Эрик Ластбадер - Французский поцелуй
— Ха! Что за вздор! — презрительно бросил Адмирал Джумбо. — Ты не хуже всякого другого Теравадан-буддиста знаешь, что все на свете — люди, боги, наты,демоны — все привязаны к самсара.
—Да, все, — глаза у Могока совсем потускнели, — кроме Махагири, расстичи-монаха, который создал Май Пуан,Книгу Тысячи Адов. Его наказание длится вечно, и даже сам Равана, заклятый враг Будды, не в силах ему помочь. Махагири бессмертен, но от самсараон отлучен. И он останется таким, как есть, навсегда.
Адмирал Джумбо нахмурился.
— К чему ты все это наплел?
Могок проглотил слюну и выпалил, собрав все свое мужество.
— А к тому, что Генерал Киу и есть Махагири!
— Могок, понимаешь ли ты сам, до каких пределов простирается твоя глупость?
— Махагири не может умереть, — упорствовал Могок. — Такова его карма. Он только принимает разные обличья. Разве не так гласит предание, в которое верят у нас в народе? Вот и о Генерале Киу тоже говорят...
— Солнце разгоняет туман, — прервал его Адмирал Джумбо. — Разум в нашем климате действует сходным образом: он развеивает суеверия, а не то здесь вообще свихнуться можно. Я советую тебе не морочить себе голову этими россказнями, Могок. Да, конечно, Махагири бессмертен, и он возвращается на землю вновь и вновь в тщетных попытках изменить свою карму, снять с себя проклятие, которое делает его несчастнейшим из смертных. — Адмирал Джумбо даже вздрогнул, представив себе такое. — Быть отлученным от колеса жизни — это, действительно, пребывать в тысяче адов. Но в каком бы обличье сейчас не разгуливал по земле Махагири, поверь мне, это не в обличье Генерала Киу. Я с ним вместе служил, и я тебя уверяю, он из такой же плоти и крови, что и мы с тобой.
— Ну, раз ты так считаешь... — протянул Могок, но в голосе его особой уверенности не прозвучало.
Тут они услыхали тревожный крик птицы, и сразу же их тела напряглись. Кто-то из часовых Адмирала Джумбо заметил постороннего, взбирающегося по тропе.
Оба проверили оружие, передвинули большим пальцем предохранители на боевое положение, готовые в случае чего немедленно открыть огонь.
— Это не русский, — сказал Адмирал Джумбо, когда человек появился в поле зрения. — Опусти оружие, Могок. Это Мун.
* * *Серый свет, ставший еще серее оттого, что просачивался сквозь стальную решетку, которой было забрано окно, падал на Питера Чана, обособляя его от теней, которыми было полно это безликое, крошечное помещение.
Он сидел, как кающийся грешник, на железном стуле, привинченном намертво к полу, сложив руки на коленях, не глядя ни направо, ни налево. Его левая рука была замурована в гипс — от пальцев до самого плеча.
— Если хочешь, — сказал Сив, указывая на гипс, — я на нем поставлю свой автограф. — Дракон на это никак не отреагировал. Сив стоял на противоположном конце комнаты, читая его досье, время от времени прихлебывая такой крепкий и тягучий кофе, что его, кажется, можно было заливать в мотор вместо масла. — Очень болит, Дракон? Надеюсь, болит, как сто чертей. Вчера я видел вдову Ричарда Ху. Ее муж был одним из моих людей, как ты, наверно, уже догадался. Когда твои телохранители ухлопали его, они этим самым подписали тебе смертный приговор. Елена Ху считает, что электрический стул по тебе плачет, и, возможно, она права. Я с ней пробыл весь вечер. Она пластом лежала, и сегодня, наверно, все лежит, кто знает? — Сив отхлебнул глоток, чувствуя, как он прожигает себе дорогу по пищеводу к желудку. Он продолжал читать досье Дракона, запоминая оттуда кое-что для Дианы, которая продолжала вести наблюдение за сестрой Чана. — Ты не умрешь, Дракон, во всяком случае, пока. Отныне я твой защитник. Отныне и вовеки веков. Я лично присмотрю за тем, чтобы ты прожил как можно дольше из своего пожизненного срока, который ты получишь.
Наконец Чан поднял голову. Глаза, пустые, как пустой полиэтиленовый пакет, уставились на Сива. — У китайцев есть поговорка: «Когда дует ветер, слабые гнутся».
Сив подошел к нему решительными шагами: его внезапно озарила одна идея. — Так ты думаешь, я именно этим сейчас занят: нагоняю ветер?
Чан пожал плечами.
— Здесь, в полиции, я в безопасности. Да и вообще мне нечего бояться. — На лице его не было абсолютно никакого выражения. — Ты мне ничего сделать не можешь. И тюрьма — тоже.
Сив слышал приглушенные звуки обычного дня в полицейском участке, проходящие сквозь запертую дверь комнаты для допросов. Он понимал, что Чан прав. Если он не найдет способа расколоть Дракона, его работа будет сделана только наполовину.
— Пожизненный срок, — промолвил Сив, наклонившись вперед так, что его лицо оказалось на одном уровне с лицом сидящего Чана. — На тебе висит смерть трех полицейских, один из которых — мой человек. Каждую минуту и четвертая смерть может добавиться к твоему так сказать послужному списку. Скольких бы адвокатов ты себе не нанял, им не снять с тебя обвинение в убийстве второй степени. В доброе старое время за это прямым ходом отправляли в ад. Теперь нам приходится довольствоваться тем, что просто изолируем от общества подобных тебе индивидов. Но прежде чем отправить тебя в чистилище, я хочу получить свой мяса фунт, как выражается старик Шекспир. Я изучал путепровод, по которому в Чайна-Таун поступал сам знаешь какой товар. Теперь я взял тебя, Дракон. Ты и есть тот путепровод. Ну, во всяком случае, его последний сегмент. Без тебя путепровод работать не может. Во всяком случае, пока тебе не подыщут замену. Ну уж а я постараюсь, чтобы этого не произошло, уж в этом ты можешь на меня положиться.
Лицо Чана по-прежнему ничего не выражало, только, пожалуй, стало еще больше скучающим. Будто он смотрел летний повтор телепередач.
— Совсем даже наоборот, ничего у тебя нет, — сказал он. Очень важно для спасения престижа, чтобы теперь, под конец, показать, насколько он важен, подумал Сив. — Потому что ты не знаешь ровным счетом ничего. Ты изучаешь путепровод, а не знаешь даже, где его начало, а где конец.
Сив бросил косой взгляд на китайца, с таким невозмутимым видом сидящим перед ним, и подумал, что уж он выжмет из него все, что надо. Уж это как пить дать.
Сделав подобающую паузу, Сив захлопнул досье.
— Ну ладно, — сказал он, глядя на Дракона в упор, — если ты не хочешь говорить, придется поговорить с твоей сестрой.
Чан не пошевелился, но глаза его из пустых стали каменными.
— Сестра у меня действительно есть, — сказал он. — Сейчас она живет в Гонконге.
— Да ну? — удивился Сив. — В Гонконге? А, может, все-таки в пентхаузе на крыше дома номер один по Грин-стрит, что в Сохо? И, случайно, ее не Ки Шен Сонг ли зовут? На этой неделе она называет себя художницей, а на прошлой была фотомоделью, а на позапрошлой — танцовщицей. И еще она — как это называется? — экстрасенс и прорицательница?
— Не знаю, о ком ты говоришь, — угрюмо промолвил Чан. — Моя сестра Ки живет в Гонконге. Я к ней езжу четыре раза в год.
— Ну что ж! — сказал Сив, выходя из тени. — Ты действительно ездил в Гонконг четыре раза в год, да только не за тем, чтобы проведать сестру, потому что она давно живет здесь, Дракон. А в Гонконге ты встречался со своими поставщиками в промежутке между изнурительными сессиями на квартире своей любовницы, ослепительной Кван.
— Побереги это до суда, — усмехнулся Чан. Если он и удивился тому, что Сиву известно имя его любовницы на другом конце света, то ему это удалось хорошо скрыть. — Я имею в виду, если тебе что-нибудь удастся доказать.
— На суде, — сказал Сив, — я представлю Ки Шен Сонг собственной персоной, потому что я собираюсь привлечь ее по твоему делу, и не как свидетельницу, а как ответчицу. Мы у нее нашли шесть унций кокаина — чистейшего, отборного — и ей самой нелегко придется, Дракон. Ну, так что ты на это скажешь?
— Ты, мусор! — закричал Чан. — Моя сестра ничего общего не имеет со всем этим!
— Она красивая женщина, — великодушно признал Сив. — А ты знаешь, что в тюрьме делается с женской красотой? Она тает, как воск. Тюрьма разъедает ее, как серная кислота. — Сейчас он удвоил внимание, поскольку ему впервые удалось вызвать кое-какую реакцию у Дракона и он хотел выдавить из этого как можно больше.
— Что ты мне такое говоришь?
— Что? — переспросил Сив. — А то, что Ки Шен Сонг у нас сидит здесь, в участке. — Он невесело рассмеялся. — Но как такое может быть? Она ведь в Гонконге, не так ли?
— У вас нет права задерживать мою сестру, — продолжал возмущаться Чан.
— Эка ты разошелся! Да у тебя никак остались еще кое-какие человеческие чувства! — удивился Сив. — После того, как ты ухлопал трех полицейских.
— Они ворвались ко мне в дом, — оправдывался Чан, но, характерно, что тон его голоса изменился: стал из агрессивного жалобным. — Человек в моем положении должен иметь телохранителей. А эти полицейские сами виноваты. Они вломились с пистолетами наизготовку, дураки такие. Что можно было ожидать? Мои люди выполняли свой долг, защищая меня.
