Томас Гиффорд - Ассасины
Ее кабинет был декорирован в весьма изысканных и мягких, персиково-розовых и жемчужно-серых тонах, в стиле арт-деко. Одну из стен украшало весьма модерновое распятие, которое, казалось, зависло в воздухе, на расстоянии двух дюймов от стены, и, освещенное приглушенной подсветкой, отбрасывало драматичную тень. Ну, прямо как стена в маленьком частном музее. Кругом расставлены вазы с цветами, вьющиеся вечнозеленые растения довершают интерьер. За окном люди вышагивали под жарким солнцем. Игуменья долго стояла у окна, сложив руки на груди, затем обернулась к Элизабет. Она была страшно похожа на актрису Джейн Уаймен, больше известную под именем миссис Рональд Рейган.
— Хотите поговорить о нашей дорогой Валентине?
— Мне следовало прийти раньше, — ответила Элизабет. — Но столько всего сразу произошло, я совершенно погрязла в мелочах. Скажите, вы хоть раз виделись с ней последние полгода?
— Да, конечно, виделись, моя дорогая. Она ведь жила здесь, у нас.
— Но ведь она проводила большую часть времени в Париже.
— Об этом мне мало что известно. Делила время между Парижем и Римом. Частые разъезды. И девушкой была живой, общительной, но при этом довольно скрытной. — Она улыбнулась каким-то своим воспоминаниям. Потом поправила цветы в хрустальной вазе. — Я предоставила ей самую большую нашу спальню, и мы поставили туда письменный стол. Она очень много работала. Впрочем, как всегда.
— А вы уже вынесли вещи из этой комнаты?
— Еще нет, сестра. Душа не лежит, страшно тяжело это делать. Кстати, я собиралась звонить вам. Хотела посоветоваться, как лучше распорядиться ее вещами... бумагами, книгами, у нее там скопилась целая уйма.
— Не знала, что Вэл жила здесь, — задумчиво протянула Элизабет.
— Ну, вы не должны на нее обижаться. Она была так поглощена своей работой. Всегда была такой целеустремленной, не так ли?... Много времени проводила в секретных архивах. Она вообще была влиятельной... как это там говорят американцы?
— Влиятельной фигурой?
— Да, именно. Имела доступ к самым верхам.
— Вы имеете в виду?...
— Ну, да, кардинала Д'Амбрицци. Он там замолвил словечко кому надо, так вроде бы говорят американцы, да?... И она получила секретные архивы в полное свое распоряжение.
— Могу я взглянуть на ее комнату?
— Конечно, можете. Раз уж вы заглянули к нам, надо пользоваться моментом. Идемте, я провожу вас, моя дорогая.
Игуменья оставила ее одну. Просторная комната была залита солнечным светом, за двумя высокими узкими окнами цвели пышным цветом бугенвильи. На протяжении получаса Элизабет просматривала бумаги, папки и записные книжки, сложенные на столе. Похоже, все эти записи имели отношение к довольно давним книгам, статьям и речам Валентины. Элизабет разочарованно вздохнула и взяла со стола пачку папок и блокнотов, скрепленных между собой резинками.
На обложке одной из папок была сделана надпись фломастером. Всего одно слово.
«УБИЙЦЫ».
2
Дрискил
Я летел рейсом Нью-Йорк — Париж — Каир, глотал обезболивающие таблетки, пил шампанское и потерял представление о времени. А стоило закрыть глаза и задремать, как начинался все тот же кошмар: седые серебристые волосы, сверкающее лезвие в руке. И сна как не бывало. Теперь счет у меня шел уже не на часы, а на дни. Пошел девятый день с похорон сестры. В больнице мне наложили несколько швов на раны на спине и в боку, потом все шло как в тумане, время летело с какой-то сумасшедшей скоростью, и не успел я толком опомниться, как оказался в аэропорту Каира и ждал уже местного рейса, чтобы попасть в Александрию. Стояла страшная жара и толчея, я понимал, что это вовсе не хорошо для раны. И вот, приняв очередную таблетку и выплыв из очередного кошмара, я увидел кругом пронзительно синее небо и понял, что мы снижаемся и скоро приземлимся в аэропорту Александрии. Аэропорт был совсем маленьким, его пришлось перестраивать после войны с Израилем в 1973-м. По одну сторону взлетно-посадочной полосы тянулась пустыня, раскаленные пески и барханы убегали куда-то вдаль, по другую — лежало плоское синее зеркало Средиземного моря. А потом вдруг пустыня отступила, растаяла, и я увидел длинную тонкую цепочку городских зданий с зелеными вкраплениями садов и парков, что огибала две огромные гавани на севере и озеро Марьют к югу.
Я нанял одно из маленьких черно-красных такси, что неустанно сновали в потоке движения. Через полчаса езды водитель свернул на улицу Суэцкого канала, затем на другую, огибающую Восточную, или, как ее тут называли, старую гавань, где дующий с моря прохладный бриз снижал жару в городских кварталах и даже умерил головокружение, которое я испытывал. Высадил он меня на площади имени Саада Заглула[10], перед отелем под названием «Сесиль». Через улицу шла посадка на автобус, следующий до Каира. Я вышел из машины и ощутил на лице освещающее прикосновение морского бриза. Отель выходил на Восточную гавань, внизу переливалось серебристыми искрами Средиземное море. И на несколько мгновений, как бы зависнув в промежутке между тем, что произошло, и тем, что еще должно случиться, я ощутил полное блаженство.
За три с половиной столетия до рождения Христа Александр Македонский отобрал Египет у персов. Триумфатором вошел в Мемфис, а затем двинулся вдоль побережья к оазису Зива, навестить оракула Амуна. Он почему-то вообразил, что оракул объявит его сыном бога Вивы. Великий полководец остановился отдохнуть в симпатичной рыбацкой деревушке с изумительно красивой естественной гаванью. И, как делал неоднократно на протяжении своей славной карьеры, повелел возвести у этой гавани город. И, по привычке, велел назвать этот город своим именем. Оставив в деревне команду архитекторов и строителей, он двинулся дальше, пообщаться с оракулом. Он так никогда и не увидел нового города под названием Александрия.
Девять лет спустя Александр Великий умер. Тело, согласно его последней воле, уже находилось на пути к Зиве, где его должны были похоронить, как вдруг в процессию вклинился его прославленный генерал Птолемей и объявил, что останки этого великого человека должны быть захоронены в городе, носившем его имя, на главной площади. И вот теперь все труды и деяния этих славных людей забыты, и останки покоятся где-то под новым городом, а над ними неустанно курсируют черно-красные такси.
Евклид изобрел в Александрии геометрию. Птолемей построил совершенно невообразимый маяк на острове Парос, четыреста футов в высоту, одно из чудес древнего мира. Позже римляне не могли устоять перед экономической притягательностью этого центра Востока, и здесь появились Юлий Цезарь, Клеопатра, Марк Антоний и Октавиан, названный впоследствии Августом Цезарем. А затем святой Марк принес в Египет христианство и основал то, что теперь называют коптской Церковью. А еще позже явились персы и отвоевали эти земли обратно. А потом пришли арабы. Словом, история то была очень долгая... А потом в Александрию пожаловала моя сестра. И я должен был выяснить, с какой целью.
* * *Пол в моем номере был паркетный, из твердых пород дерева, он тускло поблескивал, точно его без конца натирали мастикой с воском. Мебель старинная, слегка обшарпанная, что придавало ей вполне аристократический вид. Широкий балкон с видом на часть площади и гавань. Имелся телефон, но я еще не был готов звонить. Был телевизор, но я не испытывал ни малейшего желания смотреть какой-нибудь старый вестерн на арабском. И, наконец, в номере имелся холодильник с большими запасами льда. Я заказал бутылку джина, несколько бутылочек тоника с лимоном. Достал из портфеля прописанный мне тайленол в каплях и пачку кодеина. Обезболивающими и аспирином я запасся с лихвой. Врач из Принстона предупредил, что надежд отыскать в Египте аспирин мало.
Я пошел в ванную и не без труда стащил прилипшую к телу рубашку. Осторожно ощупал повязку на ране. Ничего не оставалось, как крепко стиснуть зубы, отодрать ее и приспособить свежую. Черт, ужасно больно и неудобно. Я даже боялся смотреть на рану. Тот же врач сказал, что форма ее напоминает надрез, который делают хирурги при удалении почки. Наконец с помощью двух слоев пластыря повязку приладить удалось. Врач говорил, что я сошел с ума, что напрашиваюсь на нешуточные неприятности, отправляясь в столь дальнее путешествие с незажившей раной. Возможно, он был прав. К тому же никак не удавалось избавиться от крайне неприятного ощущения, что я теряю литры крови, что струйки ее стекают по спине нескончаемым липким потоком. Нет, конечно, то была иллюзия, чисто нервное, но от осознания этого мне легче не становилось.
Я смешал джин с тоником в неравной пропорции: много джина и несколько капель тоника. Затем осторожно прилег на кровать, опустил голову на две огромные и пышные подушки. Отсюда было видно море, бледно-голубая полоса убегала к молочно-белому горизонту, сливалась с ним. Она, эта полоса, почему-то казалась страшно хрупкой, стоит бросить камень с балкона — и разобьется. Я почувствовал, что страшно, просто смертельно устал. И только сейчас до меня дошло, что нахожусь я очень далеко от дома.
