Р. Скотт Бэккер - Нейропат
Сколько правил она нарушила, поймал себя на мысли Томас, когда переспала с ним? Уж конечно, меньше, чем влюбившись…
— Что же теперь делать? — непривычно беспомощным голосом спросила Сэм.
Джерард угрюмо посмотрел на нее.
— Дождись Атты, — сказал он. — Что еще?
Агент Атта не заставила себя долго ждать. Август ворвался вместе с ней — не свет августовского солнца, только жара.
— Еще скажите, что вы не смотрели.
Томас сидел на диване, Сэм пристроилась рядом. Агент Джерард встал с лестницы, почесывая в затылке.
— Что вы намерены делать, агент Атта? Что намерены делать вы? — спросил Томас, глядя не на нее, а на собственные ладони.
— Вы только одно и твердите, профессор, — ответила Атта. — Где это?
— Все еще в устройстве, — сказал Джерард.
— Zarba, — пробормотала Атта, становясь на колени перед широким экраном.
Высунулась кобура и что-то металлически тяжелое в ней. Свет экрана мелькнул на ее потных щеках, затем пошло изображение. Неясные очертания то попадали в фокус, то исчезали из него, словно они наблюдали за чьей-то борьбой под черными шелковыми простынями. Мгновенная вспышка — мелькнула тень какого-то мешка — кажется, с цементом, — и Томасу удалось разглядеть название какой-то лавки хозтоваров.
— Там… Видите? Название на этом мешке?
— Проверим, — бесстрастно сказала Атта.
Томас, нахмурившись, посмотрел на Сэм.
— На пленке с Халашем были такие же врезки, — объяснила та. — Фирменные этикетки на упаковках с каких-то распродаж. Но, когда мы проверили их, оказалось, что они собраны со всей страны. Эта сволочь играет с нами, профессор. Подбрасывает искусственные наживки, чтобы мы попусту тратили силы.
Все новые и новые очертания появлялись и таяли во мраке. Картинка подпрыгнула, словно камера наткнулась на обломки кораблекрушения. Томас наблюдал за каждой мельчайшей подробностью с той же тревогой, что и в первый раз. Непонятно почему, но от знания, что он не увидит Фрэнки, все делалось только хуже.
Хотя если бы он…
«Все это нереально. Просто все эти вещи и люди существуют только у меня в голове…»
Неожиданно картинка стабилизировалась. Вглядываясь, Томас различил нечто наподобие собачьей конуры с цепью… Конура стояла в подвале, заваленном всяким хламом. Человеческая фигура неуклюже двигалась в полумгле, явно позабыв о следящем за ней объективе.
— Аллилуйя, — прошипели динамики, будто слово это само вынырнуло из «белого шума».
Человек отшатнулся, затем пьяно рухнул на колени. Теперь он рыдал.
— Аллилуйя…
Свет вспыхнул ярко и внезапно, как прожектор, направленный из засады тюремной охраной. Человек развернулся к камере. Томас, словно со стороны, услышал собственные всхлипывания, как в первый раз, когда он понял, что это не Фрэнки… а Джеки Форрест, вытянувший руки, словно прокладывая путь сквозь толпу папарацци. Голова его была перебинтована, как у Халаша, и утыкана какими-то серебристыми винтами.
— Ты, — возмущенно плюнул он. — Ты не можешь причинить мне боль! Я знаю, куда я иду! Я видел!
— Ты видел?
Вопрос буквально потряс проповедника. Гнев и ужас попеременно мелькали на его лице.
— Я следую вере! — Он вытер подбородок и безумно улыбнулся. — Вера — это суть того, на что мы уповаем! — воскликнул он трепетным баритоном, который столь многие проповедники приберегают для библейских цитат. — Уверенность в невидимом!
— Значит, вера без свидетельств и есть свидетельство?
— Тебе этого никогда не понять, ты — сукин сын! — прорычал Джеки. — Пока ты не будешь корчиться в адском пламени! Тогда твоя аго…
— Агония? Ты это хотел сказать?
Джеки снова изо всех сил смачно плюнул. Потом встал, его снова потянуло назад, и он неуклюже повалился на пол. Темное пятно мочи и фекалий расползлось вокруг. Он хотел было вскрикнуть, но вместо этого его вырвало.
Джеки обмяк.
— Сук… сы… — всхлипывал он. — Сук… сы…
— Позови его.
Джеки свернулся, как зародыш.
— Па-жа-луйс-с-с-та! — прошипел он.
— Ну позови, позови его.
— Па-жа-луй-с-с-с-та, Боже! — взвыл он. — ПА-ЖА-ЛУЙ-С-С-ТА!
Какое-то время Джеки беспомощно ползал по полу, потом подпрыгнул, словно кто-то неожиданно легонько ударил его по плечу. Так он стоял, дико озираясь, затем медленно повернул лицо в сторону света, идущего от камеры. Предплечьем он вытер нос, забыв про вымазанное дерьмом лицо.
— Ты видишь?
— Р-разве? — спросил Форрест дрожащими губами. — Разве это возможно?
— Это Бог?
Лицо проповедника сморщилось, затем утратило всякое выражение.
— Д-да-а-а-а-а! — задыхаясь, вымолвил он. — Я не вижу… но я чув-ст-вую его… здесь… совсем рядом…
— Откуда такая уверенность?
— Это не имеет никакого отношения к твоим жалким вопросам… Это…
Лицо проповедника плавно перемещалось по экрану, грязное, расплывшееся в ярком свете. Блеснул металл хирургического инструмента. Из-под винтов потекли струйки крови. Лицо стало жалобным и заискивающим, словно чувствующим приближение благодати. Жалким и радостным, так что Томас не выдержал и отвернулся.
— Я знал это… Я всегда знал это!..
Глубокий вдох потряс все тело Форреста. Дрожащие веки. Буря восторга, швырявшая голос из стороны в сторону.
— Ии-и-и-су-у-ус сладчайший! Да святится…
— Чушь собачья, — пробормотал Джерард, которого, впрочем, тут же заставил умолкнуть свирепый взгляд агента Атты.
— Прости мне… о-о-о, па-жа-луй-ста…
— Дальше в том же роде, — сказал Томас, заглушая воркующий голос проповедника. — Снова и снова, до конца записи.
— Я не хотел… Не-е-е-е-т… Не-е-е-е…
Воздух стал таким спертым, что невозможно было дышать.
— Не может быть, чтобы это происходило на самом деле, — сказал Джерард, чуть помолчав. В голосе его звучал страх.
— Чего не может быть на самом деле? — спросил Томас.
— Он не может заставить никого увидеть Бога.
Томас пожал плечами.
— Почему бы и нет? В этом вся и суть: переживания, все переживания не более чем плод нервной активности. Так почему религиозное переживание должно быть исключением? Такие переживания — самое обычное дело для ученых, занимающихся исследованиями мозга… одни из первых, которые были стимулированы искусственно.
Джерарда, похоже, это не убедило. Не то чтобы не убедило — он готов был согласиться, но с неохотой. Он вполне мог пожать плечами, видя, что происходит с Повски и Халашем, но только не это. Ему следовало переродиться, понял Томас, вернуть гордость личных отношений с Иисусом Христом.
Но если откровение сводилось к подключению и отключению каких-то проводков…
— Все это какой-то фокус, не иначе, — сказал Джерард. — Неужели вы хотите сказать, что он мог сделать это с вами, со мной, с каждым?
В голосе агента появились нотки безумного возмущения.
Томас кивнул.
— Спокойно, Джерард, — сказала Атта. — Пока он продолжает приводить свои доводы, наша задача — одна-единственная задача — как-то использовать это, чтобы остановить ополоумевшего ублюдка… Надо сделать копию.
Джерард посмотрел на нее уныло и невразумительно — это был взгляд человека, для которого копирование — давным-давно пройденный этап.
— Но если все это теперь у нас в мозгу, тогда… тогда…
— Тогда что? — спросила Атта.
— Тогда, выходит, он прав.
Атта потерла шею.
— Ваше мнение, профессор?
Томас отвел взгляд.
— Тут мне требуется некоторая помощь, профессор.
— Нейл всего лишь показывает нам факты, — сказал Томас. — Когда наш мозг, охваченный воодушевлением, устремляется в какую-то определенную сторону, в нас возникают так называемые духовные переживания… Все очень просто.
— Так вы думаете, он прав?! — воскликнул Джерард. — Вы действительно согласны с…
— Я соглашаюсь не с Нейлом, — оборвал его Томас — Он не просто обманывает и морочит нас. Всего-навсего показывает, как это происходит на самом деле. Будь вы Халашем, вы бы не подумали: «Ой, этот мерзавец заставляет меня делать то-то и то-то». Вы не восприняли бы его манипуляции как принуждение — что-то, чему можно противиться и что можно преодолеть. Вы — вы! — стали бы точно таким же, как Синтия Повски. Вы захотели бы делать… это. Понимаете? Вы бы это выбрали. Тихо и спокойно. Свободно — так же свободно, как делаете любой другой выбор в жизни. Никаких иголок в позвоночнике, когда вы сидите беспомощный и парализованный. Вы сами, потому что он испоганил ваш мозг, а ваш мозг это все, чем вы являетесь.
