Юрий Черняков - Чудо в перьях
— Я его знаю! — сказал я Марии. — Как облупленного. Он у нас в гараже работал… Помнишь, меня в милицию из-за него таскали?
Я говорил достаточно громко, на нас шикали, а сзади подталкивали. Между тем все шло чередом. Сына нарекли рабом божьим Сергеем, отчего он заулыбался, стал пускать пузыри, дергать ножками. А когда понесли от купели, захныкал, как если бы ему там понравилось.
Отец Никодим повернулся, поискал кого-то глазами. И встретился со мной взглядом. Это был он и не он. В мои глаза смотрел ровно столько, сколько требуется показать, что узнал. Да, я тебя тоже узнал. Что дальше? А дальше ничего. Вот он и отвернулся для дальнейшей своей службы, тут же забыв обо мне.
— Ну и ну… — крутил я головой, когда мы вышли. — Это кому сказать! А сказать я просто должен! Его ищут, думают, что я его убил, хозяин меня как-то отмазал, но кому чего докажешь?.. Теперь Радимов далеко, если новая власть захочет возбудить это дело, поднять документы, кто ей помешает? А он, значит, здесь спрятался? Ну нет!
Я вылез из машины. И сделал пару шагов в сторону церкви. Святоша… Я под статьей, можно сказать, а он — спрятался! И творит на радость бабкам чудеса. В этой глухомани… Однако перестарался Пичугин со своей популярностью. Сидел бы тихо, не раздувал кадило… Кто б о нем узнал? Да в жизни бы не пришло мне в голову ехать сюда по размытым дорогам, лесным колдобинам, через скособоченные деревеньки, да еще в соседнюю область.
Перестарался ты, Василий Пичугин, он же отец Никодим! Неужели не понимаешь?
— Ну что опять? — спросила Мария. Она сидела с сыном на заднем сиденье. — Пойдешь разбираться? Да тебя прихожане за ноги на колокол повесят! Вместо языка. Поехали. Сколько можно?
— Ладно, — сказал я не столько Марии, сколько себе. — Разберемся. Потом как-нибудь.
Но разбираться все же пришлось. Едва я подошел и взялся за ручку двери, как меня тронула за рукав какая-то бабулька вся в черном.
— Вы Павел Сергеевич? — Ее круглое сморщенное личико было приветливо и улыбчиво.
— Я… Откуда вы знаете?
— Меня батюшка за вами послал. Он будет отдыхать и желает с вами переговорить.
Я переглянулся с Марией, посмотрел на родителей. Те смотрели, боясь оторваться, на внука. Все остальное их не касалось.
— Иди, что встал, — сказала жена. — Значит, и правда он.
Я пошел вслед за бабулькой, еще не зная, как мне быть. Разоблачать или не разоблачать. Или просто потолковать, обменявшись воспоминаниями. Обычно так проходят мои случайные встречи с бывшими товарищами по работе. Какая-то тоска охватывает. Не знаем, как друг от друга отделаться, без конца оглядываемся, смотрим на часы, роняя ритуальные фразы: «Ну как ты вообще? Кого-нибудь видел? Ну ты хоть не пропадай, звони…» И, не скрывая облегчения, разбегаемся. Он помнит, как я его обыграл в карты, я помню, как он спер у меня коврик… А только это и запоминается.
— Доброго здоровья, отец Никодим! — сказал я, входя в некую ризницу, проще говоря, в комнату отдыха. — Благословили бы, батюшка!
Он стоял спиной к двери, лицом к окну, пил из кувшина.
— Идите, Ирина Матвеевна, — сказал он, не оборачиваясь. — Я скоро…
Поклонившись, старушка вышла. Она не переставала улыбаться, как если бы ей сопутствовали сплошные радости без конца и края.
Он повернулся ко мне. Да, теперь это был Василий Пичугин, погоревший на том, что взял с черного хода глазированные сырки для любимого руководителя. Принес себя в жертву дешевому популизму. (Хотя бывает ли дорогой?)
— Что скажешь? — спросил он, подражая нашему общему начальнику, и татарские его глаза еще больше сузились.
— Нет слов! — сказал я. — Но, должно быть, они есть у тебя, если позвал. Боишься, что выдам? Или добью?
Он ответил не сразу. Поморщился, вслушиваясь в то, что я сказал.
— Выдашь? А разве ты что-то знаешь?
— Что я должен знать? — Я сел без приглашения на стул возле стола, покрытого белой холстиной. Вообще, обстановка была донельзя спартанской. Хотя и чистенько. При таких старушках иначе и быть не могло.
— Ты ведь тоже, я слышал, дирижером стал, — сказал он, понизив голос. — И даже известным. Хотел бы послушать.
— Я не самозванец, — сказал я. — Играю, как умею. Нот не знаю до сих пор. Вот веришь? А ты читаешь как по писаному. Кстати, как ты спасся?
— До армии я учился в семинарии, — сказал он. — И не моя вина, что не удалось закончить. Потому мне удается на этом поприще.
— А раньше ты таким не был… — покачал я головой. — Шоферюга, левак, хозяину в рот смотрел. Как он тебя с сырками этими, а? Подставил, как последнего фраера. А ты стоял и обтекал! Теперь, стало быть, перестроился? А я до сих пор отдуваюсь, как ты пропал! На мне висит, на крючке болтаюсь у прокуратуры! Они с хозяином не хотят связываться, момента выжидают! А ты — сидишь тут, как хорь напаскудивший, спрятался, будто нет тебя… Креста на тебе нет, Вася! Вот что! Хоть и святой теперь.
— Погоди… — выставил он руку. — Но я же написал тогда в прокуратуру! Послал заказным письмом. Что не имею к тебе претензий. Что вышла между нами обычная размолвка, в чем я сам виноват, поскольку позавидовал товарищу… А в самом деле, я благодарен тебе, Павел Сергеевич. Когда я выплыл, будто пелена с глаз моих упала. Обиды не было нисколько. Решил, что надо жить по-другому. Поэтому признателен я тебе. И хочу отблагодарить, если сумею.
— Так они — знали? — схватился я за голову. — Знали и молчали? Таскали меня на допросы, с автобазы выперли…
— Дело не в тебе, Павел Сергеевич, — так же спокойно сказал отец Никодим. — Дело в хозяине. Многим он мешал. Еще при мне старались его уязвить и опорочить. И потому пошел я на этот обман с сырками, когда он попросил. Видел я, и ты это знаешь, искренне пытается человек людям помочь. Взял я тогда грех на душу, совершил обман во имя добра.
— Ну правильно, не согрешишь, не покаешься, — сказал я. — А Цаплин ведь тоже добро желает для нас делать. И тоже искренне! Разве не так? И не потому ли хозяин его терпел и терпит возле себя, что осознает его правоту во всем? Ты можешь себе представить, чтобы Цаплин пошел на подлог с теми же сырками? Мелочь ведь, правильно? Но разве он не отказывал себе во всем, жил беднее нас с тобой, не жалел себя во имя дела? А хозяин на все шел во имя амбиций, чтобы власть удержать, разве не так?
Он взглянул на часы. Стал собираться.
— Нет у меня времени, Павел Сергеевич. Приезжай ко мне в обычный день. И мы побеседуем.
Мы подошли с ним к двери.
— Скажи, Павел Сергеевич, — сказал он, помедлив, — ведь это не твой сын?
Я посмотрел ему прямо в глаза. Он не узнал, а увидел. Поэтому не соврешь.
— Да, — сказал я. — Не мой. Но жена моя.
— Тогда на тебе большая ответственность, чем на родном отце, это понимаешь?
— Здорово ты изменился, Пичугин, — сказал я. — Значит, на пользу пошло тебе купание.
12
Когда я сел в машину, Сережа уже спал на руках у деда. Всем остальным позволялось на него только любоваться.
— О чем вы говорили? — спросила Мария. — Столько времени прошло.
— Значит, было о чем… — буркнул я, до сих пор не собравшись с мыслями.
— Видите, как со мной разговаривает? — сказала она матери.
— Тихо… Ребенка разбудите! — сварливо сказал дед.
И тут же Сережка приоткрыл ротик, так что все замерли, но он просто зевнул, так и не открыв глаз. Чуть выждав, я завел машину. Поначалу ехали молча, но Марии опять стало невтерпеж.
— Может, скажешь что-нибудь? Или опять в тебе музыка играет, отвлекать нельзя.
— Что говорить… — Я следил за дорогой. Тьма сгустилась, и пятна фар прыгали по соснам, кустам, а брызги глины на переднем стекле едва успевали смывать дворники.
— То и скажи… — не отставала она. — Пришел, прямо лица на тебе нет.
— Сволочи! — выругался я. — Представляешь, он написал прокурору, что жив здоров, претензий не имеет, а они меня затаскали…
— Это вы про кого? — спросила мать.
Я не ответил. Следил за тем, что называлось в справочниках и путеводителях дорогой. Хорошо ни одной встречной машины. Как бы мы разъехались в этой грязи? С другой стороны — а если застрянем? Кто поможет? Придется до утра здесь торчать… Вон какие у нас разговоры пошли! Как-то быстро попом заделался. Не сказать что приход больно прибыльный, но все-таки. Бабки на него молятся, чуть о Боге не забывают… Другой совсем человек стал. И даже я чуть не о Боге заговорил…
Хозяин тоже любил рассуждать. А сам такие дела обделывал… на общую пользу, кто спорит. А вот теперь расхлебываем.
Когда сборная Края последний раз взвешивалась, получилось что-то около двух тонн. Тренера сняли с весов, тот же вес остался. То есть уже не в нем дело. Из рациона вымели все мучное и сладкое. А проигрываем всем подряд. Бодров приезжал на базу, даже команду собрать не смогли. Теперь я понимаю — лучше бы хозяина вовсе не было.
