Томас Гиффорд - Ассасины
Потом снял телефонную трубку и сказал секретарю:
— Пусть его преосвященство войдет.
* * *Кардинал Манфреди Инделикато всегда пугал маленького человечка, который в сороковые звался просто отцом ди Мона. Кардинал к тому времени продвинулся по ватиканской лестнице уже достаточно высоко, и многие считали, что он смоделировал себя по образу и подобию Папы Пия. Но они ошибались. Инделикато происходил из очень знатного рода, семья уходила корнями чуть ли не в ледниковый период. К тому же он был невероятно богат, имел все: роскошные виллы, целый штат прислуги, — но умудрялся при этом вести жизнь аскета. Он был лучше их всех, знатней, умней, богаче, был более стоек физически и морально, казалось, лучшего кандидата в Папы просто не найти. Он был лучше Пия, лучше Сальваторе ди Мона. Но Папой стал ди Мона, и все остальное уже не имело значения.
Каллистий смотрел на мертвенно-бледное лицо Инделикато. Черные волосы — наверняка красит, — а глаза точь-в-точь как у хищной птицы, высматривающей добычу. Эдакой длинноногой терпеливой птицы, которая ждет и наблюдает, хочет уловить момент, когда можно будет вонзить клюв в маленькое, трепещущее от страха существо.
— Ваше святейшество, — тихо прошелестел он, и даже в этих шипящих слышалась угроза. Он мог до смерти напугать кого угодно, не прилагая к тому особых усилий. То было частью его работы.
— Присаживайся, Манфреди. Что маячишь, как привидение? — Каллистий всегда пытался наладить с Инделикато взаимоотношения, называя его на «ты» и по имени и еще слегка подшучивая над кардиналом. Инделикато сел, скрестил свои непомерно длинные тонкие ноги. — Твой друг Святой Джек скоро будет здесь. Ты сделал все, что я просил?
Длинная узкая голова слегка наклонилась в кивке, точно и не имело смысла спрашивать вовсе.
— Тогда хочу послушать твой отчет.
Папа всем телом подался вперед, сложил руки на коленях. И подумал, не слишком ли поздно приучать Манфреди Инделикато, главу разведки и отдела безопасности Ватикана, человека, которого боялись все, хотя бы время от времени целовать кольцо на руке Папы. Нет, конечно, в любом случае уже слишком поздно. Однако было бы забавно.
— Продолжаю держать всех означенных фигурантов под самым пристальным наблюдением, ваше святейшество. Доктор Кассони во всех отношениях настоящий образчик осмотрительности... Однако вчера был замечен в следующем. Поднялся среди ночи и поехал в один захудалый госпиталь, что находится на окраине, в самых настоящих трущобах. Там у него была назначена встреча, и боюсь, предметом обсуждения на этой встрече были вы.
О состоянии здоровья понтифика заранее договорились сообщать только самым доверенным лицам, членам курии. Именно Инделикато предложил взять под наблюдение личного лечащего врача Папы.
— Мне не нужны общие фразы и домыслы, Манфреди. Мне нужна информация. С кем у него была встреча?
— Позвольте узнать, ваше святейшество, как Кассони получил должность вашего личного терапевта?
— Его рекомендовал Д'Амбрицци.
— Этого следовало ожидать, — со слабым упреком в свой адрес пробормотал Инделикато.
— Даже вы не можете предполагать и знать всего.
— Возможно. Однако встреча у врача состоялась именно с кардиналом Д'Амбрицци.
Папа не нашелся, что на это ответить, однако, подняв глаза от чашки с давно остывшим кофе, все же заметил на тонких губах Инделикато некое подобие иронической улыбки.
* * *Вошел кардинал Д'Амбрицци, и, поприветствовав Папу, обратился к Инделикато:
— Ну, Фреди, Фреди, почему такая недовольная физиономия? Считаешь, у тебя неприятности? Ха! Я бы тебе сказал, что такое настоящие неприятности. — Он отступил на шаг и окинул взглядом высокую тонкую фигуру Инделикато в безупречно аккуратном и скромном одеянии обычного священника. Потом усмехнулся, протянул толстую короткопалую руку и пощупал лацкан темного пиджака. — Хорош костюмчик, ничего не скажешь! Шил у своего портного? Да, фигурой я не вышел, а то бы тоже ему заказал. Только напрасная трата времени для хорошего портного. Чем просторней тряпье, тем лучше я в нем выгляжу, верно, Фреди?
Инделикато взглянул на него с высоты своего роста.
— Знаешь, Джакомо, мы должны чаще видеться. Соскучился без твоих соленых шуточек. — Он обернулся. — О, монсеньер Санданато, рад, что вы нашли время присоединиться к нам.
Принесли свежий кофе и рогалики. Папа терпеливо дожидался, пока кардиналы закончат обмениваться колкостями. Смешно они выглядели рядом, ну, прямо Дон Кихот и Санчо Панса, если как следует не знать обоих. Наконец Инделикато уселся и начал прихлебывать черный кофе, Д'Амбрицци щедро добавил в чашку сахара и сливок. Санданато же просто смотрел в свою и к напитку не притрагивался.
— Итак, целых восемь, — заговорил Папа, когда наступила тишина, и тут же почувствовал на себе взгляды всех присутствующих. — У нас произошло восемь убийств. Восемь убийств внутри Церкви. И мы до сих пор не знаем причин. Мы не знаем, кто убивает наших людей. У нас нет ни одной версии... мы не можем хотя бы приблизительно предсказать, когда произойдет следующее убийство. Однако можем быть уверены, они будут продолжаться. — Он выдержал паузу. — Мы рассматривали все возможные варианты... Решили, что к убийствам могут быть причастны наши друзья, мафия, экстремисты... «Опус Дей». «Пропаганда Дью».
Инделикато качал головой.
— Мои люди не обнаружили никаких следов, указывающих на возможное участие этих организаций. По всем перечисленным вами подозреваемым ответ один: нет.
— Не считаете, что кто-то решил преподать нам урок?
— Нет, святой отец. Эти группы здесь ни при чем.
— Один факт неоспорим, — вмешался Д'Амбрицци, — все эти люди имеют против нас зуб. Иезуиты бесятся, считают, что вы, ваше святейшество, отдаете предпочтение не им, а «Опус Дей». В «Опус Дей» тоже недовольны, поскольку хотят независимости от епископата и контроля над Радио Ватикана, а вы не даете им ни того, ни другого. Марксисты смотрят на нас как на приспешников мирового капитала и тиранов, а консерваторы — как на сборище коммунистически настроенных ублюдков, разрушающих Церковь изнутри. Одному Господу ведомо, что там на уме у «Пропаганды Дью», но даже меня они пугают. Однако когда дело доходит до убийств людей Церкви... — Он покачал головой. — Прежде всего, людей убивают вне зависимости от их философской ориентации. Я что-то упустил, ваше святейшество?
Папа вяло отмахнулся.
— Поместите на угол какой-нибудь улицы троих священников, и тут же все заговорят о создании новой фракции, недовольной чем-то или кем-то. Но убийства?... Скажите-ка мне, что там говорят о каком-то священнике, который якобы убил тех троих в Америке?
Д'Амбрицци нахмурился, на лбу собрались толстые складки, глаза удивленно смотрели из-под тяжелых век.
— Позвольте спросить, откуда вам это известно, ваше святейшество?
— Перестань, Джакомо. Я все же Папа...
Д'Амбрицци кивнул.
— Понял.
— Так что? Это правда?
— Пьетро? — Д'Амбрицци взглянул на Санданато. Тот рассказал все, что знал, и когда закончил, Каллистий поблагодарил его неразборчивым хмыканьем.
— Мы должны в этом разобраться. Это надо остановить.
— Разумеется, ваше святейшество, — сказал Д'Амбрицци.
— Но это будет проблематично.
— Но, но... — Инделикато хотел что-то возразить, затем понял, что это бессмысленно. — Он прав. Однако попытаться можно...
— Я хочу, чтобы это прекратилось. Если это исходит из Церкви, это следует остановить немедленно, вырвать с корнем. Я не собираюсь покрывать убийц... они получат свое, когда будут найдены. — Он поморщился, начала болеть голова. — Но больше всего на свете мне хочется знать почему. — Он глубоко вздохнул. — Но нигде, ни в Риме, ни в Америке, к разбирательству внутри Церкви не следует подключать мирские власти. Вам ясно? Это целиком дело Церкви! — Лицо его исказилось, он обхватил голову руками.
— Ваше святейшество... — Д'Амбрицци вскочил и направился к нему.
— Я как-то вдруг очень устал, Джакомо. Мне надо передохнуть.
Опираясь на руку Д'Амбрицци и поддерживаемый с другой стороны Инделикато, Каллистий медленно поднялся и позволил, чтобы его увели.
* * *Сестра Элизабет проклинала себя за то, что многочисленные дела не дают ей поразмыслить хорошенько. Хорошие идеи приходили с запозданием. Она вспомнила об игуменье, пожилой монахине, возглавлявшей исполнительный совет Ордена. Жила и работала та на холме Спэниш Степс, в странном серо-розовом здании, напоминавшем замок и служившем одновременно церковью и монастырем. Игуменья была француженкой. И очень любила сестру Валентину. Элизабет знала ее вот уже лет десять, не меньше. Женщиной она была добродушной, однако во всем следовала протоколу. Игуменья, если так можно выразиться, контролировала «шоу», мир, в котором жила, и в офисе своем людей принимала весьма избирательно.
