Джеффри Линдсей - Декстер в деле
Чатски улыбнулся, подтащил портфель к себе и проворно раскрыл. Внутри была кипа дешевеньких сувениров — ударных музыкальных инструментов со штампом «Cuba».
— Зачем? — удивился я.
Он ответил все с той же улыбкой:
— Никогда не знаешь, что и где понадобится!
И снова уткнулся в кроссворд.
Предоставленный самому себе, я подтащил кресло к телевизору и принялся смотреть кубинские сериалы.
Так мы мирно просидели в номере до самых сумерек. Наконец Чатски взглянул на часы и объявил:
— Идем, парень, пора!
— Куда пора? — спросил я.
Он подмигнул мне:
— На встречу с другом.
Не добавив больше ни слова, он подхватил свой новенький портфель и направился к выходу. Хоть мне и не слишком понравились эти его перемигивания, выбора у меня в обгцем-то не было — я покорно потащился следом, прочь из номера, снова через боковой выход из гостиницы, к ожидающему нас такси.
В сумерках движение в Гаване сделалось еще хаотичнее.
Я приоткрыл окно в машине, чтобы видеть, слышать и обонять город, и был вознагражден изменчивыми, но не смолкающими всплесками музыки, раздававшейся из каждой двери и каждого окна на нашем пути и подхваченной множеством уличных музыкантов.
Музыка звучала то громче, то тише, по всему городу, и всякий раз докатывалась до наших ушей патриотичным мотивом «Гуантанамеры».
Такси ехало по каким-то кочкам, по грубо вымощенной улице, сквозь толпы людей, неумолчно поющих, чем-то торгующих и, как ни странно, играющих в бейсбол. Я очень быстро запутался в кривых переулках, и к тому моменту, когда такси остановилось у заграждения из массивных железных шаров поперек дороги, давно уже забыл, откуда мы приехали. Чатски повел меня через площадь к перекрестку, у которого стоял… как будто бы отель. Здание сияло ярко-оранжевым в свете заходящего солнца. Я проследовал за Чатски внутрь, через бар с пианино и мимо нескольких портретов Эрнеста Хемингуэя, стилизованных под детские рисунки.
В дальнем конце фойе была шахта старинного лифта; мы прошли туда, и Чатски позвонил в звонок. Сбоку стояли какие-то шкафы с сувенирами; в витринах красовались пепельницы, кружки и другие предметы с изображениями Эрнеста Хемингуэя, более умело выполненными, чем детские рисунки в фойе.
Приехал лифт; мрачный старик оператор сдвинул массивную металлическую решетку. Мы с Чатски вошли. Вслед за нами втиснулись еще несколько человек, оператор вернул решетку на место и перевел внушительную рукоять в положение «Вверх». Клеть лифта дернулась и медленно поползла на пятый этаж. Здесь оператор снова повернул рукоять, и кабина рывком остановилась.
— Комната Хемингуэя! — объявил старик, открыл кабину, и остальные пассажиры высыпали наружу.
Я вопросительно взглянул на Чатски, но он помотал головой и жестом показал наверх, так что я остался в лифте. Кабина рывками поднялась еще на два этажа вверх. Лифт замер. Старик открыл металлическую дверь, и мы наконец-то вышли в небольшую комнатку. Откуда-то поблизости доносилась музыка. Чатски взмахом руки пригласил меня на крышу и повел на звук.
Трио музыкантов исполняло песню про ojos verdes[31]; мы их увидели, когда зашли за перегородку, — трех мужчин в белых штанах и традиционных рубахах навыпуск — гуаяберах. Позади них, у стены, располагался бар, а с двух других сторон внизу под нами распростерся город — Гавана в оранжевом свете заката.
Чатски подвел меня к низкому столику в окружении мягких кресел, и мы присели.
— Ничего видок, а?
— Очень красиво, — согласился я. — Мы сюда окрестностями пришли любоваться?
— Нет, я же тебе сказал. У нас тут встреча с другом.
Не знаю, шутил он или нет; Чатски явно не собирался продолжать разговор. Во всяком случае, в этот момент у нашего столика появился официант.
— Два мохито, — заказал Чатски.
— Вообще-то я, пожалуй, лучше пива выпью, — произнес я, припомнив, как уже заснул сегодня днем после мохито.
Чатски пожал плечами.
— Попробуй местный «Кристал», вполне терпимо.
Я кивнул официанту; уж выбор пива Чатски точно можно доверить. Официант кивнул мне в ответ и направился к бару за напитками, а музыкальное трио завело «Гуантанамеру».
Мы едва успели сделать по глотку, как к нашему столику подошел довольно низенький человек в коричневых слаксах и лимонно-зеленой гуаябере, с портфелем в руках.
Чатски вскочил с места и протянул руку.
— Ии-ваан! — вскричал он, и я даже не сразу понял, что это не внезапный приступ синдрома Туретта, а просто имя незнакомца на кубинский манер — Иван.
Ии-ваан тоже протянул руку, а потом они с Чатски обнялись.
— Кам-Бейл! — воскликнул человечек, и я опять не сразу вспомнил, что Чатски нынче зовут преподобным Кемпбеллом Фрини.
Пока в мозгах у меня закипало, Иван уже вопросительно обернулся ко мне.
— Ах да! — встрял Чатски. — Это Дэвид Чарси. Дэвид, это Иван Эчеверрия.
— Mucho gusto[32], — отозвался Иван, пожимая мне руку.
— Приятно познакомиться, — ответил я по-английски, потому что не знал, говорит ли «Дэвид» хоть сколько-нибудь по-испански.
— Ну, садись! — предложил Чатски своему гостю и махнул официанту. Тот поспешил к нашему столику и принял у Ивана заказ: мохито.
Потом Чатски и Иван принялись потягивать коктейли и весело болтать на стремительном кубинском диалекте испанского. Я бы мог, наверное, ухватить нить разговора, если бы постарался и вслушался, но стоит ли таких усилий обычная дружеская беседа, приятные воспоминания о былых деньках… Да и, честно говоря, даже если бы они обсуждали что-нибудь поинтересней, чем «помнишь, как мы?..», я бы все равно отключился — ведь уже совсем стемнело и из-за крыш поднималась огромная, красновато-желтая, раздутая, самодовольная и жаждущая крови луна, от одного только появления которой каждый дюйм моей кожи покрылся ледяным ковром мурашек, каждый волосок у меня на загривке и предплечьях вздыбился и завыл, и по всем закоулкам Замка Декстер побежал крошечный темный лакей с наказом Рыцарю Ночи: «Пора! Вперед!»
Увы, ничему такому сбыться не суждено. Этой ночью выпустить «себя» было нельзя; этой ночью требовалось, к сожалению, залечь на дно. Этой ночью полагалось прихлебывать теплое пиво и притворяться, что наслаждаешься музыкой; этой ночью нужно было вежливо улыбаться Ивану и ждать, когда все закончится. Эту ночь следовало перетерпеть и надеяться, что однажды, совсем скоро, я схвачу нож в одну руку, а Вайсса — в другую.
А до той поры — лишь глубоко дышать, потягивать пиво и любоваться восхитительным видом. Тренируй улыбку, Декстер!
Способен оскаливаться? Очень хорошо. А теперь спрячь клыки. Можешь растянуть губы, чтобы было похоже на улыбку, а не гримасу страшной боли?
— Эй, парень, ты чего? — окликнул меня Чатски.
Кажется, я случайно изобразил не ту гримасу.
— Все нормально. Просто… да нет, все нормально.
— Вот как? — недоверчиво пробормотал он. — Пожалуй, нужно отвезти тебя в отель.
Они с Иваном встали и обменялись рукопожатиями, потом Иван вновь уселся, а Чатски подхватил свой портфель, и мы пошли к лифту.
Обернувшись, я увидел, как Иван заказывает себе еще коктейль, и вопросительно посмотрел на Чатски.
— А, — понял он. — Мы не хотели вместе выходить. Ну, понимаешь, одновременно.
Что ж, наверное, в этом был какой-то смысл, поскольку мы теперь явно играли в шпионов, как в кино, так что по пути вниз я внимательно осматривал других людей, чтобы не упустить агентов какой-нибудь Корпорации Зла. Очевидно, в лифте никого из врагов не было, поскольку мы без происшествий спустились с крыши и вышли на улицу. Потом стали осматриваться в поисках такси и случайно прошли мимо повозки с лошадью… совершенно напрасно! Как же это я не заметил, я ведь никогда животным не нравился!.. Вот и эта лошадь вздыбилась, хотя коняга была замученная, старая, стояла и что-то меланхолично жевала, пока мы не приблизились. Маневр вышел не особо впечатляющий, на кадр из вестерна никак не тянул, но кобыле по крайней мере удалось взбрыкнуть обоими передними копытами и фыркнуть в мою сторону, перепугав собственного возницу ничуть не меньше, чем меня самого. Я поспешил прочь, и в итоге нам удалось сесть в такси, избежав нападения летучих мышей или чего-нибудь подобного.
Назад в гостиницу мы ехали молча. Прижав к себе портфель, Чатски смотрел в окно, а я пытался не внимать жирной, сокрушительной луне. Вот только получалось у меня не очень-то — луна была на каждой улице, по которой мы проезжали, на всех открыточных видах Гаваны, такая яркая, такая вожделенная, навевающая восхитительные мысли… И отчего же мне нельзя сегодня поиграть? Но нет, нельзя. Оставалось только улыбаться ей в ответ и повторять: «Я скоро! Очень скоро!»
Как только отыщу Вайсса.
Глава 32
