Дин Кунц - Полночь

– Какого черта мы должны стремиться к каким-то там высшим формам, ведь там будет еще меньше удовольствий для тела и для души? Наслаждение интеллектом – это еще не все, Шаддэк. Жизнь гораздо богаче. Если в ней не останется ничего, кроме интеллекта, она станет невыносимой.

Лоб Уоткинса прямо на глазах уходил назад, он словно плавился, подобно снегу на солнце, вокруг глаз проступали мощные очертания костей.

Шаддэк уперся спиной в стенной шкаф. Уоткинс продолжал наступать и бросать слова прямо в лицо Шаддэка:

– Боже праведный! Разве вы еще не поняли? Даже человек, прикованный к больничной койке, парализованный, имеет в жизни кое-что еще, кроме интеллектуальных радостей. Никто не отнимал у него чувств, никто не оставлял его наедине со страхом и чистым интеллектом. Нам нужны удовольствия, Шаддэк, удовольствия, удовольствия. Без них жизнь ужасна, бессмысленна.

– Остановитесь, Уоткинс.

– Вы сделали эмоциональную разрядку невозможной для нас, в дополнение к этому мы не можем теперь наслаждаться плотскими радостями, так как они ничто, если нет никаких чувств. Человеку нужны радости и для души, и для тела, поймите это.

Ладони Уоткинса стали шире, суставы пальцев словно опухли, вместо ногтей показались коричневатые острые когти.

– Вы не контролируете свое тело, – предупредил Шаддэк.

Уоткинс, казалось, не слышал его, он говорил теперь каким-то странным, чужим голосом из-за того, что рот его тоже менял свою форму:

– Именно поэтому нас так тянет в дикое животное состояние. Мы бежим куда глаза глядят от вашего интеллекта. Да, в зверином образе нам дано узнать лишь плотские удовольствия, радость плоти, плоти… но, по крайней мере, мы забываем о том, что потеряли, нас ничто не отвлекает, наше удовольствие правит бал, мы купаемся в нем, таком глубоком и сладком. Вы сделали нашу жизнь невыносимой, пустой, вы превратили ее в мертвечину… поэтому нам ничего не остается, как только деградировать душой и телом… чтобы найти смысл в нашем существовании. Мы… нам хочется бежать сломя голову из страшной клетки, от бессмысленной жизни, которой вы наградили нас. Люди – не машины. Люди… Люди… Люди – не машины.

– Вы – «одержимый»! Боже, Ломен!

Уоткинс остановился и застыл, словно парализованный. Затем замотал головой, как будто пытаясь сбросить с себя наваждение. Он поднял руки, посмотрел на них и закричал от ужаса. Он увидел себя в зеркале стенного шкафа, и крик его превратился в хриплый и дикий вопль.

В тот же момент Шаддэк ощутил запах крови, наполнявший комнату. В голове промелькнула мысль о том, что Уоткинс тоже чувствует этот запах, и его этот запах не раздражает, а, наоборот, возбуждает.

Еще раз сверкнула молния, грянул гром. Следом хлынул ливень, застучал в окна.

Уоткинс перевел взгляд на Шаддэка, поднял руку, как будто намереваясь ударить его, затем повернулся и побежал вон из комнаты в коридор, подальше от сладкого запаха крови. В коридоре Уоткинс упал на колени, затем повалился на бок. Свернувшись в клубок, сотрясаемый судорогой, изрыгая вопли и ругательства, он бесконечно повторял:

– Нет, нет, нет.

Глава 57

Ломену Уоткинсу удалось остановиться на самом краю пропасти.

Почувствовав, что снова владеет собой, он сел на полу и прислонился к стене. Уоткинс был весь в испарине и ощущал зверский голод. Он истратил всю свою энергию на борьбу со страшным искушением. Он испытывал чувство облегчения, но одновременно – чувство пустоты, он словно был в сантиметре от заветного плода, но не смог его сорвать.

Откуда-то доносился глухой шуршащий звук. Сначала Уоткинс подумал, что у него шумит в голове, что нервные клетки гибнут в мозгу, раздавленные страшным напряжением борьбы. Однако он тут же сообразил, что это всего-навсего дождь, стучащий по крыше.

Уоткинс открыл глаза, но сначала не мог ничего видеть: перед глазами плыли круги. Затем возник Шаддэк, он стоял в другом конце коридора, в дверном проеме. Худой, с вытянутым лицом, со светлыми, почти как у альбиноса, волосами, с желтыми глазами, закутанный в свое темное пальто, он напоминал призрак пли даже само воплощение смерти.

Если бы он на самом деле был смертью, Уоткинс с удовольствием поднялся бы и устремился навстречу.

Шаддэк не был смертью. Поэтому Уоткинс оставался на полу, ожидая, когда к нему придут силы. Он крикнул Шаддэку:

– Больше никаких обращений! Вы должны прекратить ваш эксперимент!

Шаддэк молчал.

– Так вы что, не собираетесь останавливаться? Шаддэк впился глазами в Уоткинса.

– Вы сумасшедший, – сказал Ломен, – вы – полный кретин. К сожалению, у меня только две возможности – подчиниться вам или… застрелиться.

– Никогда больше не говорите со мной в таком гоне. Никогда. Не забывайте, кто я такой для вас.

– Я-то помню, кто вы такой, – парировал Ломен. Он сумел наконец подняться на ноги, но стоял нетвердо. – Именно вы сделали это со мной. Сделали без моего согласия. Поэтому имейте в виду – когда я не смогу удержаться от искушения и превращусь в «одержимого», я больше не буду бояться вас. Так вот, тогда я напрягу свою память, чтобы вспомнить, где вы находитесь, и приду к вам.

– Угрожаете, Ломен? – спросил Шаддэк. Он явно не ожидал таких слов от Уоткинса.

– Нет, – пояснил Ломен, – слово «угроза» здесь не подходит.

– Я вам советую одуматься. Помните – если со мной что-либо случится, компьютер «Солнце» выдаст команду, которую примут микросферы в вашем организме, и…

– …и тогда в одно мгновение все мы умрем, – закончил Уоткинс мысль Шаддэка. – Да, я знаю об этом. Вы мне об этом уже говорили. Если умираете вы, остальные умирают вместе с вами, так же как те фанатики в Джонстауне много лет назад. Они отправились на тот свет вслед за своим пастором Джимом Джонсом. Вы – наш Джим Джонс, Джим Джонс технотронной эры с сердцем из кварца и головой, набитой микросхемами. Нет, я вовсе не угрожаю вам, ваше преподобие, слово «угроза» – слишком сильное слово. Человек, угрожающий кому-либо, должен ощущать свою власть над другими, он должен пылать гневом. Я – один из Новых людей. Я не могу испытывать ничего, кроме страха. Мне ведом лишь страх. Страх. Нет, это не угроза. Ничего подобного. Это – мое обещание. Запомните, Шаддэк.

Шаддэк шагнул в коридор. Казалось, вместе с ним по коридору движется поток холодного воздуха. Когда Шаддэк приблизился к нему, Уоткинс почувствовал озноб.

Они долго смотрели друг другу в глаза.

Наконец Шаддэк нарушил молчание:

– Вы будете продолжать делать то, что я вам прикажу.

– У меня нет выбора, – ответил Уоткинс. – Вы сделали из меня человека, у которого никогда нет выбора. Я, несомненно, полностью в вашей власти, но меня удерживает вовсе не почтение к вам, а страх.

– Тем лучше, – сказал Шаддэк.

Он отвернулся от Ломена и пошел по коридору к гостиной и затем – к выходу из дома, в ночь, в дождь.

Часть вторая

Рассвет в преисподней

Я не мог расстаться с мыслью о том, что я причастен к неправедным и страшным делам. У меня было ужасное чувство бессилия.

Власть развращает, но в еще большей степени лишает рассудка; люди, причастные к власти, теряют дар предвидения и приобретают опасную торопливость в своих действиях.

Глава 1

Перед рассветом, проспав всего час, Тесса Локленд очнулась от прикосновения чего-то холодного, затем почувствовала, что ее правую руку лижет горячий, шершавый язык. Во время сна рука свисала с кровати и почти доставала до пола. Кто-то пробовал ее ладонь на вкус.

Тесса в одно мгновение вскочила с кровати, не в состоянии даже вздохнуть от ужаса.

Ей только что снилась бойня в «Ков-Лодже», снились увиденные мельком твари, с их скользящей и быстрой походкой, с их угрожающими клыками и изогнутыми, острыми, словно бритва, когтями. Ей показалось, что ночной кошмар воплотился в реальность, что чудовища захватили дом Гарри и прикосновение к ее руке есть не что иное, как игра с жертвой, за которой последует неожиданная, зверская хватка.

Но это был всего лишь Муз. Она смогла различить неясный силуэт собаки в слабом свете, проникавшем из-под двери, ведущей в коридор второго этажа. Можно было перевести дыхание и успокоиться. Муз положил передние лапы на матрас, он был явно не прочь забраться на кровать. Слабо повизгивая, он требовал к себе внимания.

Тесса хорошо помнила, что, войдя в комнату, закрыла за собой дверь. Она уже не раз убеждалась в сообразительности Муза и не удивилась тому, что собака оказалась в спальне. Ведь все двери в доме Гарри имели не круглые ручки, а рукоятки, которые можно было поворачивать, нажимая на них рукой или лапой.

– Скучно тебе? – спросила Тесса, почесывая ньюфаундленда за ушами.

Пес заскулил и придвинулся к ней ближе.

В окно застучали тяжелые капли дождя. Дождь был сильный, слышно было, как его струи рассекают листву деревьев, окружавших дом. От порывов ветра дрожали стекла.