Т. Паркер - Маленький Сайгон
На фотографии Кьеу Ли сидела на каменной скамейке во внутреннем дворике. Фрай заметил на заднем плане господский дом плантации, увитый плющом. У Ли был озабоченный взгляд, словно она не решила, как ей себя вести перед камерой. Еще один снимок — она с Доннелом. Потом она и молодой вьетнамец, одетый в американскую солдатскую форму. Он смотрел в объектив спокойно и свысока.
— Хьонг Лам, — пояснил Беннет. — Тот самый юноша, о котором ты спрашивал.
— Совсем мальчишка.
— Ему здесь семнадцать. Как и Ли.
На следующей фотографии они были изображены втроем перед коттеджем. Стояли обняв друг друга за плечи. Джунгли почти поглотили старинное колониальное здание. Фрай заметил гитару, прислоненную к стене.
Потом увеличенный портрет Ли. Фрай сразу разглядел в ней то, что, должно быть, увидел когда-то Беннет: простую красоту и достоинство, хладнокровие, рожденное пониманием своей судьбы, естественное благородство. Он сумел также разглядеть ее силу, неотделимую от Ли, как вода от реки или пламя от костра. Он подумал: именно это ей пришлось израсходовать — духовную валюту нации. Потратить все что требуется — для того, чтобы выжить — и, что можно, спасти. У Ли, по крайней мере, этого оказалось достаточно.
— Она рассказывала Смиту об этом месте?
Фрай кивнул, пронзенный обликом Ли.
— Немного.
— Красивое место. Не такое обширное, как плантация Мишелен или Фил Хол. Всю территорию вокруг контролировали вьетконговцы. Усадьба была укрыта в джунглях, словно крепость. Немного обветшала. После того, как оттуда выгнали французов, для чего только ее не использовали! Я принимал там устные донесения Ли. Нам всем было довольно близко туда добираться и в то же время она находилась достаточно далеко, чтобы нас не выследили и не подстрелили.
Фрай смотрел на покосившуюся стену, опутанную плющом. На переднем плане был фонтан. Затем — снимок Хьонг Лама, Беннета и еще одного вьетнамца. Беннет держал в руке бутылку шампанского. У Лама на шее висел серебряная цепочка с амулетом в виде маленькой волны, которую Фрай сделал для брата.
Беннет отпил сразу полстакана.
— Второго вьетнамца мы звали Тони. Он был связным Лама. Стоило появиться с фотоаппаратом — от него не отделаешься. Эта цепочка много значила для Лама, потому что он знал, сколько она значит для меня. Из чего ты ее сделал, Чак?
— Из монеты в двадцать пять центов.
— Отличная работа. Наверно, целую вечность шлифовал эту волну.
— На гребешок пошла прическа Вашингтона.
— Во время боевых дежурств Лам оборачивал ее тесьмой, чтобы она не звякала об распятие. Он был такой… жуткий парень. Словно, ну как бы наполовину цивилизованный человек, а наполовину дикарь. Мне не приходилось видеть никого, кто сражался бы с такой мстительностью, как он. Его нельзя было вымотать. Он использовал возможность, которую ты не принял бы в расчет. Если мы находили туннель, он туда спускался первым. Большинство вьетнамцев пугались этих самых туннелей. Даже Тони не рисковал спускаться. Один раз мы нашли новый ход, поблизости от Ан Кат — спрятанный в кустарнике. О нем мы узнали из донесений Ли. Мы постояли около дыры минуту, пока Лам готовился. Он разделся до белья, взял нож в зубы, фонарь в левую руку, девятимиллиметровый «Смит» в правую — и вперед. Нас обеспечили кучей специальных приспособлений для туннелей: трассирующими пулями, головными фонарями, как у шахтеров; радиопередатчиками, крепящимися к спине, с микрофоном, который укрепляли на шее, чтобы освободить руки. Лам никогда не использовал это говно. Все, что он имел — это глушитель к пистолету, потому что там, внизу, звук выстрела мог спокойно лишить тебя слуха. Рацию он не брал, потому что в такой напряженной обстановке было некогда вести с нами переговоры. Зная, что он спускается вниз, Лам не пил, не курил, не жевал резинку, потому что надо было сохранить острый нюх. Лам заявил мне, что он способен учуять вьетконговца в темноте. Он и правда их узнавал по запаху. Еще он говорил, что может их ощущать, словно радиолокатор какой-то, — он мог ощущать, как поднимаются и опускаются их веки, как их мускулы готовятся прийти в движение, как их мысли отражаются от туннельных стен.
Фрай сам смог это почувствовать: плотную темноту, сжимающуюся вокруг него, точно пальцы громадного кулака, сдавливающую все его страхи в один, прессующую ужас, точно тисками.
Беннет выпил еще.
— Через тридцать секунд мы услыхали три глухих выстрела. Это означало, что он нашел еще один выход. Он всегда трижды простреливал люк, прежде чем войти. Потом еще два его выстрела, один противника, прозвучавший громче. Встреча. После того, как он опустился достаточно глубоко, мы почти ничего не могли слышать. Мы просто ждали и надеялись, что увидим его вновь. — Беннет смотрел на фотографию Лама. — Всегда так и получалось. Партизаны защищали свои туннели, как одержимые. Использовали для этого ядовитых пауков и змей, пики и колья, одноразовые ловушки, сносившие череп. Укрепляли на стенах арбалеты, а поперек натягивали невидимую нить. Использовали пустые банки из-под кока-колы для изготовления мин, которые наполняли камушками и битым стеклом. Наступишь на такую в узком туннеле — и ты кусок мяса. Один раз он увидел трех крыс, привязанных к шесту, а неподалеку флакон и шприц. Одного из зверьков он вынес на поверхность. Мы сделали анализ — бубонная чума. Вьетконговская версия биологической войны. А то еще они сооружали фальшивую стену и ждали за ней. Когда ты подходил достаточно близко, они протыкали тебя копьями. Или, бывало, прятали взрывное устройство у входа, потому что знали: когда кто-то спускается в туннель, вокруг собирается несколько человек, прислушиваются, ждут. Когда туннельная крыса спускалась, вьетконговцы взрывали мину изнутри и те, что оставались на земле, взлетали в воздух. Но Лам, он собаку съел на всех этих штучках. Он все знал. Конечно бывало, как-то он поднялся на поверхность весь в крови и саже. Он натолкнулся на трех партизан и уничтожил всех троих. Сперва из него было слова не вытянуть. Он очень боялся много говорить. Но когда мы возвратились на базу, и нервы у него успокоились, он рассказал мне, как было дело. Случилось так, что в тот раз там было четыре партизана — и все женщины. Он прикончил троих, но не смог уничтожить четвертую. Она прижалась к стене, даже не пытаясь куда-то спрятаться, потому что у нее не было оружия, и она знала, что Лам собирается ее убить. Но Лам повернул прочь, позволив ей уйти. И в том числе из-за этого я назвал его наполовину цивилизованным. Порой он бывал неимоверно жестоким, но иногда поступал так, как в этом случае. У Лама был собственный канал. Черт, мы с ним говорили обо всем. Оглядываясь назад, я понимаю, что выболтал ему много лишнего. Потом он использовал это против нас.
Беннет опять пил и рассматривал фотографию.
— Он всех нас дурачил, до самого конца.
Еще один снимок плантации, на сей раз, очевидно, сделанный Хьонг Ламом. Беннет и Кроули стоят в обнимку с Ли, а улыбающийся Тони влез в самый край кадра. Следующий слайд изображал Беннета и Ли в битком набитой кабинке бара. Кроули сидел рядом с Ли, а три других солдата теснились, чтобы попасть в кадр, у всех пьяные улыбки. Фрай заметил знакомое лицо, крайнее справа.
— Клуб «Розовая Ночь» на Катинат. Проклятое место. Ли там от случая к случаю подрабатывала. Я снял ей квартиру на улице Ту До в Сайгоне, всего за несколько недель до того, как подорвался. Посмотри на этот снимок! Это Ли и Элвис Фуонг. Великий певец, этот чертов Элвис! Иногда он поет в «Азиатском Ветре». Ли сделала с ним и его оркестром программу, Элвис ей подпевал. Я думал, она расклеится — так нервничала. Все ее любили. Было в ней нечто особенное. А теперь взгляни-ка на это! Она на сцене.
Ли стояла с микрофоном в руке. Фрай словно видел, как под тонкой белой кожей на шее напряглись мускулы. На ней была черная мини-юбка и подходящие туфельки.
— Отлично, Бенни. А справа кто, Берк Парсонс?
Беннет кивнул и выпил опять, покачивая головой.
— Берк служил в ЦРУ, так что наши тропинки пересекались. Мы иногда проводили вместе свободное время. Он то появлялся, то исчезал. На то он был и шпион.
От следующего снимка на Фрая повеяло холодком печали. Беннет вел Ли по танцевальному залу, держа ее ладонь в своей; она вся сияла, глядя на него, а его здоровые, сильные ноги были плотно обтянуты брюками.
Беннет бросил на фотографию быстрый взгляд.
— Иногда они чешутся и до сих пор болят, — промолвил он. — А проклятое колено так и саднит. Помнишь, колено?
— Футбол?
— Тогда я порвал связки, думал — конец, — Беннет опять выпил, — но я никогда не жаловался, Чак. И теперь не собираюсь.
— Может, было бы легче.
— К черту жалобы, братишка. А это кухня в нашей квартире на Ту До.
Сердце Фрая сжалось, когда он посмотрел на экран. Ли сидела за столом, поднеся ко рту чашку. Камера запечатлела удивление на ее лице. Квартира была маленькая и почти пустая, залитая спокойным, желтым, каким-то восточным светом. На столе перед ней стояла ваза без цветов. Фрай почувствовал в этом снимке неодолимое настроение одиночества — одиночество девушки, лишившейся семьи; одиночество солдата, находящегося вдали от своей семьи; одиночество маленькой комнаты в большом городе незадолго до его падения. Два одиночества, безбрежных и полусферических, точно две половинки земного шара, соединившиеся по причинам более отчаянным, чем каждый из них мог себе вообразить.
