Хорхе Молист - Наследие последнего тамплиера. Кольцо
Брат Сагвардия радостно приветствовал нас и обнял меня, явно довольный тем, что я выполнил возложенную на меня миссию. Он пожелал, чтобы я оставил кольцо у себя. При этом Рамон сказал, что никто не должен знать, почему я ношу его. В тот момент, несмотря на утрату своего любимого корабля, я чувствовал себя счастливым и понимал, что нахожусь там, где должно, а именно — сражаюсь вместе с моими братьями. В этой же крепости нашли убежище настоятели из Сарагосы, Граньены и Гебута. Все мы готовились к длительной осаде.
В конце года пришло сообщение о том, что Масдеу, владение брата Рамона Сагвардия, равно как и прочая собственность тамплиеров в Росельноне, Серданье, Монтпельере и на Майорке, конфискованы королем Хайме II Майоркским, дядей нашего короля Хайме II. Сопротивления никто не оказал, и хотя арестовали всех братьев, режим допускал некоторую свободу.
К началу 1308 года в Каталонии оказывали сопротивление только два замка — Миравет и Аско. В Арагоне все еще держались крепость Монсон и несколько замков. Один из них, Либрос, героически выдержал шестимесячную осаду. Оборону держали всего один тамплиер, брат Пер Ровира, и несколько верных ему мирян.
20 января король прислал письмо, предупреждая нас о том, что мы должны выполнить приказ папы, и брат Сагвардия просил решить вопрос путем переговоров, но монарх не ответил. Позднее Хайме II угрожал семьям солдат, которые защищали нас, обещал перевешать их и отобрать имущество. Брат Беренгер де Сант-Жуст, настоятель Миравета, предложил освободить от службы солдат, уплатив им жалованье по день увольнения. Сагвардия согласился и провел переговоры с офицерами короля о выводе этих войск без какого-либо ущерба, как морального, так и материального, для личного состава. Мы не хотели, чтобы ни в чем не повинные люди и их семьи пострадали за преданность нашему ордену. И я с грустью распрощался с моими последними моряками.
Тогда брат Сагвардия попросил короля направить в Рим гонцов, чтобы те оправдали орден в глазах святого понтифика. Хайме II ответил тем, что приказал строить осадные орудия, которые забрасывали бы камнями наш замок. Он также переместил из Барселоны подкрепления и попросил помощи у своего дяди, короля Майорки.
Так продолжалась осада, сопровождавшаяся нашими тщетными попытками вступить в переговоры, предательствами, истощением запасов продовольствия и все более нарастающим давлением короля. Ничего не дали попытки напомнить монарху о той службе, которую мы сослужили ему и его предкам, вернув их владения, а также о том, что мы оставались верными его отцу, когда папа отлучил его от церкви и организовал против него крестовый поход. В октябре мы добились того, что осаждающие согласились выпустить, без ущерба для них, молодых рыцарей и прочих новичков, которые еще не приносили духовных обетов. Они могли свободно вернуться к своим семьям.
Брат Сагвардия не доверял королю, но все еще верил папе. Наша община постоянно молилась о том, чтобы понтифик прозрел и, осознав нашу невиновность, снова взял бы нас под свое покровительство. При поддержке Климента V этот храбрый тамплиер вполне мог бы одержать победу над самим королем Арагона. Брат Сант-Жуст и другие настоятели полагали, что зло исходит от самого папы, и просили нас согласиться на условия, которые выдвигал на переговорах монарх.
В конце концов мнение большинства возобладало, и, к великому своему сожалению, наместник Сагвардия после более чем годового сопротивления был вынужден сдать Миравет и Аско. Это случилось 12 декабря. В то время продолжали сопротивляться Монсон и Чаламера, продержавшиеся еще несколько месяцев.
Поначалу наше заточение не было слишком суровым. Меня посадили вместе с четырьмя другими братьями: рыцарем, священником и двумя сержантами в командорстве Пеньисколы, куда я сам попросился, поскольку оттуда было видно море. Галеры «Санта-Колома» там уже не было, ее перегнали в Барселону.
Два месяца спустя меня вызвали на допрос к инквизитору. Перечень вопросов содержал, например, такие: не плевал ли я на крест, отрекался ли от господа нашего Иисуса Христа, целовал ли своих братьев в заднюю часть и не занимался ли прочими нечестивыми делами.
Что еще вам рассказать? Я уже знал о подобных вопросах, но они возмутили меня. Я видел смерть моих товарищей при абордажах сарацинских судов, видел, как египтяне сокрушали стены Акры, видел, как сотни братьев тамплиеров погибли, защищая истинную веру. Мое тело покрывали шрамы, результат кровопролитных сражений во имя Господа нашего Иисуса Христа. И я должен был отвечать на мерзопакостные вопросы этих доминиканцев, клириков, никогда не видевших собственной крови, если только случайно не наносили себе раны орудиями, применяемыми ими для зверских пыток христиан.
Мы, братья, противостоявшие королю, договорились с королем о том, чтобы к нам относились с уважением. Так вот, этот монарх-предатель опять не сдержал своего слова. Он не только поместил нас под более строгую охрану, чем тех, кто сдался добровольно, но на следующее лето еще и приказал заковать всех в цепи.
Что сказать? Тот, кто не пережил этого сам, не поймет, что чувствует человек, на многие месяцы закованный в цепи, лишенный возможности двигаться, человек, руки и ноги которого опухли и кровоточат от нарывов. Надо испытать все это. Епископы, собравшиеся в Таррагоне, обратились к королю с просьбой освободить нас от ножных кандалов, но доминиканские инквизиторы потребовали еще большего ужесточения нашего содержания под стражей.
Нас доставили в Таррагону на новый собор, и епископы снова обратились к королю с просьбой ослабить режим нашего содержания, но некоторое время спустя от папы пришло письмо с требованием подвергнуть нас пыткам. Нас привезли в Ллейду, и меня подвергли пыткам на кобыле. Это произошло одним сумрачным утром в ноябре».
На этот раз чтения Луиса я не прерывала, уверенная, что Арнау опишет пережитые пытки. Я закрыла глаза и, подавляя тревогу, внимательно слушала.
— «Мы знали, что нужно все вытерпеть, — читал Луис, не замечая моего подавленного состояния. — В течение этих бесконечных часов наши палачи отдыхали по два раза за смену. И каждому из братьев пришлось вытерпеть по три смены. Инквизиторы задавали мне те же непристойные вопросы, что и в первый раз, только теперь при этом присутствовали офицеры короля, желавшие знать, где мы спрятали сокровища, которых они так и не нашли. Лживый монарх, вор и убийца! Мы не утверждали, что соблюдали требования устава ордена, не отрекались от нашего Господа Иисуса Христа, не поклонялись нечистому, не прелюбодействовали со своими братьями. Мы отрицали также, что прятали какие-либо сокровища. Я скорее отдал бы жизнь, чем позволил бы этому недостойному королю, трусливому и жестокому, и этим презренным инквизиторам завладеть тем, что принадлежало нам.
Все братья из Каталонии, Арагона и Валенсии выдержали истязания и заявили о своей полной невиновности. Некоторые умерли от пыток, других разбил паралич, а Хайме II, этот монарх-ханжа, чтобы снискать расположение тех, кто нас поддерживал, прислал врачей и лекарства. Лицемер!
Почти год спустя нас всех собрали в Барбера, и собор в Таррагоне объявил нас невиновными.
Однако Храма уже не было. Еще за несколько месяцев до этого Климент V издал буллу «Vox in excelso», согласно которой орден, вписавший столько славных страниц в историю христианства, запрещался на вечные времена. Кроме того, запрещалось под страхом отлучения от церкви «кому бы то ни было выдавать себя за тамплиеров». Нас даже лишили права именоваться тамплиерами!
Король назначил нам пенсии в зависимости от занимаемой должности. Мне, как сержанту, стали платить по четырнадцать динеро. Нам надлежало жить в домах, управлявшихся клириками, которые никогда раньше не были тамплиерами. Надлежало также соблюдать обет непорочности, бедности и послушания. Мы имели право отказаться от четвертого зарока — борьбы с неверными. Фактически же у нас и средств не было для борьбы.
Прошло пять лет с тех пор, как я в последний раз стоял на палубе «Санта-Коломы», но всегда, закрывая глаза, я видел наполненные ветром паруса моего корабля с красным крестом посредине. Корабль направлялся на Альмерию, Гранаду, Тунис или Тримерсен, чтобы взять на абордаж или пустить на дно корабли сарацинов. Это видение преследовало меня за утренней молитвой, за трапезой, на прогулке, постоянно. Обретя свободу, я подумывал о том, чтобы вместе с некоторыми братьями достать галеру и вернуться к борьбе против неверных. Страстно желая этого, я строил планы вместе с несколькими братьями. Кое-кто из них никогда не поднимался на борт корабля. Но все мы желали снова стать полезными и вернуть свое честное имя. Однако мы так ничего и не сделали. Несбыточные мечты стариков! Мне было сорок пять лет, но меня истощили пытки и тюрьма. Я начал испытывать страх, а мысль провести остаток жизни в молитвах становилась все более привлекательной. Один брат обучил меня искусству рисовать. Моя пенсия позволяла мне приобретать доски, штукатурку, клей и краски. Мне казалось, что я угожу нашему Господу, если смиренно и непритязательно буду изображать его святых, чтобы люди молились им.
