подобного не происходит, что вскоре он проснется в больнице после бессознательного состояния, длившегося месяц и вызванного автомобильной катастрофой, или поражением молнией, или куском карниза, свалившегося со здания.
Он позвал:
— Элизабет!
Ветер поглотил слово. Гриффин позвал вновь.
Он сел, откинувшись назад, сделал глубокий вдох и закрыл глаза.
Он чувствовал головокружение и тошноту, в ушах грохотали удары пульса.
Через мгновение Гриффин вновь открыл глаза, ожидая увидеть жену, сидящую на носу плота и вопросительно глядящую на него, как будто в раздумье, не случилось ли у него припадка.
Но он по-прежнему был один.
Он встал на колени и проковылял по всему плоту, воображая, что она упала за борт и цепляется за свисающую петлю спасательного троса.
Нет.
Он снова сел.
О'кей, думает он. Взглянем на это разумно. Что могло произойти? Она прыгнула за борт. Она внезапно сошла с ума и решила плыть к берегу. Или покончить с собой. Или... или что? Ее похитили террористы из галактики Андромеды?
Он снова и снова выкрикивал ее имя.
Он услышал скрежещущий звук и почувствовал, как что-то дотронулось до резины под его ягодицами.
Она там, под плотом. Должно быть, упала за борт и запуталась в чем-то, может быть, в каких-то обломках от яхты, а теперь она под плотом, сражается за глоток воздуха.
Гриффин наклонился и протянул руку под плот, нащупывая ее волосы, ее ногу, ее плащ — что угодно.
Позади него снова послышался скрежет.
Он вытащил руку из воды, подтянулся на плот и обернулся.
В желто-сером свете лунного осколка он увидел, как что-то шевельнулось на передней части резинового плота. Казалось, что оно пробирается вверх по резине при помощи когтей, карабкаясь на плот.
Рука. Это, должно быть, рука. Элизабет высвободилась из путаницы обломков и теперь, обессилевшая, наполовину захлебнувшаяся, прилагает последние усилия, чтобы взобраться на борт.
Гриффин бросился вперед и протянул руки, но, когда его пальцы находились в дюйме или двух от нее — так близко, что он почувствовал холод, — он понял, что это не рука, что это вообще не принадлежит человеку.
Это было скользким и извивающимся, чем-то враждебным, что двигалось к нему, дотягивалось до него.
Гриффин отпрянул назад и бросился к корме. Он поскользнулся, упал. Из-за перемещения его тела нос плота на секунду поднялся, и он почувствовал облегчение: тварь исчезла.
Но тут же Гриффин с ужасом увидел, как это нечто появилось вновь и дюйм за дюймом стало пробираться вверх, пока наконец не появилось полностью наверху резинового отсека. Оно распрямилось, развернулось веером и теперь походило, как подумал Гриффин, на гигантскую кобру. Поверхность чудовища была плотно покрыта кольцами, каждое из которых пульсировало своей собственной жизнью и выпускало воду, как отвратительную слюну.
Гриффин завизжал. Это были не слова, не проклятия, не брань, не мольба, а просто нутряной визг ужаса, возмущения и неверия.
