Джеймс Грейди - Бешеные псы
— А дальше? — спросила Дерия.
— Это я написал пару лет назад, — сообщил я, переворачивая страницу.
И она прочла мои восемь строчек, озаглавленные «Зеркальный блюз», о том, что «все, никогда не написанные нами стихи, носят громкие названия и содержат глубокий смысл».
— Хороший признак: вы преодолеваете свою уверенность в том, что готовы изречь истину, — сказала Дерия. — Но вы еще слишком молоды, чтобы так о многом сожалеть.
— Вы думаете?
— Для вас, американца… думаю, да. — Она закрыла журнал. Вернула мне. На лице ее появилась широкая, очаровательная улыбка. — Теперь я видела ваши татуировки.
Она встала. Положила три книжки со стихами других поэтов в перекинутую через плечо сумку вместе со своими блокнотами, учебниками и закрывающей лицо и тело чадрой, которую надевала, когда приходилось посещать мусульманские кварталы.
— Когда я снова смогу вас увидеть?
— Так скоро? — спросила она.
— Нет, скоро не получится. — Правда сама собой вырвалась у меня, прежде чем я успел остановиться. — И… не называйте меня больше американцем. Меня зовут Виктор.
— Я знаю, — сказала Дерия и повернулась, чтобы идти.
Потом снова повернулась ко мне и сказала:
— Завтра. Здесь же. В то же время.
Назавтра она пришла одна.
За двадцать минут мы успели переговорить о тысяче разных пустяков, пока вдруг «Блейдраннерз» не показался слишком… тесным. Дождь закончился. Городской воздух ласковой прохладой (подумаешь — какие-то семьдесят шесть градусов!) легко касался наших обнаженных рук и даже вдохновил сесть на один автобус, затем на другой, с которого мы, смеясь, сошли в центре К.-Л., где в деловом квартале «Золотой треугольник» были разбиты сады. Мы шли среди тропических цветов, глянцевый город переливался на солнце.
Две черные башни из стекла и металла, соединенные треугольным мостом-туннелем, вздымались на головокружительную высоту над садами и холмами К.-Л.
— Петронас-тауэрз.
— Верно, — сказала Дерия. — Они заставили японские и корейские фирмы построить их выше, чем ваши башни в Нью-Йорке.
— Всемирный торговый центр.
— Да. Как, должно быть, приятно победить в таком замечательном состязании. Куда более наглядно, чем следить, какая культура может лучше накормить и дать лучшее образование своим народам, да и справедливее. Узнаете дизайн? — Я отрицательно покачал головой, и Дерия пояснила: — Фундамент основан на восьмиконечной звезде ислама, а пять ярусов представляют пять его столпов. А на чем основан дизайн вашего Всемирного торгового центра?
Я пожал плечами.
— Выгода на квадратный фут.
— Как странно.
Мы шли в прохладной тени башен.
— Но почему Малайзия? — спросил я. — Что она значит для вас?
— Если собираешься уйти из дома… Иди. Кроме того, — продолжала она, — прожив здесь несколько лет, я поняла, что здешнее правительство озабочено не столько решением проблем, сколько управлением ими. Им важны не решения, а процесс. И не важно, что у меня было будущее в политике… Турция более прогрессивная страна, чем Штаты: мы выбрали премьер-министром женщину, хоть я и не голосовала. Но мне хотелось… хотелось…
— Прикоснуться к реальной жизни.
— Да! И помогать людям прямо сейчас, а не…
— А не в конце долгого пути разных «может быть», которые оспариваются со всех сторон.
Легким движением пальцев она откинула каштановые пряди волос с загорелого лица и пристально посмотрела на меня.
Не в силах вынести ее взгляда, я сказал:
— Итак, Малайзия…
— И я с великой идеей, без денег и с нехваткой рабочих рук.
— И путь… путь, уводящий из дома.
Мы рассмеялись.
— Мы не бродим вокруг да около, — объяснила Дерия, — по крайней мере с женщинами, которые к нам приходят. Мы оказываем им помощь, не заставляя плясать под свою дудку. И если это делает их жизнь хоть чуточку лучше… значит, мы уже кое-чего добились.
— Иными словами, вы делаете все, что в ваших силах.
— И иногда мы можем и должны, как это вы говорите… оказать нажим.
У меня словно оборвалось сердце. Цэрэушные психологи были правы, и я правильно взял след.
Мы шли по песчаной дорожке и молчали — слишком многое надо было друг другу сказать.
Наконец Дерия сказала:
— Я прочла вашего доктора Уильямса. Нет, это не мой любимый американский поэт.
Песок хрустел под ее туфлями.
Через десять шагов я не выдержал:
— Вы хотите, чтобы я спросил кто?
— Конечно.
Мы расхохотались так, что трудно было устоять на ногах. Дерия положила свою нежную, прохладную ладонь на мою голую руку, чтобы удержаться, — первое прикосновение. Мы остановились, и она улыбнулась мне:
— Эмили Дикинсон.
Раздался новый взрыв смеха.
Мужчина с аккуратно подстриженной бородой, в домашнем костюме — стиль, популярный среди бизнесменов в К.-Л., — прошел мимо. Сердито посмотрел на нас. Это мог быть малайзиец, а мог быть и мексиканец или еврей, араб, житель Центральной Европы. Но главное, у него была борода, работа, уверенная походка и каменное сердце.
«Запомни его». В сотый раз я пожалел о том, что руководство этой операцией не нашло средств на группы поддержки и реагирования. Я посмотрел вслед хмурящемуся незнакомцу и спросил:
— Что ему не нравится?
— Смех пугает людей. Смеющиеся люди выходят из-под контроля… иллюзии того, что каждый из нас — под контролем, пока эта планета мчится сквозь космос. А может быть, всякое может быть, он подумал, что смеются над ним.
Дерия отвела взгляд.
А может быть, над самими собой. Западные люди. Ведут себя как равные.
— Вы христианин? — без обиняков спросила она.
— К сожалению, мне не пришлось самому заполнять свое свидетельство о рождении, — ответил я. — А что до моего теперешнего выбора, то вряд ли он уложится в рамки любой анкеты.
— Упаси нас всех Аллах от людей с ружьями и анкетами, — сказала Дерия, вновь подтверждая правоту цэрэушных психологов и этим надрывая мне сердце. — А вы не хотите спросить меня о том же?
— Да мне, в общем-то, без разницы…
Дерия улыбнулась.
— Но возможно, вам следует знать. Большинство американцев считает, что все мусульмане одинаковы, — сказала она. — Они не могут поверить, что я женщина и, делая свое дело, все же воспринимаю себя как… Кажется, их называют «мусульманами в миру». Еще один вопрос для анкеты. Если действительно так предначертано, то я на своем месте и судить меня будут по делам моим и устремлениям души моей.
Услышав в потемневшем небе грозовые раскаты, мы ускорили шаг.
— Виктор, приближается Рождество. Какие у вас планы?..
— Учитель тай-ши, к которому я приехал брать уроки, собирается устроить перерыв до начала нового года. А что касается Рождества… то тут мне нужен снег.
Мы дошли до крытой автобусной остановки. Оба понимали, что рано или поздно нам придется пересесть на разные маршруты, если собираемся добраться каждый до своего дома.
Дерия пристально глядела в мою сторону, но мимо меня.
— Знаете, о чем я думаю… День ото дня дождь все больше заливает школу. Конечно, это не наша собственность, а с домовладельцем у нас отношения очень сложные, ему не до наших проблем, и вообще он не любит заглядывать в будущее. Наш официальный домовладелец — bumiputra, то есть «уроженец этой страны», коренной малайзиец. Его управляющий, с которым мы имеем дело, — индус, он относится к нам хорошо, потому что неравнодушен к Шабане и даже приводил к нам своих дочерей, чтобы она научила их предохраняться и вообще рассказала о разных женских секретах, но мы думаем, что настоящий владелец здания — китаец, достаточно хитрый, чтобы понять, что если ответ на наши мольбы о ремонте будет отрицательный, то мы сделаем его сами, улучшив его собственность за свой счет.
Когда автобус, ревя мотором, подъезжал к остановке, Дерия спросила:
— А вы гвоздь вколотить можете?
— Если нет, — ответил я, пока автобус шумно тормозил, распахивая дверцы, а за тысячи миль отсюда, в Лэнгли, стратеги ЦРУ «давали друг другу пять», — то притворился бы, что да.
— Мы не сможем вам платить, — сказала Дерия, шаря по карманам в поисках мелочи на билет.
— Про это забудьте, — ответил я, забираясь вслед за ней в автобус. — Поздравляю с Рождеством.
Работа на крыше означала, что я должен был не спускать глаз с неба. Я сам выбрал это занятие, посчитав, что все прочие в этой трехэтажной бетонной школе с дырами в стенах и протекающими трубами — слишком простые. Предполагалось, что я буду вне поля зрения в этом целиком женском учреждении, но именно невозможность этого и позволила мне побывать на уроке Дерии в мой первый «рабочий день».
Напряжение, потрескивая, как электрический ток, повисло в воздухе, когда я на цыпочках вошел в комнату. Все сделали вид, что меня не существует. Ученицы Дерии сидели за дощатыми столами, на которых динозаврами громоздились ископаемые компьютеры.
