Эрик Ластбадер - Шань
— Теперь это вряд ли возможно. — Треноди не сводил тяжелого взгляда, с Симбала. — Питера Каррена больше нет в живых.
* * *В теплом свете лампы ее кожа имела рыжевато-коричневый оттенок. Если добавить к этому пышную копну белокурых волос и серые глаза, то станет понятно, почему она производила впечатление волшебницы или феи. Лорелеи или, скорее, Цирцеи, ибо Михаилу Карелину казалось, что в красоте Даниэлы присутствовало нечто от древнегреческой мифологии.
Любивший историю до самозабвения, Карелин находил в ее внешности черты, присущие представительницам народов, населявших некогда Малую Азию: месапотамцев, ассирийцев, вавилонян. Во всяком случае, у нее был необычный тип лица. Карелин частенько в шутку утверждал, что в ней воплотилась какая-нибудь из цариц древности.
— Я из русской семьи, — возражала она в таких случаях. — И не знаю и знать не хочу ни о каких ассирийцах и вавилонах.
Однажды, в очередной раз услышав от нее подобное заявление, он сунул ей в руки книгу.
— Это еще что такое? — спросила она. — У меня совсем нет времени читать.
— Это жизнеописание Александра Македонского, — ответил он. — Я думаю, тебе стоит отложить в сторону какие-нибудь не слишком важные дела и прочитать ее.
— Зачем?
— Затем, что этот человек пытался завоевать весь цивилизованный мир. И он был чертовски близок к своей цели.
Карелин верил в то, что Даниэла ставит перед собой ту же цель, что и великий македонский полководец.
— В наши дни, — заметил он, — тот, кто собирается пойти по стопам Александра, больше нуждается в помощи, нежели он сам в свое время.
Он находил, что Даниэла чрезмерно честолюбива, и считал, что эта особенность ее характера, придававшая ей, как она сама считала, сил и уверенности в мужском мире, является признаком высокомерия.
— Высокомерие же, — объяснял он ей, — есть оборотная сторона излишней самоуверенности...
— Ну и что тут такого?
— ...за которую часто приходится расплачиваться.
Она прикусила язык, подумав об Олеге Малюте. Впервые она повстречалась с Малютой в неофициальной обстановке благодаря своему дяде Вадиму. Дядя Вадим хотел, чтобы она приехала в Ленинград в начале января. Все члены семьи полагали, что он выбрал именно это время из-за ее загруженности делами. Казалось вполне естественным, что после новогодних праздников ей легче всего будет выкроить несколько свободных дней.
И только они вдвоем — Даниэла и дядя Вадим — знали настоящую причину. Мать Даниэлы была верующей. Свои религиозные убеждения ей приходилось тщательно скрывать от отца Даниэлы. Дядя Вадим также был верующим человеком, и ему хотелось провести с племянницей Рождество.
Там, в Ленинграде, Даниэла впервые встретила Олега Малюту. В то время ее только-только избрали в Политбюро, где Малюта являлся одним из его заправил. Дядя Вадим устроил обед в “Дельфине”, плавучем ресторане напротив Адмиралтейства. Впрочем, в это время года Нева была скована льдом, и слово “плавучий” не очень-то подходило в данном случае.
— Этот человек может оказать тебе помощь и поддержку, Данушка, — говорил тогда дядя Вадим племяннице.
— Если ты ему понравишься, перед тобой откроются многие двери, и самый сложный для тебя период — следующие полгода — окажется несравненно легче. Олег Сергеевич знает все ходы и выходы в Кремле.
Не знаю,как насчет Кремля, —думала Даниэла теперь, — но то, что ваш, дядя Вадим, Олег Сергеевич знает все ходы-выходы на кладбище, это точно. Знает все могилы наперечет, и кто где закопан.
Ирония судьбы заключалась в том, что, заняв один из наиболее могущественных и влиятельных постов в Советском государстве, она попалась в ловушку, точно лиса в собственной норе, из-за злобного коварства всего лишь одного человека. Она не рисковала предпринимать какие-либо контрдействия против Малюты в открытую, ибо была еще слишком слаба для подобных шагов. Новичок в Политбюро, она не знала, как вести себя там, и учеба обещала быть долгой и трудной.
Она даже не могла использовать в борьбе с Малютой свою собственную агентурную сеть и тайные методы борьбы, ибо знала, что находится под постоянной слежкой. А ведь она являлась не каким-нибудь обычным гражданином: организовать круглосуточное наблюдение за шефом Первого управления КГБ было делом непростым.
Первое управление представляло Собой обширную организацию, и Даниэла даже не знала лично всех начальников отделов, коих насчитывалось там бесчисленное множество. Многие остались с тех времен, когда Управлением руководил Анатолий Карпов. Даниэла не сомневалась, что Малюта подкупил кого-то из них: единственный способ держать ее под надзором, не вызывая ни малейших подозрений, заключался в использовании ее собственных подчиненных.
И вот теперь, ворочаясь под большим стеганым пуховым одеялом и чувствуя рядом теплое тело Карелина, она раздумывала, стоит ли говорить ему о вероломном поступке Малюты. Что бы сделал ее высокопоставленный любовник, узнай он о существовании этих фотографий и о том, в чьих руках они находятся?
Жажда мщения с такой силой вспыхнула в ней, что Даниэла рывком села в постели.
— В чем дело, котенок? — Карелину нравилось звать ее так.
— Просто озноб, — ответила она.
Слезы в снежную ночь. Малюта, упивающийся ее печалью и муками, подобно отвратительному вампиру, в то время, как кто-то щелкает фотоаппаратом, снимая крупным планом ее, Даниэлы, лицо в минуты постыдной слабости. Лицо, по которому катятся слезы.
— Ничего страшного.
Карелин сел рядом и обнял ее. Его внешность была такой, что лучше всего к ней подходило слово “неопределенная”. Ни то ни се. Не будучи ни красавцем, ни уродом, он с легкостью затерялся бы в толпе. Кремлевские наблюдатели из Англии и Штатов не замечали его, то и дело уделяя все внимание Геначеву, Резцову, Кулагину и другим людям, обаятельным и в то же время властолюбивым. Как в их компанию мог затесаться человек типа Карелина?
И тем не менее Даниэлу, воспитывавшую себя в соответствии с катехизисом власти, Карелин привлекал гораздо больше, чем другие знатные кремлевские властители. Не претендуя на внимание мировой общественности и международную известность, он обладал качеством, неизмеримо более ценным по сравнению со всей этой внешней мишурой: поразительной внутренней силой. Именно благодаря этому качеству он и стал советником Геначева.
Карелин не стремился непрерывно расширять границы собственной власти. Его уверенность в себе вызывала восхищение у Даниэлы. Оставаясь в тени, он бродил по коридорам власти, шепча нужные вещи в нужные уши, и творил политику, умело избегая чисток, непременного атрибута идеологизированной системы. Малюта называл его “человеком без лица”. Однако правда состояла в том, что Карелин подделывал свое политическое лицо под стратегию. Подобное качество — большая редкость для политика.
У Даниэлы складывалось впечатление, что в душе Карелина всегда царит невыразимый покой. Чувствуя, как это ощущение безмятежности передается и ей, Даниэла испытывала удивительную радость.
Радость эта не имела, однако, никакого отношения к физиологическому удовольствию. Даниэла искала и находила наслаждение в объятиях многих мужчин. Она обнаружила, что особей мужского пола можно выдрессировать так, чтобы они доставляли удовольствие. Иное дело — радость. Умение радовать является чисто внутренней чертой. Этому невозможно обучить: оно или есть, или его нет. И, насколько могла судить Даниэла, исходя из своего богатого опыта, второе имело место гораздо чаще первого. Поэтому-то она ценила Михаила Карелина, неизменно дарившего ей радость, гораздо больше, чем любого из прежних любовников.
Сама она не переставала удивляться этой его способности. Она привыкла — была приучена в силу обстоятельств — манипулировать мужчинами в качестве контрмеры против их манипуляций с ней. Стоило ей во взаимоотношениях с ними перейти от оборонительной тактики к наступательной, как в случаях с Карповым и Лантиным (в чьих постелях, к слову сказать, она побывала), как ее карьера получала невиданный по силе толчок.
С Карелиным все обстояло по-другому. Впрочем, очень возможно, что начиналось все как обычно. Соблазнила ли она его? Память — при непосредственной поддержке чувства, разумеется, — стремилась скрыть в своих глубинах определенные воспоминания, касавшиеся истоков их романа, и теперь некоторые факты казались взятыми скорее из легенд и мифов Карелина, нежели из жизни Даниэлы. Мифов о Даниэле и Михаиле. Подобная мысль не раз вызывала у нее приступы безудержного веселья. И тогда она просто покрепче прижималась к худощавому, все еще достаточно подтянутому возлюбленному.
В таких случаях Даниэла отчетливо ощущала свой страх перед тем, что в один прекрасный день Карелин возьмет и бросит ее. С другой стороны, она сознавала всю необоснованность этого страха. Она нисколько не сомневалась в искренности чувств Карелина, любившего ее страстно и самозабвенно, но без рабского поклонения, вызывавшего у нее непреодолимое отвращение.
