Кирилл Партыка - Час, когда придет Зуев
— Да ничего особенного, — Сергей вздохнул. — Сказка про белого бычка. Все напрягаюсь понять, где мы, да что…
— Да ведь ты давно уже обо всем догадался.
— О чем это я, интересно, догадался?.. Ну, может и догадался… Но я ведь здравомыслящий человек. Слегка образованный притом, хоть и отупевший впоследствии.
— Ты ведь знаешь, что с вами обоими произошло. В рамки здравого смысла укладывается с трудом, но ничего не поделаешь. Кстати, ничего особенно нового тут и нет. Душа, покидая тело, проходит разные стадии, как бы проживает свою собственную жизнь, прежде чем ее судьба окончательно определится. Это же почти в каждой религии есть.
— Да не религиозный я человек!
— Ты вот лучше послушай. — Надежда Андреевна протянула руку и откуда-то из полумрака извлекла толстую книгу. Лобанов заметил, что книга пребывала в довольно плачевном состоянии: без обложки, растрепанная, да еще и обгорелая с одного края. Но Надя, как ни в чем не бывало, открыла ветхий «талмуд» и зашелестела страницами.
— Вот, слушай. На душу, оставившую плоть, обрушивается кармическая буря. — Надя повела пальцем по строкам. — «…Позади тебя ревут и кружат вихри кармы… Страшные порывы ветра… лавины снега и льда обрушиваются на тебя из низких черных туч.
Вокруг стелется мрак…
В поисках убежища и спасения ты кинешься куда глаза глядят, и увидишь перед собой роскошные поместья, пещеры великие…» — Ничего себе, поместья, — буркнул Лобанов, но Надя продолжала:
— «Твое теперешнее сознание по своей природе небытное, опорожненное, не сформированное, не заполненное чем-нибудь — картинками или впечатлениями — воспринимает само себя. Оно и есть настоящая реальность». — Что это еще за кладезь премудрости? — поинтересовался Сергей.
— Тибетская Книга Мертвых, Бардо Тёдол.
— Да уж, — сказал Лобанов, потирая виски. — Весьма похоже и многое объясняет.
Все, можно сказать. Очень даже просто и удобно… Это ж какие они, эти ламы, премудрые были. Когда еще все разобъяснили! Только вот я себя мертвым не чувствую. Живой, и душа, и тело при мне… и делать что-то надо.
— Так это же замечательно, — склонилась к нему Надя. — Они ведь четкой границы и не проводили. Это — как соединяющиеся сосуды, а карма — жидкость в них.
— Что же получается, — поразмыслив, проворчал Сергей. — Если в одном сосуде вода нагревается, то и в другом ведь тоже. Если в нас всякой дряни полно, то…
— А раньше ты об этом не догадывался? — мягко перебила Надя и перевела разговор на другое.
— Помнишь, ты спрашивал, нет ли у меня сестры-пионервожатой? — сказала она. — Сестры нет, но я и правда из тех краев. Только потом уехала, так получилось…
Жила в городе, горло лечила, замуж никто не брал, потому что говорить могла только шепотом.
— Что с голосом случилось? — почти зло спросил Лобанов.
— Пела в самодеятельности. Перестаралась, голос сорвала. Но ничего, как видишь.
Институт закончила и замуж в конце концов попала.
Сергей опять грузно откинулся на тахту. …Ее семейная жизнь началась тогда, когда деньги перестали зарабатывать и принялись их «делать». Муж, бывший комсомольский функционер, с которым она познакомилась случайно перед самой защитой диплома, начинал с мелкой торговлишки, едва не вразнос, но вскоре раскрутился и выбился в люди. Без идеологических истерик поменяв казенный кабинет на офис коммерсанта, он в новой роли выглядел так, будто ему на роду было написано заправлять циркуляцией вагонов с импортным барахлом и «ножками Буша». При этом бывший комсомолец не разжирел, не ударился в купеческие излишества, а к бизнесу своему относился хоть и с обаятельной долей иронии, но без дураков.
Надю не удивляло, когда он глубокой ночью, лежа в постели и мешая ей спать, на приличном английском переговаривался по телефону с противоположным полушарием, причем, судя по знакомым Наде английским числительным, речь шла о каких-то астрономических количествах, хотя она и не понимала — чего.
Комсомольское обаяние мужа помогало ему ладить не только с женой, но и с партнерами, жульничал он принципиально по минимуму, насколько позволял тотальный беспредел постсовкового капитализма.
Приходилось, естественно, сплошь и рядом давать на лапу, но и тут Надин комсомолец проявлял такую осторожность и элегантность, что взятки те, в случае чего, не всякий прокурор и признал бы за таковые.
Возникали, правда, время от времени какие-то смутные заморочки с крутым рэкетом — на «вшивоту» муж давно не обращал внимания, — но в эти проблемы Надю не посвящали, тем более что уголовников она боялась до обморока.
Муж купил две квартиры в многоэтажном доме — одна над другой — соединил их лестницей через прорубленный потолок, получившиеся апартаменты оградил от внешних посягательств решетками, пуленепробиваемыми стеклами и стальными дверями, обставил с изящной простотой, стоившей многих тысяч «баксов», и они зажили жизнью, которая Наде не переставала казаться сном.
Муж относился к ней хорошо. Он не просто не жалел для нее денег, но и старался оберегать от своих «производственных» треволнений, строжил неуклюжих от избытка здоровья бодигардов, отравлявших Наде жизнь вечным топтанием за спиной.
Когда Надя скучала, у них собирались гости. Обаятельный комсомолец-бизнесмен вел дружбу не только с чиновниками и дельцами, интересующимися исключительно курсом доллара, выпивкой и содержимым дамских декольте. На этих вечеринках Надя познакомилась с актерами местных театров, собкором центральной газеты, подавшимся в коммерцию бывшим дирижером симфонического оркестра…
И все-таки Надя никак не могла свыкнуться с ролью «новой русской». Она редко пользовалась японской малолитражкой, подаренной мужем, боясь городских улиц, забитых иномарками под управлением пьяноватых молодых людей с жадными глазами, сквозь которые просвечивала задняя стенка черепа; любила прогуливаться в дичающем городском парке, проклиная неотступно крадущихся следом телохранителей; самозабвенно торговалась с многоречивым кавказцем из-за килограмма яблок на городском рынке, а порой просто ходила в кино на какую-нибудь непритязательную отечественную комедию или мелодраму, хотя дома пылились два видеокомбайна.
Но наибольшее наслаждение Надя испытывала тогда, когда ей удавалось, объегорив телохранителей, вырваться из-под их опеки и погулять «на воле» или закатиться к кому-нибудь из старых институтских подруг. Те в первые полгода Надиного негаданного просперити поглядывали на нее искоса, но видя, что их Надюха не обвешивается бриллиантами и по-прежнему с аппетитом ест селедку с картошкой, смирились, хоть она и чувствовала, что многое ушло из их дружбы и этого никогда уже не вернуть.
Муж доходил порой до крика, увещевая супругу отказаться от легкомысленных прогулок «без прикрытия». Она то отшучивалась, то злилась, а один раз даже расплакалась.
— Я что, в тюрьме сижу? Из тюрьмы и то условно выпускают.
Он нежно обнял ее.
— Была ты у меня деревнюшкой, такой и осталась. Мотя Хряпкина с общежития. Что мне, жалко, что ли? Но ты пойми, это опасно. Платить, конечно, приходится, но всякой сволочи, которая всю жизнь с «малины» на тюрягу и обратно, не платил и не буду. На меня они в открытую не попрут, уже пробовали. Но не дай Бог тебе им подставиться. Я заплачу, сколько попросят, хоть все отдам. Но я эту мразь знаю.
Они тебя мне без порчи не вернут. Тогда мне придется их всех убить, а я этого не люблю. Я хочу делом заниматься.
Надя в тот раз долго просидела, уткнувшись лицом в его колени, чувствуя, как ласковые ладони гладят ее по волосам… Но прогулок своих не прекратила.
Мужнины враги и конкуренты так никогда и не воспользовались ее беспечностью…
Однажды, промаявшись в одиночестве почти две недели — комсомолец-бизнесмен упорхнул по делам в Западное полушарие — Надя отправилась по магазинам и, почти машинально, в очередной раз сбросив с хвоста охрану, забрела в кафе-мороженое.
Она могла пообедать в японском ресторане, в двух кварталах от этой забегаловки.
Сказать по правде, ей вообще не хотелось есть.
Но она вошла и прямо за дверью нос к носу столкнулась с Наташкой, бывшей сокурсницей, которая сразу после защиты диплома вышла замуж за лейтенанта, выпускника военного училища, и укатила с ним за тридевять земель. С тех пор о ней не было ни слуху, ни духу, поэтому совершенно невозможно оказалось расстаться, ограничившись приветственными восклицаниями и дежурным: как-дела-нормально…
За столиком кафе часы полетели, как минуты. Выяснилось, что Наташка со своим благоверным здесь, в городе, проездом, на пути к новому месту службы супруга, это уже третий их переезд и через два дня они опять отбывают далеко и надолго.
Надя о себе говорила мало и не решилась пригласить «перелетную» подругу в свои двухэтажные хоромы с охраной у дверей. Кончилось тем, что они поймали «рысака» и поехали на другой конец города, где Наташка со служивым супругом и двумя отпрысками временно обосновалась у своих родителей.
