Нельсон Демилль - Спенсервиль
Пока Кит Лондри был солдатом, он чувствовал себя хорошо и уверенно – в округе Спенсер такое занятие было всем понятно и считалось почетным; но потом, когда он перешел на работу в разведку, то начал все чаще задаваться вопросом, чем же он все-таки занимается. Он часто расходился в оценках с тем, что было официальной политикой, а в самое последнее время, когда его продвинули на такую должность, где он получил возможность влиять на выработку и содержание этой политики, он вдруг осознал, что правительство работает только на себя, для себя и во имя самого себя. Но на самом-то деле он знал этот секрет и раньше, задолго до того, как его пригласили в святая святых Белого дома – на работу в качестве сотрудника Совета национальной безопасности.
На втором этаже, в главной спальне, которую занимали раньше родители, Кит подошел к окну и постоял, всматриваясь в ночь. На улице уже поднялся ветер, и по усеянному звездами небу быстро бежали облака. Взошла луна, почти полная, отбрасывая теперь голубоватый свет на поля поспевающей кукурузы. Кит вспомнил, что бывало на этих полях в прежние годы, в те летние недели, когда полосами чередовались то периоды засухи, то вслед за ними начинались сплошные дожди, и пшеница – в те времена здесь выращивали по большей части пшеницу – дозревала до такого состояния, когда ее можно начинать убирать, не раньше конца июля. В периоды летнего полнолуния дожди обычно ненадолго прерывались, а с его окончанием возобновлялись снова, о чем предупреждали все прогнозы, и потому фермеры с помощью всех членов своей семьи жали при лунном свете часов до трех утра, то есть до того времени, когда заходила луна. Если на следующий после этого день приходилось воскресенье, то на занятиях в воскресной школе половины ребят не бывало вообще, а те, кто все-таки приходил, спали за своими партами. Кит до сих пор помнил эту напряженную совместную работу, это общее усилие, направленное на то, чтобы вырвать у земли средства к существованию, и испытывал грустное сочувствие по отношению к тем детям, которые вырастают в городах и пригородах и даже не представляют себе, есть ли какая-то связь между пшеничным полем и булочкой для гамбургера или же между кукурузой и кукурузными хлопьями.
Вообще-то, подумал Кит, чем дальше уходит страна от своих корней, что лежат всегда в деревне и в маленьких городках, тем меньше понимает она природу, смену времен года, взаимосвязи и отношения между человеком и землей, причинно-следственные связи в жизни, а в конечном счете, тем меньше понимаем мы и самих себя.
Кит Лондри сознавал, что и в его собственных мыслях, и в его жизни тоже было много противоречивого и непоследовательного. Он отверг в свое время мысль о том, чтобы самому стать фермером, но не отказался от фермерской жизни как идеала; ему нравилось то возбуждение, которое рождали в нем Вашингтон и иностранные города, и он жил этим чувством, но испытывал тоску по деревенской жизни, которая, однако, всегда была ему скучна; он давно уже разочаровался в своей работе, однако его злило, что его отправили в отставку.
Надо как-то разобраться во всех этих противоречиях, преодолеть огромный разрыв между своими мыслями и поступками, подумал Кит, а то рискуешь превратиться в настоящий символ того сумасшедшего города, из которого он только что уехал.
Набежавшие облака закрыли луну и звезды, и Кита поразило, какие сразу же установились вокруг кромешный мрак и полная неподвижность. Он с трудом различал очертания того, что когда-то было приусадебным огородом, начинавшимся в двадцати футах от дома; все же, что лежало дальше этого рубежа, было погружено в полную черноту, лишь светились огоньки на ферме Мюллеров примерно в полумиле отсюда.
Кит отвернулся от окна, спустился вниз, взял свои сумки и снова поднялся с ними на второй этаж. Он вошел в комнату, которую когда-то занимал вместе с братом, и бросил свой багаж на кровать.
В комнате стояла дубовая мебель, полы были из обычной сосновой доски, стены белые, оштукатуренные. На полу лежал коврик домашней вязки, который был старше Кита. Обычная комната фермерского мальчишки, не менявшаяся с конца прошлого века и до самого последнего времени: лишь несколько лет назад в здешних краях вошло в моду покупать в магазинах, торгующих уцененными вещами, всякий хлам.
Перед отъездом из Вашингтона Кит набил свой «сааб» тем, что могло ему понадобиться и что ему просто хотелось прихватить с собой; и таких вещей оказалось в общем-то немного. Несколько коробок со всякой всячиной, по большей части спортивными принадлежностями, он отправил сюда отдельно, и они еще не пришли. Мебель, что стояла в его квартире в Джорджтауне, он пожертвовал перед отъездом местной церкви. Так что теперь он чувствовал себя не слишком обремененным каким-либо имуществом.
Дом строился в те времена, когда еще не получили распространения стенные шкафы и комнаты-кладовки, и потому в комнате стояли два больших шкафа, один – его, а другой – брата. Кит открыл тот, что принадлежал когда-то Полу, и принялся первым делом распаковывать и убирать в шкаф свои военные причиндалы: форму, ботинки, коробочку с медалями и другими наградами и, наконец, свой офицерский палаш. Потом принялся разбирать и раскладывать по местам то, что было связано с последним его родом занятий: пуленепробиваемый жилет, автоматическую винтовку М-16, «дипломат» со встроенными в него всевозможными хитроумными шпионскими принадлежностями, а также девятимиллиметровый пистолет «глок» с кобурой.
Приятно все-таки, подумал он, засунуть все это подальше и больше не видеть – в прямом смысле слова сложить оружие.
Он взглянул на содержимое шкафа и задумался, есть ли в том, что он только что сделал, какой-то особый смысл, и если да, то в чем он заключается.
Когда Кит учился в колледже, его захватила история про Цинцинната,[4] римского воина, государственного деятеля и агрария, жившего в те времена, когда Рим еще не превратился в империю. Этот человек, спасший еще не успевший как следует встать на ноги город от вражеской армии, принял власть лишь на то время, которое понадобилось для восстановления порядка, а потом снова возвратился в свое имение и к сельскому труду. Живя в Вашингтоне, Кит часто проходил мимо «особняка Андерсона», солидного вида здания на Массачусетс-авеню, в котором размещалось «Общество цинциннатиев», и всякий раз думал о том, что, наверное, и у его членов жизнь складывалась по тем же правилам, что и у древнего римлянина, давшего этому обществу свое имя. Вот он, думал тогда Кит, по сути, идеал – будь то древнеримский или американский – государственного устройства: аграрная республика. Когда необходимо взяться за оружие, то создается милиция из граждан, а когда враг разбит и побежден, все снова расходятся по домам.
Но в Америке после 1945 года все пошло совсем не так, и за последние полвека война стала образом жизни. И тот Вашингтон, из которого он только недавно уехал, был городом, пытающимся как-то совладать с последствиями победы, по возможности уменьшить ее издержки.
Кит закрыл створку шкафа.
– Конечно, – проговорил он. Потом открыл второй шкаф и повесил в него два сшитых на заказ итальянских костюма, которые, как он решил, ему еще пригодятся. Туда же он повесил и смокинг, улыбнувшись при мысли о том, насколько чужеродной выглядит тут эта вещь, и кое-что из повседневной одежды, сделав себе в памяти отметку, что надо будет зайти в магазин и купить обычные джинсы и простые рубашки.
Если уж вспомнить о Древнем Риме, подумал Кит, то сам он в чем-то походит сейчас на Цезаря: тоже сжег за собой все мосты, хотя и не уверен, сможет ли он провести оставшуюся часть жизни на этой ферме. Все будет зависеть от того, кем на самом деле стал сейчас Кит Лондри.
В мыслях своих он до сих пор видел себя простым деревенским мальчишкой, несмотря на свое высшее образование, на то, что он много поездил, что ходил теперь в сшитых на заказ костюмах, свободно владел несколькими иностранными языками, самыми экзотическими видами оружия и раскованно чувствовал себя с самыми экзотическими женщинами. И, где бы он ни оказывался – в Париже, Лондоне, Москве или Багдаде, – он до сих пор все еще казался себе немного деревенщиной. Впрочем, возможно, что ему это действительно только казалось, а на самом деле он стал совсем другим человеком. И если это действительно так, то он приехал не туда, куда ему нужно. Но все-таки он проведет некоторое время тут, в Спенсервиле, и если ему начнут нравиться ужение форели, церковные собрания и мероприятия, местное отделение ветеранов войны и болтовня ни о чем при встречах со знакомыми в местном хозяйственном магазине, то он здесь и останется. А если нет… ну что ж, в Вашингтон он все равно уже вернуться не сможет. Большую часть своей жизни он провел в непрестанных разъездах; это, наверное, и есть самое подходящее для него место: везде и одновременно нигде.
