Анна Рэдклиф - Тайны Удольфского замка. Том 1
«Ах, — думала Эмилия, вздыхая и вспоминая Валанкура, — эти звуки выливаются прямо из сердца!»
Эмилия с пытливым любопытством оглядывалась вокруг. В глубоких сумерках, окутавших природу, можно было лишь смутно различать предметы, но на некотором расстоянии ей показалось вдруг, что она видит приближающуюся гондолу: хор голосов и музыкальных инструментов зазвенел в воздухе. То была дивная, торжественная гармония, словно ангельский гимн несся с высоты небес в тиши ночной! Вдруг пение замерло; казалось, невидимый хор опять поднялся на небо, — но вот оно раздалось с новой силой. Некоторое время мелодия дрожала в воздухе и опять потонула в безмолвии.
Глубокая тишина, наступившая вслед затем, была так же полна значения, как и замолкнувшая музыка. Ничто не нарушало ее в продолжение нескольких минут. Наконец раздался общий вздох, как бы в знак того, что слушатели освободились от волшебных чар. Однако Эмилия долго оставалась под обаянием тихой грусти, овладевшей ее душой. И только под впечатлением веселых, оживленных сцен, представившихся перед ними, когда барка подошла к площади св.Марка, наконец развеялась ее меланхолия. При бледном свете восходящего месяца, озарявшем террасу с ее портиками и великолепными аркадами, можно было видеть группы людей; легкие шаги, тихий звон гитар и музыкальные голоса разносились эхом под колоннадами.
Гондола с музыкой, слышанной ими раньше, проехала мимо баржи Монтони; множество других гондол сновали взад и вперед по морю, озаренному лунным светом, наполненные веселыми группами людей, наслаждавшихся прохладным вечерним бризом. В большинстве гондол была своя музыка, мелодия которой сливалась с плеском волн и шумом весел, мерно ударявших по искрящимся водам. Эмилия смотрела, слушала, и ей казалось, что все это какой-то волшебный сон. Даже г-жа Монтони была довольна. Монтони радовался возвращению в Венецию, которую он называл первым городом в мире, а Кавиньи был также веселее и оживленнее обыкновенного.
Барка направилась по Большому каналу, на котором стоял дом Монтони. И здесь перед восхищенными взорами Эмилии открылись такие прекрасные, величественные зрелища, каких ей никогда и во сне не снилось, — то были дворцы Сансовино и Палладия, проносившиеся мимо них, как в панораме, по мере того как судно скользило по каналу. В воздухе стояли гармонические звуки, раздававшиеся с обоих берегов и с гондол на самом канале, между тем как группы масок танцевали на залитых луною террасах, как будто перенося зрителей в какое-то сказочное царство.
Барка остановилась перед портиком большого дома; оттуда выбежал навстречу слуга Монтони, и все общество тотчас же высадилось. Из портика они прошли по величественным сеням к мраморной лестнице, ведущей в салон, убранный с великолепием, поразившим Эмилию. Стены и потолок были украшены историческими и аллегорическими фресками; серебряные лампы, свешиваясь с потолка на таких же цепях, освещали комнату, пол которой был устлан индийскими циновками, расписанными пестрыми красками и девизами; диваны и драпировки окон были из бледно-зеленого шелка и вышиты золотом, с такой же бахромой. Балконные двери выходили на Большой канал, и ветерок, освежая воздух, доносил в комнату смешанный гул голосов и музыкальных инструментов. Эмилия, принимая в соображение мрачный характер Монтони, с удивлением смотрела на роскошную обстановку его дома. Она вспоминала, что его называли человеком разорившимся. «Жаль, — думала она про себя, — что Валанкур не видит этих хором; он успокоился бы совершенно, убедившись, что все эти недобрые слухи — чистая выдумка».
Г-жа Монтони разыгрывала роль какой-то принцессы; но сам Монтони казался чем-то встревоженным и недовольным. Он позабыл даже исполнить долг вежливости — приветствовать жену в ее новом доме.
Вскоре по приезде он приказал подать гондолу и вместе с Кавиньи отправился из дому, чтобы принять участие в карнавальных увеселениях. Г-жа Монтони насупилась и впала в задумчивость. Эмилия, восхищенная всем, что видела, старалась оживить тетку, но г-жа Монтони не умела побеждать своих капризов и дурного расположения духа; в ее ответах обнаруживалось так много того и другого, что Эмилия отказалась от попыток развеселить ее и отошла к окну, чтобы позабавиться уличными сценами, столь для нее новыми и очаровательными.
Первым предметом, увлекшим ее внимание, была группа людей, танцевавших на террасе внизу, под звуки гитары и других инструментов. Девушка, игравшая на гитаре, и другая, махавшая над головой тамбурином, проходили, танцуя с такой воздушной грацией и искренним оживлением, что перед ними не устояла бы сама богиня сплина. За ними следовала группа масок; некоторые были переодеты гондольерами, другие менестрелями, третьи, наконец, — в каких-то фантастических костюмах. Они пели под аккомпанемент нескольких струнных инструментов. На небольшом расстоянии от портика певцы остановились, и Эмилия узнала слова Ариосто — о войнах мавров против Карла Великого и о страданиях Орландо; после этого размер стихов и мелодия сразу изменились и полились печальные строфы Петрарки. Волшебству впечатления способствовало все, что могли дать итальянская страстность и обаяние лунной ночи Венеции.
Эмилия невольно поддалась этой мечтательной грусти, из глаз ее закапали слезы, между тем как воображение перенесло ее далеко, во Францию, к Валанкуру. С каждым сонетом, полным чарующей печали, усиливались волшебные чары: с сожалением смотрела она, как музыканты удаляются, и прислушивалась к мелодии, пока последний звук не замер в отдалении. После этого она долго оставалась погруженной в задумчивость, обыкновенно навеваемую тихой музыкой; такое же состояние овладевает нами при виде прекрасного лунного пейзажа, при воспоминании о погибшем друге, или о горестях, с течением времени смягчившихся и перешедших в тихую грусть. Подобные картины действительно являются для души тем же самым, что впечатление от замолкнувшей прелестной музыки.
Скоро нечто другое привлекло внимание Эмилии: то были торжественные звуки труб, несшиеся издалека: заметив, что все гондолы поспешно выстраиваются вдоль террас, она накинула на голову покрывало и, выйдя на балкон, увидала вдали нечто вроде процессии, двигавшейся по каналу. По мере ее приближения трубы и другие инструменты стали сливаться в стройную мелодию. Словно из недр океана выступили сказочные божества города, на колыхающихся волнах показался Нептун с Венецией в виде его супруги-королевы, окруженные тритонами и морскими нимфами. Фантастическое великолепие этого зрелища среди величавых дворцов казалось воплощением какой-то поэтической грезы, и причудливые образы, созданные в воображении Эмилии под влиянием этой процессии, сохранились долго после того, как она проплыла мимо. Эмилия старалась представить себе, каковы должны быть жизнь и забавы морской нимфы; в конце концов она замечталась до того, что ей почти захотелось сбросить с себя человеческий образ и кинуться в зеленую пучину морскую.
— Как приятно, должно быть, — думала она, — жить в беседках из коралла и в хрустальных пещерах, на дне океана, вместе с веселыми сестрами-нимфами; прислушиваться к плеску струй над головами и к звучным раковинам тритонов! А после солнечного заката резвиться на поверхности волн, вокруг скал и вдоль пустынных берегов, куда задумчивый странник приходит грустить и мечтать! И вот я старалась бы размыкать его печаль сладкой музыкой и стала бы подносить ему в раковине нежные плоды, растущие вокруг Нептунова дворца!..
Тут ее отвлекли от грез прозаическим приглашением к ужину, и она не могла не улыбнуться, вспомнив о своих причудливых фантазиях и о том, как рассердилась бы г-жа Монтони, если б узнала, о чем она мечтала.
После ужина тетка ее долго не ложилась спать; Монтони все не возвращался, а Эмилия наконец удалилась на покой. Насколько ее восхищало великолепие гостиной, настолько поразил ее пустынный и запущенный вид полумеблированных покоев, через которые она принуждена была проходить, направляясь в свою комнату. По-видимому, эта анфилада когда-то пышных хором стояла необитаемой уже много лет. На стенах виднелись остатки ковровой обивки, на других стенах, расписанных фресками, сырость почти вытравила краски и рисунок. Наконец Эмилия достигла своей спальни — огромной высокой, пустынной, как и все другие, комнаты, с окнами, выходящими на Адриатическое море. В первую минуту на нее нахлынули грустные, мрачные впечатления; но вид Адриатики несколько рассеял ее; желая поскорее избавиться от удручающих впечатлений, она села за стол и попыталась уложить в поэтической форме свои причудливые грезы на тему о морских нимфах.
МОРСКАЯ НИМФА
Глубоко, глубоко в пучине морскойЖиву я среди гулких струй.Играю, резвлюсь у подножия скал,Что грозно торчат над поверхностью волн.Там, в пещерах сокровенных,Я слышу рокот рек могучихИ направляю их течение сквозь Нептуновы волныОплодотворять зеленые берега земли.Я посылаю прохладные потокиТем нимфам, что живут в реках, озерах и ручьях.Сквозь рощи и обширные лугаИ в дикие, живописные уголки.Лишь только вечереет.Нимфы пляшут на цветущих берегахИ в песнях имя мое восхваляют.Венки сплетают и под водою мне благодарность воссылают.Люблю в беседках я лежать из алого кораллаИ слышать рокот волн над головой.Сквозь слой воды следить за ходом гордых кораблейИ бегом облаков веселых.Порою летом в тихий час полночный.Когда волна плещется о кузов корабля.Люблю я проявлять свои волшебные чары,Всплывая на поверхность луною озаренных волн.Когда весь экипаж погрузится в сон,А юноша влюбленный в задумчивости стоит,Облокотясь о борт, я нашептываюЕму такие напевы, каких не знает ни единый смертный!Его пытливый взор скользит по темным волнам,Но видит длинные лишь тени корабля.Вверху луна в лазурных небесах…Очарованный, он слушает, трепещет.Порою голос мой звучит одной лишь нотойМелодичной — она звенит и угасает!Я пробуждаю звуки гулких раковин,И вот кругом вдруг раздается громкий хор!Юноша дрожит и, песнью очарован.Созывает весь экипаж; матросы молча нагибаютсяВниз над высоким бортом, но тщетно прислушиваются -Песнь моя умолкла и чары все пропали!В лесистой бухте среди гор,Где на якоре стоит стройный корабль,В час сумерек с веселыми тритонамиЯ выхожу плясать в пору прилива.С сестрами-нимфами люблю резвиться я.Покуда солнце не взойдет над морем;Тогда проворно вниз спешим в свой дворец хрустальныйГлубоко там, в морской пучине, среди лесов Нептуна.Под прохладными аркадами и беседками из травМы проводим томительные полуденные часыТам, куда не заглядывает солнца луч,И плетем из морских цветов гирлянды.Мы поем свои мелодические песниВ сопровождении гулких раковинИ журчания течений, что скользят проворноПо нашим залам светлым.Там бледный жемчуг, голубой сапфир,Рубин кровавый и зеленый изумруд —Все камни самоцветные из купола сияют.Хрустальные колонны высятся со всех сторон;Когда грозная буря собирается над морскою безднойИ раздаются раскаты грома,Я взбираюсь на какой-нибудь утес высокийИ оттуда наблюдаю взбаламученное море.И вот вдали, качаясь на волнах свирепых,С усилием подходит корабль одинокий, вздымая пену белую.И низко пригибая к волнам паруса и мачты.Тогда бросаюсь я в кипучую пучину океанаИ при вспышках молнииНаправляю судно к мирным берегам,И сразу умолкают стоны моряка…Но если я нечаянно не подоспею,Чтобы спасти корабль от гибели,Я созову своих дельфиновИ прикажу им нести утопающего туда,Где в океане виднеется далекий остров.Несчастных грусть я скоро утешаю.Проносясь по пустынным берегам.Тихими песнями, которые слабо доносятся до их слухаВ промежутках, когда затихает бури вой.И песнь моя заводит их в грустные рощи.Шумящие у берегов пустынных моря.Там зреют сладкие плоды, прохладные журчат ручьи.Густая роща доставляет им убежище от бури.И духи воздуха, послушныеМоему властному голосу, который они так любят,На облаках рисуют веселые видения,И в отдалении раздаются сладкие мелодии.Вот так я коротать помогаю им одинокие часы,Успокаивая сердце несчастных, потерпевших крушение,До тех пор, пока утихнет буряИ на востоке заалеется заря.За все эти проделки Нептун порой привязывает меня крепкоК скалам внизу коралловою цепью,Покуда не минует буря.Тогда утопающие тщетно взывают о помощи.Кто бы вы ни были, если любите мои песри,Приходите, когда закат окрасит волны,На тихие пески, где резвятся феи.Там люблю я жить в студеных волнах.
ГЛАВА XVI