Михей Натан - Боги Абердина
— Эрик! — прошептал Арт.
Обогреватель мерцал красным светом. Шерстяное одеяло опустилось мне на пояс, я дрожал. Лицо Артура напоминало полумесяц: одна половина освещалась оранжевым светом, исходящим от обогревателя, другая оставалась погруженной в темноту.
«На этот раз у него рак, — подумал я. — Или, возможно, какое-то редкое заболевание крови. А может, он хочет поговорить об обычных вещах — византийских литературных салонах в Фессалониках, астрономической обсерватории в Трапезунде, о подъеме и крахе империи саксов?..»
Я натянул одеяло на себя.
— Я ее нашел! — возбужденно сообщил Арт. — Я отыскал книгу.
Мне тоже хотелось порадоваться, но действовала разница во времени, и я не мог представить, как встану с кровати и пойду по холодному каменному полу.
— Я устал, — сказал я.
— Говори тише, — прошипел Артур. — Мне нужно, чтобы ты кое на что взглянул.
— Сколько времени? — спросил я.
— Три часа, может четыре, — ответил он, запустил руки в волосы и обвел глазами маленькое помещение. — Одевайся и следуй за мной. Ради всего святого, не шуми.
Мы уселись на сцене в самом большом помещении гостиницы, рядом с шестом. Белые рождественские гирлянды освещали книгу. Остальная часть помещения была погружена во тьму — маленькие круглые столики, углы. Огоньки отражались в зеркале за барной стойкой, словно далекие звезды.
Арт надел резиновые перчатки и держал в руке ювелирную лупу.
В центре обложки находился ряд желудей, как и описывалось у Гильберта. В четырех углах стояли слова «Fides, Lux Lucis, Caritas, Aequitas»: «Вера, надежда, любовь, справедливость».
«Lux lucis, — подумал я. — Какой странный выбор слов».
Надежда «lux lucis» полностью отличается от «spes», теологической добродетели, именуемой «надеждой». Spes — это желание будущего добра, которое, как считала средневековая церковь, возможно достичь только с помощью Бога. (Теперь-то я знаю, что «spes» также подразумевает надежду на вечную жизнь, которая славит Бога. Ведь, по мнению Церкви, вечная жизнь возможна только через Бога. Зная это, решение Иоганна Малезеля о замене «spes» на «lux lucis» приобретало еще большей смысл).
«Lux lucis» — это свет, видимый глазом, свет дня, который проливается на что-то неизвестное. Такая двойственность, двусмысленные выражения — не редкость в еретических текстах. Сама природа еретических трудов подразумевает скрытые значения, ясные только посвященным. Но, похоже, брат Малезель не был столь умен, как считал сам. А может, ему было просто все равно, обратит Церковь на это внимание или нет.
Однако ничто из этого Арта не интересовало. Когда я спросил его, что он думает про lux lucis Малезеля, он просто шикнул на меня и прочел вслух громким шепотом, с верха первой страницы:
— «Я выдвигаю гипотезу, что в этой трансмутации мышьяк действует в виде катализатора, как и сера…»
Арт перевернул страницы и нашел тридцать восьмую. У Гилберта отмечалось, что на этой странице была прожжена небольшая дыра, пострадала и следующая. Артур вставил в глаз ювелирную лупу и аккуратно разгладил края дыры пальцем в перчатке.
— Думаю, что до сих пор можно разглядеть следы воска, — он вынул лупу и протянул мне. — Скажи, что ты видишь?
Мне лупа не требовалась.
— Это выглядит, как дыра, — заявил я.
— Да, но какая?
— Я не знаю, — ответил я. — Маленькая.
— Хотелось бы мне знать количество и местонахождение червоточин в корешке, — сказал Арт. — Подобную дырку, прожженную воском, можно подделать, но со следами книжных червей сложнее. Если у них гладкие края, это означает, что их проделывали каким-то механическим инструментом — например, маленьким сверлом. Конечно, если поработать над краями достаточно долго, они могут сойти за настоящие червоточины, но для этого требуется талант…
Сейчас он уже разговаривал сам с собой. Арт даже не смотрел на меня, просто глядел в страницу и что-то бормотал про подделки и Церковь, которая помещала ложную информацию в копии еретических текстов.
Артур аккуратно перевернул страницу, потом еще одну, затем закрыл книгу и похлопал по обложке. Он завернул ее в длинные полосы белой ткани, а закончив, опустил в свою сумку и снял резиновые перчатки.
— Что ты делаешь? — спросил я.
— Заимствую то, что мне нужно, — ответил он.
— Ты имеешь в виду — крадешь то, что тебе нужно.
Арт покачал головой:
— Я собираюсь вернуть книгу, когда с ней закончу.
— Но почему бы тебе просто не попросить брата Альбо?
Он застегнул сумку.
— Они даже не читают свои книги. Монахи просто их хранят. А она не предназначается для того, чтобы стоять на полке в темном углу монастырского подвала.
Мой приятель тихо соскользнул со сцены и перебросил сумку через плечо.
— Ты готов?
Я обвел взглядом помещение. Брат Альбо не заметит, что у него взяли книгу. Он никогда об этом не узнает, даже много лет спустя, когда будет проводиться инвентаризация. Монах просто предположит, что она пропала в огне. Я вспомнил добрую улыбку Альбо и плохое вино, которым он меня поил, его радость, когда я попытался пошутить на латыни («Нос opus, hic labor est»). Я не верил в Бога, по крайней мере, нравственного, которого беспокоят наши дела. Но уверен, что кража у монахов регистрируется где-то в космической канцелярии.
Однако Арт совершенно не выглядел обеспокоенным. На самом деле, он казался более счастливым, чем был с тех пор, как зашел ко мне в подвал в мотеле «Парадиз». Я посмотрел на его сумку, молча извинился перед любым богом, который мог нас слушать, и последовал за Артуром из комнаты. Я застегнул пальто и попытался выбросить из головы образ головы доктора Горацио Дж. Гримека.
«Я знаю, что вы сделали, — говорил Горацио. — Просите, и дано будет вам».
Мы пошли назад к гостинице, тяжело ступая по новому слою снега. Наш путь освещали уличные фонари, луна то и дело появлялась из-за облаков.
— Нам не следовало брать книгу, — заметил я.
Арт поправил сумку на плече.
— Отправлю анонимно чек, — раздраженно сказал он. — Прекрати об этом волноваться.
Я пнул ногой почерневший кусок льда. Суля по виду; он отвалился от днища какой-то машины. Артур достал трубку и начал ее набивать.
— Разве тебя не мучают угрызения совести? — спросил я.
Я подумал, не начнет ли Арт на меня орать, но это нисколько не волновало. Вместо этого он остановился, чиркнул спичкой и стал затягиваться трубкой, делая долгие затяжки. Потом мой приятель выдохнул дым, откинул голову назад и уставился в ночное небо.
— Я верю в необходимость, — сказал он. — Если я что-то и чувствую, то жалость к Альбо Лушини. У него был ключ к открыванию тайн Вселенной, а он об этом даже никогда не знал.
«Пожалел Эней Дидону…» — подумал я.
Снова задул ветер. Он поднимал вокруг нас снег, свистел над покрытыми снегом камнями мостовой, отлетал от кирпичных стен, отдаваясь эхом над долиной и исчезая в горах. Там он ударялся о неровные вершины и покрытые льдом сосны, и разлетался, словно пыль.
Глава 12
Я работал всю ночь, сидя за письменным столом. Учебники были выложены в ряд. Работа на доктора Ланга давала мне доступ к архиву факультета, а это означало, что я раньше кого-либо другого узнавал расписание и учебный план. Так что можно заранее купить учебники и выполнить задания по двум предстоящим курсам еще до начала семестра.
Я закончил как раз, когда первые лучи солнечного света появились над готической линией горизонта Нове Места. Они набегали на бледные, покрытые снегом здания, а потом падали на реку каскадом ярко-желтого света.
Арт крепко спал, не раздеваясь. Он раскинулся на одеяле и прикрыл лицо подушкой. Артур начал переводить книгу Малезеля. Кроме того, он много выпил, осушив пять маленьких бутылочек из бара: три — с водкой и две — с виски. Маленькие пластиковые пустые бутылочки теперь лежали у него на кровати, как миниатюрные кегли.
Я посмотрел в окно. Городской пейзаж, купающийся в первых лучах дня, казался двухмерным, словно декорацией для кинофильма, вырезанной из фанеры и покрашенной в различные оттенки серого, черного и пепельного. Я находился в Европе уже почти два дня, и, тем не менее, чувствовал себя точно таким же. Не знаю, чего ждал — откровения, каких-то мгновенных перемен в мировоззрении, драматического взросления. Я включил телевизор и посмотрел какой-то французский фильм с титрами на чешском. Кино было ужасным. Какой-то человек бегал по городу с портфелем, в него стреляли мужчины в костюмах, потом начались погони на автомобилях, крупным планом показывали секретные документы и звонящие телефоны. Я выключил на середине, потому что единственную привлекательную женщину в фильме, французскую проститутку, только что закололи ножом, и она умирала в объятиях главного приключенца.
