Дин Кунц - Полночь
Уоткинс некоторое время молча смотрел в глаза Шаддэку, затем покачал головой и произнес:
– Вы просто не можете понять суть. Речь идет об одном и том же. Какая, к черту, разница, виноваты микросферы или психология? Что бы там ни было, результат один и тот же – человек попал в ловушку, он оказался заперт в тюрьме, в шкуре зверя.
– Еще раз говорю вам – не смейте разговаривать со мной в подобном тоне. – Шаддэк произнес эти слова твердо, надеясь, что повторение приказа подействует так же, как при дрессировке собаки.
Несмотря на превосходство в интеллектуальном и психологическом плане, Новые люди оставались все же людьми, и в той степени, в которой они были людьми, они уступали в эффективности машине. Компьютер достаточно запрограммировать один раз, с этого момента он будет действовать по программе и уже не отклонится от нее. Шаддэк пока не знал, возможно ли усовершенствовать Новых людей до такой степени, что они будут функционировать так же четко и безотказно, как средняя машина IBM PC.
Хотя Уоткинс обливался потом, был бледен и взгляд его блуждал, он все-таки представлял опасность для Шаддэка. Когда полицейский сделал пару шагов, чтобы приблизиться к нему, Шаддэк испугался и попятился, но держался при этом весьма уверенно и не спускал с Уоткинса глаз, следя за ним, как за опасным зверем.
– Взгляните на Шолника, – сказал Уоткинс, показав носком ботинка на лежащее тело. Ногой он перевернул его навзничь.
Даже изуродованный пулевыми ранениями, забрызганный кровью, Шолник нес на себе следы страшного перерождения. Особенно ужасно выглядели глаза: они были янтарно-желтыми с черными зрачками, причем зрачки были не круглой, а овальной формы, как у змеи.
За окном прогрохотал гром, удар был еще сильнее, чем тот, что услышал Шаддэк, когда подходил к дому.
Уоткинс прервал молчание:
– Вы объясняли мне, что «одержимые» добровольно поворачивают в обратную сторону по лестнице эволюции человеческого рода.
– Именно так.
– Вы объясняли, что в наших генах записана вся история эволюции человеческого рода, что в нас еще есть следы наших далеких предков, и «одержимые» каким-то образом нашли доступ к этому генетическому материалу и охотно преобразились в существ, от которых когда-то произошел человек.
– Вы можете дать другое объяснение?
– Ваша версия худо-бедно подходит, если взять случай с этим беднягой Кумбсом, которого нам пришлось пристрелить, загнав в кинотеатр. Он действительно был чем-то средним между человеком и обезьяной.
– Моя версия великолепно все объясняет.
– Но, Господи, посмотрите на Шолника. Взгляните на него! Когда я выстрелил в него, он уже наполовину превратился в какое-то чудовище, в нем было еще что-то от человека, но частично он, черт… он напоминал нечто среднее между ящерицей и змеей. Вы, может быть, станете рассказывать мне, что мы произошли от рептилий, что в наших генах сохранилась память о наших предках-ящерах, живших миллионы лет назад?
Шаддэк резко вынул руки из карманов, они сразу же выдали своей дрожью его тревожное состояние.
– Да будет вам известно, первые живые существа появились в воде, затем они начали понемногу выползать на сушу – они представляли собой рыб с подобием ног, – так вот от этих существ и произошли первые рептилии, а уж от рептилий в ходе долгой эволюции произошли млекопитающие. Если даже наш генетический материал и не содержит фрагменты генов этих рептилий – а я думаю, что содержит, – то в нас наверняка сохранилась генетическая память о первых этапах эволюции, она закодирована в таком виде, который мы пока не можем познать.
– Вы просто заговариваете мне зубы, Шаддэк.
– А вы, видно, решили во что бы то ни стало вывести меня из себя.
– Да бросьте вы! Лучше подойдите сюда, ко мне, приглядитесь к Пейзеру. Он ведь был вашим давним другом, не так ли? Посмотрите, посмотрите внимательней, кем он был в момент своей смерти.
Пейзер лежал на спине, без всякой одежды, одна нога подогнута, другая выпрямлена, рука была прижата к груди, на которой виднелось несколько пулевых ранений. И лицо, и тело – хоть в нем, несмотря на волчью пасть и клыки, и можно было еще узнать Майкла Пейзера – все-таки больше напоминало ужасающее призрачное чудовище, человека-волка, оборотня, персонажа то ли сказочного карнавала, то ли старого фильма ужасов. Кожа у существа была грубой и толстой. Местами ее покрывала густая шерсть. В лапах чувствовалась огромная сила, клыки выглядели устрашающе.
Любопытство Шаддэка пересилило его отвращение и страх, он подобрал полы своего пальто, боясь замазать их кровью, и приблизился к телу Пейзера, чтобы получше его рассмотреть.
Уоткинс подошел с другой стороны и склонился над телом.
В ночи прокатился новый удар грома; мертвец, лежащий перед ними, широко открытыми глазами смотрел в потолок, во взгляде его было истинно человеческое выражение, никак не сочетавшееся с уродливой призрачной внешностью.
– Теперь вы мне станете рассказывать, что на каких-то этапах эволюции наши предки были собаками или волками? – спросил Уоткинс.
Шаддэк ничего не ответил. Уоткинс не сдавался.
– Вы, может быть, скажете, что в нас есть гены собак и мы можем при желании воспользоваться этими генами, чтобы воссоздать себя в их образе? Или я должен поверить в то, что Господь Бог в свое время взял ребро доисторической собаки Лэсси и создал из него мужчину, чтобы затем из его ребра создать женщину?
Шаддэк из любопытства дотронулся до руки Пейзера, которая была явно предназначена для охоты и убийств, как штык солдатского ружья для атаки и рукопашного боя. Рука была холодна как лед.
– Это нельзя объяснить с биологической точки зрения, – продолжал Уоткинс, глядя в глаза Шаддэку. – Пейзер не мог обрести этот волчий образ, опираясь на гены, на генную память, которая якобы у него сохранилась. Каким же образом произошло превращение? Тут дело вовсе не в ваших биочипах. Тут что-то другое… гораздо более странное.
Шаддэк в знак согласия кивнул головой. Ему пришло в голову удачное объяснение, и он не мог сдержать возбуждения.
– Да, здесь что-то гораздо более странное, но, кажется, я… понимаю, в чем здесь дело.
– Ну так скажите мне. Мне важно это понять. Чертовски важно. Я должен понять все до тонкостей. Прежде, чем это случится со мной.
– Есть теория о том, что форма является функцией сознания.
– Это как?
– Если проще, мы – такие, какими представляем себе самих себя. Я не имею в виду под этим популярные представления из области психологии о том, что можно стать тем, кем ты хочешь стать, если ты достаточно самолюбив. Речь совсем о другом. Я имею в виду нашу физическую сущность, я говорю о том, что в нас заложен потенциал безграничного развития, что мы способны преодолеть морфологический стаз, продиктованный нашим генетическим материалом.
– Я ни черта не понял.
Шаддэк выпрямился. Снова засунул руки в карманы пальто.
– Давайте я объясню по-другому: согласно этой теории, сознание наделено самой большой силой во всей Вселенной, оно может изменять физический мир по своему желанию.
– Ну, вас занесло.
– И тем не менее.
– Это мне напоминает экстрасенса, который усилием воли гнет ложки и останавливает часы.
– Эти люди в большинстве своем просто шарлатаны. Но если серьезно, то в нас действительно заложены большая сила и власть над собой. Мы просто не знаем пока, как добраться до рычагов этой власти, так как в течение миллионов лет мы позволяли физическому миру господствовать над нами. Во имя порядка, по привычке, из-за боязни хаоса мы отдавались во власть физического мира. Но то, что мы видим здесь, – сказал он, указывая на Шолника и Пейзера, – это куда более сложно и удивительно, чем сгибание ложки усилием воли. Как я понимаю, Пейзер чувствовал тягу к перерождению по причинам, которых я не знаю. Возможно, это было просто желание острых ощущений…
– Желание острых ощущений, – голос Уоткинса понизился, он стал говорить спокойно, даже как-то обреченно, в его словах чувствовался такой страх и отчаяние, что Шаддэку вновь стало не по себе. – Да, животная сила – это возбуждает. Это – животная жажда. Ты чувствуешь животный голод, животное вожделение, жажду крови – и тебя неудержимо влечет ко всему этому, потому что это кажется таким… простым, таким могучим, таким естественным. Это называется свобода.
– Свобода?
– Свобода от ответственности, от тревог, от бремени цивилизации, от обязанности ломать себе голову над проблемами. Это искушение влечет к себе неудержимо, ты видишь в этом новом существовании легкость и привлекательность. – Уоткинс явно говорил о своих собственных ощущениях в тот момент, когда его тянуло превратиться в примитивное существо. – Когда ты превращаешься в животное, мир сужается под твои органы чувств, для тебя существует лишь боль и удовольствие, и нет необходимости размышлять. Ты как будто сливаешься с природой.
