Дженнифер Ли Кэррелл - Шифр Шекспира

Вот почему я вернула все по местам, насколько было возможно: иные двери оказались замурованы. То немногое, что осталось, похоронено в моем саду. И все же к истине ведет много путей. Наш яковианский magnum opus, с 1623-го, — лишь один из них. Шекспир указывает на другой.

Я не питаю иллюзий на тот счет, что Вы захотите повторить путь, стоивший стольких жертв и лишений. Знаю лишь, что у Вас есть средства сохранить ключ к этому достоянию… Добиться того, чтобы заслуги нас пережили, а грехи остались погребены.

Искренне Ваша,

Офелия Фэйрер Гренуилл».

— Если Офелия считала мисс Бэкон правой, еще не значит, что так было на самом деле, — сказала я уже вслух.

Бен, стоя у раковины, выжал полотенце.

— Она думала, что у нее есть тому подтверждение, — сказал он. — Или у Джема Гренуилла. — Подойдя ко мне, он стал осторожно протирать мое лицо. — Синяк да пара ссадин. Вид вполне пристойный. У тебя крепкая голова, Кэт Стэнли.

Я поймала его за руку.

— Мы должны докопаться. Узнать, что удалось выяснить Гренуиллу. Должны.

Его лицо оказалось совсем рядом. Угрюмо кивнув, Бен тяжело встал со своего стула, чтобы сесть на соседний с моим.

— Хорошо. Итак, что мы имеем? — Он пробежал глазами письмо. — Офелия и Джем Гренуилл отправились искать «Карденио». Джему это удалось. Возможно, он также нашел свидетельство тому, что Шекспир вовсе не был Шекспиром. Потом Джем погибает, Офелия, лишившись доказательств, берет на себя обет молчания. Позже она возвращает все ключи к разгадке туда, откуда взяла. То, что было невозможно вернуть, она зарывает у себя в саду. Скорее всего в Хенли-ин-Арден.

— Возможно, она слышала, как Делия бредила, — хотя, если дожила до тысяча девятьсот тридцать второго, ей в ту пору было совсем немного лет. Отступим на семьдесят пять лет назад — и получится конец пятидесятых позапрошлого века, если не раньше.

— В каком году она смотрела бумаги Бэкон для Гренуилла? В тысяча восемьсот восемьдесят первом? Не могла она временно взять кое-что из бумаг — чтобы выяснить, надежно ли они охраняются? Что, если под запечатанными дверями подразумевался отказ в посещении «Фолджера»?

Я покачала головой:

— Добавить бумаги в коллекцию нетрудно — просто прячешь между страниц. Гораздо труднее забрать. По крайней мере большинство считает это непростым делом.

Губы Бена дрогнули в смущенной улыбке, а глаза смотрели задумчиво, как и до этого.

— В любом случае, — продолжала я, — Фолджер приобрел бумаги Делии (по крайней мере большую часть) не раньше нынешних шестидесятых. Возможно, что Офелия запрашивала разрешение посмотреть их повторно, чтобы вернуть взятое, но получила отказ.

— И взялась за лопату.

Я не удержала смешок.

— Чем обрекла нас на разорение цветников во всем Хенли.

— Если мы не выберем другой путь к истине.

«Наш яковианский magnum opus, с 1623-го…» — написала Офелия. Я вытащила каталожную карточку Роз, которую та положила в шкатулку с брошью. На ней требование оканчивалось словом «circa», то есть «около», сокращенного до «с.». Примечательно, что сначала она написала слово целиком — на свету были видны продавленные карандашом литеры «i» и нечто похожее на «r». Выходило, что ее привычка все уточнять сослужила мне добрую службу. Однако она никогда не допускала подмены действительного желаемым — по крайней мере в науке. В отношениях — сколько угодно. Зато теперь мы знали, откуда взялась пресловутая фраза про magnum opus. Почему только «наш»? Неужели у нее тоже хранился том фолио? Едва ли. Может, она поддерживала связь с учреждением, им обладавшим?

Слова о Шекспире, указующем на истину, казались еще бессмысленнее. Его строки можно трактовать как угодно, что с успехом демонстрируют антистратфордианцы и постановщики-авангардисты.

— Чаю? — спросил Бен, словно этим средством исцелялись все мировые скорби. Он прошел к плите и зажег под чайником огонь, а потом стал шарить по шкафчикам, пока не наткнулся на полку с двумя десятками сортов заварки. — Попробуем рассуждать логически.

— Офелия заявляет, что к истине ведет много путей, а потом упоминает яковианский magnum opus. Иными словами, путь номер один — собрание сочинений Шекспира.

Чайник засвистел, и Бен взялся разливать чай.

— В следующем же предложении она — или миссис Фолджер — говорит нам, что Шекспир указывает на какой-то «другой». Другой что? Путь, по всей видимости. Выходит, одни и те же книги содержат два отправления сразу? Получается бессмыслица.

Он передал мне кружку, и теплая вуаль пара, поднимаясь, окутала мое лицо.

Бен присел на корточки напротив меня.

— Нет, если второго Шекспира рассматривать в отрыве от книг.

Я подняла голову.

— То есть его самого, как человека?

Бен кивнул и пригубил чай.

— Подумай: куда он может показывать — буквально?

Я стала перебирать в памяти все изображения Шекспира. Портрет-гравюра на обложке фолио не подходил — у него не было рук. Так называемый чандосский портрет маслом, номер первый и основополагающий в коллекции Британского музея, — тоже. На этом холсте больше всего привлекали внимание глаза — умные, настороженные. Из прочего мне запомнились только скромный батистовый воротник и золотой блик простой круглой серьги. И снова никаких рук. Были и другие, менее достоверные портреты, на которых тонкая линия головы уравновешивалась богатством костюма — алым шелком с серебряными пуговицами или темной парчой с золотой и серебряной нитью. Однако все они были погрудными, в лучшем случае — поясными. И Шекспир никуда на них не указывал.

— А что статуи? — спросил Бен.

Я покачала головой. Единственная прижизненная скульптура находилась в Стратфорде, в составе надгробной композиции. Только сегодня я видела ее копию из читального зала «Фолджера». На круглом, как у Чарли Брауна[31], лице застыло странное выражение не то безудержного веселья, не то плутовства — по настроению смотрящего. Мраморный Шекспир, опершись на подушку или мешок, держал перо и бумагу, как будто готовясь записывать. Только что? По мне, он больше походил на лавочника или секретаря перед диктовкой, чем на гения, внимающего музе.

— По крайней мере этот с руками, — заметил Бен.

— Да, но они никуда не указывают.

— А изображение обязательно должно быть прижизненным?

Меня как будто придавило к стулу. Я-то думала… хотя конечно: достаточно того, чтобы Офелия и, вероятно, Джем считали его старым. Стало быть, надо вспомнить и остальные статуи. Что-то такое возникло в моей памяти — расплывчатая бело-серая фигура. Белый мрамор на сером фоне…

— Вестминстерское аббатство!!!

Какой-то миг мы таращились друг на друга.

— «Уголок поэтов», — произнес Бен. — Так куда Шекспир указывает?

— В книгу, наверное. Или свиток, точно не помню.

Бен отставил кружку.

— Если хочешь узнать, надо ехать в Лондон. Нам так или иначе пришлось бы сойти в «Хитроу», чтобы добраться до Хенли. Правда, полиция могла проследить связь между убийствами и оцепить собор. — Он подался вперед. — Я должен тебе напомнить еще раз: если сдашься сейчас, они точно поймут, что ты — жертва. Можешь рассказать им все, что знаешь, и пусть выслеживают убийцу сами. А если подашься в бега, непременно решат, что ты — минимум! — с ним заодно. Или с ней.

Я вскочила со стула и начала ходить по комнате.

— У него уже час форы, который потом растянется на целые дни.

— Не обязательно, — возразил Бен. — Письмо-то он оставил!

Я застыла, глядя на него в упор.

— Что ты хочешь сказать?

Бен спокойно встретил мой взгляд.

— Что убийца, может быть, вовсе не хочет, чтобы открытие Гренуилла всплыло наружу. Может, он хочет остановить поиски.

Я снова пошла мерить шагами комнату, обдумывая его мысль.

— Многим было бы отвратительно увидеть, как Шекспира свергнут с пьедестала.

— Здесь речь не об авторстве. Мы не собирались расследовать этот вопрос, пока не прочли письмо. До сих пор мы охотились за пьесой. — Он заговорил строже, чувствуя напряженность момента. — Кто против того, чтобы «Карденио» нашелся?

— С какой стати кому-то быть… — Я осеклась на полуфразе. — Оксфордианцы. — Голос прозвучал глухо. — Атенаида.

«Подумаешь, даты», — говорила она чуть раньше, окидывая глазами неояковианский шик кабинета. Однако тут они, несомненно, имели вес. Случись нам найти «Карденио», ее светоч, ее тайный клад, на котором она построила свой замок, ее Оксфорд выбывал из игры. Новое препятствие в поисках — фраза «мисс Бэкон была права» — не принесло бы ей облегчения, ведь Делия считала, что за маской Шекспира скрывался сэр Фрэнсис Бэкон. А если человек готов убить ради защиты своей версии, то не все ли равно кого — стратфордианцев или тех, кто верит в Шекспира-Бэкона?