Александр Колин - Комедия убийств. Книга 2
«Он не вор… Но тогда кто? Не мент, не комитетчик…. Пришел недавно, следы еще не высохли…»
— Кто я? — переспросил неизвестный и, криво усмехнувшись, ответил: — Дьявол.
— Меня ждут внизу… Я… я сейчас позову на помощь… Придет жена и дочка… Соседи вызовут милицию…
— Что-то уж больно много всего, — бросил незнакомец. — Не находишь? К тому же… — он поджал губы, — милиция ведь спросит про револьвер, из которого убили… — Молодой человек закатил глаза к потолку и поднял руку, загибая пальцы: — Участкового и еще двоих, впрочем, и участкового довольно…
— Какого участкового? — совершенно искренне удивился Геннадий Вадимович, отмечая про себя, что кисть незнакомца обтягивала очень тонкая кожаная перчатка. Гость протянул другую руку, и Сланцев вдруг обнаружил в ней «свой» револьвер.
«Проклятая сука Ирка и ее хахаль!» — мелькнуло в мозгу у директора. Вслух Геннадий Вадимович воскликнул:
— Так он же без патронов!
Гость опять скривился.
— Это уже технические проблемы, — ответил он. — Важно, что погибший — работник милиции, старший лейтенант, отец двоих детей, на хорошем счету… Коллеги горят праведным гневом и полны жажды мести…
— Но я даже и не знаю никакого старшего лейтенанта! — вскричал директор. — Я не убивал никого!
— Отпечатки пальцев, — спокойно проговорил гость и добавил: — Но у меня к вам дело.
— Но я не знаю никакого участкового… — пробормотал Сланцев. — Это Иркин хахаль убил!
— Хахаль? Иркин? — Незнакомец взял с журнального столика исписанный лист бумаги, оказавшийся трудовым соглашением. — Здесь указан адрес места прописки гражданки Калачевой, по которому она не проживает, телефон вообще липовый…
— Есть у нее подружка, Наташка, она-то знает и номер точный, и адрес… — засуетился Сланцев. — Я сейчас вам все расскажу… Может быть, желаете записать?
Гость кивнул, Геннадий Вадимович неровным почерком начертал на клочке бумаги адрес и телефон. Однако благодарность незнакомца оказалась фальшивой.
— Спасибо, а как же отпечатки на револьвере, они же ваши? — спросил он.
— Но… но… А… вы… — Не таков был человек директор, чтобы не понять, наконец, с кем имеет дело. — Вы хотите, чтобы я… Сколько?
Ответ гостя ошеломил Геннадия Вадимовича, решившего, к немалому облегчению, что судьба свела его с обычным вымогателем.
— Я видел у вас неплохой музыкальный центр… — с некоторой совершенно уж неожиданной робостью начал молодой человек. — Есть хорошая музыка?
— Да… — проговорил директор.
«Этой «балалайке» новой-то семьсот гринов цена!» — обрадовался он, но, как скоро выяснилось, напрасно.
— А какая вас интересует?
— Вальс, — коротко и жестко проговорил молодой человек, скаля зубы в нехорошей улыбке. — Штрауса.
— Да… — произнес Сланцев, не понимая причин перемены в облике незнакомца.
Потратив немного больше, чем нужно, времени на поиск подходящей пластинки, директор включил «Кенвуд».
За спиной хрустнул взведенный курок.
— Громче!.. Громче!.. Еще громче!
Гость поднялся и, вложив мокрые пальцы правой руки хозяина в ладонь своей левой, уткнул ему под мышку длинное дуло револьвера.
— Танцуй со мной, детка! — возбужденно прошептал незнакомец, и оба неуклюже закружились по наполненной ароматом пения скрипок комнате, утопая в нем, точно в цветах майского сада.
LXIV
Трудно сказать, что вояж майора Богданова начался удачно. В городе, куда он прибыл, в последнее время произошли два важных события.
Первое — срыв гастролей любимицы молодежи Алены Калининой, а второе — страшные серийные убийства, жертвами которых стали… главные герои статей, вышедших из-под пера журналиста, сотрудничавшего в газетах «Крайний Север», «Наш край», «Аномалия» и прочая и прочая и прочая.
Последний из материалов господина Мардугянца назывался «Нечистый Гарри», по аналогии с фильмом «Грязный Гарри», и посвящался как раз таинственной гибели старшего лейтенанта Корниенко и его родного брата, уже упоминавшихся журналистом в связи с гибелью женщины-оборотня.
Последний свидетель того героического рейда, вертолетчик Коля, свел счеты с жизнью, привязав один конец веревки к батарее парового отопления и спроворив из второго петлю, которую нацепил на шею перед тем, как выпрыгнуть из окна. Вертолетчик сломал шейные позвонки и выбил ботинками окна в квартире соседей со второго этажа. По словам близких, у Коли в последнее время активно развивалась мания преследования, он стал очень много пить, во хмелю неизменно утверждая, что скоро придет самец убитой волчицы и… покарает всех.
К числу последних Яков Моисеевич Мардугянц относил и себя; Богданов нашел журналиста в состоянии умопомрачения. Майору понадобилось немало времени, чтобы доказать мастеру художественного слова чистоту своих намерений. Валентин, естественно, сохранил авиабилет как отчетный документ, благодаря чему сумел убедить журналиста в своей непричастности ни к каким убийствам, ибо даже оборотню трудновато совершать подобного рода деяния, находясь за десять тысяч километров от места событий.
Мардугянц сел в осаду. В однокомнатной квартире, принадлежавшей приятелю Якова Моисеевича, помимо последнего, находился широкоплечий молодой человек, чья роль не вызывала сомнения. Телохранитель внимательно изучил документы Богданова, прежде чем впустить его на территорию охраняемого объекта.
Яков Моисеевич пусть не сразу, но все же сделался отзывчивее и разговорился.
— Вы считаете, что самец уцелел? — спросил Богданов.
Плотный, невысокий тридцатилетний господин в очках, со стоявшими дыбом густыми, тронутыми сединой колечками волос посмотрел на собеседника так, словно желал выяснить, не разыгрывает ли тот его, что в подобной ситуации казалось Мардугянцу изощренным издевательством.
— А кто же, по-вашему, устроил все это? Вы же сами сказали, что выслеживали его в течение года, или я чего-то не так понял? — Богданов неуверенно кивнул, а журналист закончил: — Его труп не нашли!
— Но ведь и тела самки также не обнаружили? — спросил майор и продолжал: — Вообще, как я понял, нет уверенности, что… м-м-м, волки, в которых стрелял участковый, действительно существовали.
— А волк, который выходил из опорного пункта?! — взвился журналист. — Его-то видели несколько человек!
И верно, некоторые из жильцов, привлеченные выстрелом и громкой музыкой на первом этаже, постарались установить причины происходившего. Спуститься они осмелились не сразу, а когда все-таки сделали это, увидели огромного волка или немецкую овчарку, не спеша выходившую из подъезда.
— Предположим, что это сделал К-к… оборотень, — отступил Богданов. — Где он мог отсиживаться столь длительное время? И потом, где он раздобыл оружие?
— Теперь это не проблема, — замахал руками журналист. — А отсиживался он у Ринэны.
На вопрос, заданный журналисту относительно носительницы необычного имени, он дал сколько пространное, столько же и престранное пояснение, закончившееся приблизительно следующими словами:
— Она даже со следователем говорить не стала. Тут есть один оленевод, Памья. На днях он привез от Ринэны русскую женщину и какого-то мужчину, которого никто здесь раньше не видел. Так вот, он… да нет, не тот неизвестный, а оленевод сказал, что ымэм, то есть мамаша, готовится уйти за облака… Он утверждает, что тот мужчина и был тэрыкы, оборотень… Да кто он, кто он?! Оленевод, конечно… Квасил по-черному… Хотя кого этим удивишь?
— Как он выглядел? — спросил Валентин.
— Обыкновенно. Как чукчи выглядят? — уставился на него Мардугянц, но, поняв, что собеседника интересует таинственный тэрыкы, сердито бросил: — Я его не видел, но говорят, обычный бичара, длинноволосый, с бородой, в кухлянке…
Будучи стеснен в средствах, Богданов выбрал для ночлега самый непрезентабельный трехместный номер с умывальником. С компанией Богданову в общем-то повезло, народ попался душевный, открытый и… склонный к употреблению спиртных напитков.
Пить водку Валентину не хотелось, но отказываться было бы не столько невежливо, сколько глупо, так как пришлось бы весь вечер терпеть постепенно напивавшихся соседей, что куда хуже, чем проводить время в теплой компании новых товарищей (оказавшихся коммерсантами средней руки), находясь с ними в одной «весовой» категории. Майор представился журналистом.
Темой обсуждения стали вопросы политики. Дружно покритиковав правительство Черномырдина, заговорили и о страшных убийствах. Когда в ход пошла третья поллитровка, коммерсант Костя — сугубый материалист (он в отличие от своих соседей уже не впервые гостил на Крайнем Севере), до этого отрицавший всякую возможность существования потусторонних сил, стуча кулаком в грудь, заявил, понижая голос до шепота и озираясь по сторонам:
