Михаил Белозёров - Украина.точка.РУ (СИ)
– Садись, дура! – дёрнул её за руку.
Она плюхнулась на стул; грудь под халатом всколыхнулась, как созревшее тесто.
– Я тебя бить не буду, на чёрта ты мне сдалась, ответишь на один вопрос, и я уйду.
– Ну да, отвечу! – гордо вскинула она тяжёлую голову. – Меня из-за этого американца, знаешь, сколько таскали?!
– Не знаю, – ответил он равнодушно. – Твой друг сам напросился.
– Зато он платил евро, а не гривнами! – парировала она с таким азартом, который нечем было крыть.
Зинаида была крупная, мясистая, с толстыми пятками. Икры на ногах были развитыми, как у штангиста. Цветаев вспомнил, что голая она не такая уродливая, как в халате и ночной рубашке не первой свежести. Пахло от неё чёрт знает чем, какой-то кислятиной, но только не женщиной.
– Ладно, – согласилась она, – давай твоё шампанское, – и поднялась якобы за чашками.
– Смотри, без глупостей, – предупредил он её, заметив на столе у плиты набор кухонных ножей.
– Нужен ты мне больно, – гордо ответила она, – руки о тебя марать.
– Вот как? – удивился он равнодушно.
– А что ты думал?
– Я ничего не думал, – ответил он, снимая обертку с бутылки. – Лучше скажи, Саша Жаглин часто у тебя бывал?
– А то! – гордо ответила она, подавая огромные чашки и усаживаясь напротив. – Жениться обещал, да пропал куда-то.
– Не женится, – заметил Цветаев, разливая шампанское. – Убили его.
– Как убили?! – выдохнула она слезу, и глаза у неё расширились от ужаса.
– Девять дней назад, – ответил Цветаев, поднимая чашку. – Не чокаясь!
– Вот это да?! – удивилась она, и они выпили.
Потом она принялась плакать, размазывая слёзы по пухлым щекам и, не стесняясь, вытирая их подолом халата.
– Единственный путный мужик. Жениться обещал. А какие он стихи читал!
– Жаглин читал стихи?! – удивился Цветаев.
Ему стало ещё пуще жаль Жаглина, талант пропал.
– Ещё какие! – воскликнула она, наливая себе полную чашку. – Ты, небось, стихи не пишешь?! – спросила с упрёком.
– Не пишу, – признался Цветаев.
– А он писал! Про снег, про рассвет, про любовь!
– Никогда бы, не подумал, – обескуражено пробормотал Цветаев, вспомнил, от чего больше всего страдал Жаглин – от дефицита женской ласки.
Ему тоже нужна была ласка, и он подумал о своей любимой Наташка, и поклялся разобраться с предателем и уехать домой, а уж каким путём, видно будет.
– Да таких мужчин поискать надо! – в сердцах воскликнула она, придерживая грудь.
И это её вполне естественное движение почему-то стало его волновать.
– В этом я с тобой согласен, – миролюбиво кивнул он. – Сашка тебя куда-нибудь посылал? Или ты кому-нибудь звонила?
– Никому не посылал и никуда не звонила! – отрезала она. – Я ещё не чокнулась, я понимаю кое-что!
– В смысле? – удивился он, словно загипнотизированный её грудью.
– Свяжешься с вами, а потом хлопот не оберёшься, – посетовала она кокетливо, заметив его интерес.
– Он тебе что-нибудь рассказывал?.. – спросил Цветаев, с трудом отвлекаясь от неожиданного предмета вожделения.
– Всё! – торжественно объявила она. – Всё, чем вы занимаетесь, голубчики! – и с восторгом посмотрела на него блестящими серыми глазами.
Лицо её ещё пуще ожило, и казалось молодым и крепким, как наливное яблочко. А голос был словно материнский – добрым, участливый. От таких голосов не отказываются. Такие голоса звучат в тебе всю жизнь и привязывают крепче любых канатов.
Цветаев помолчал, ошарашенно. Сюда бы Пророка, он бы чокнулся окончательно и бесповоротно, и тогда бы случился всеобщий кошмар, а Жаглин на веки вечные был бы заклеймён предателем. Но Цветаев в это верил и не верил одновременно: одни факты говорили, что именно так оно и есть, например, Сашкино странное ранение; а другие – что такой балагур и распиздяй не может быть предателем по определению. Предатели – они всегда хитрые и себе на уме, говорят отрывисто и односложно, а Жаглин – трепло, балабол, весь на ладони, к тому же бескорыстен, как японский монах.
– И ты нас не заложила?! – уточнил он и поскрёб шрам, который вдруг в знак протеста отчаянно зачесался.
– Ну во-первых, я не майданутая, а во-вторых, не дура, сообразила язык за зубами держать. Рассказала только то, что Сашка велел.
– Вот оно что! – ещё раз удивился Цветаев. – Значит, у вас действительно серьёзно!
– Было серьёзно! – всплакнула она. – Наливай!
Он вдруг почувствовал, что пьянеет. Сказалась смесь арманьяка и шампанского. Но до полного падения было ещё далеко.
– Мне надоела твоя кислятина! – гордо заявила Зинка, отставляя чашку в сторону и забывая придержать грудь.
Момент, когда Зинка пропала и явилась с бутылкой водки, он пропусти, зафиксировал только когда бутылка внезапно возникла на столе, а рюмки уже были полны.
– Давай, выпьем по-настоящему!
– Давай, – махнул на жизнь Цветаев. – Хорошим парнем Жаглин был!
В этом он было вполне искренним. Искренней не бывает! Любил он по-своему балагура и идиота Жаглина, ничего уж здесь не поделаешь. Да и не мог он предать, потому что с первых дней был рядом с Пророком. Такие не предают, такое умирают на баррикадах под танками!
– А ты только сейчас понял?! – спросила она с издевкой, словно один Цветаев был виноват в смерти Жаглина, но не сознавался.
Он погрозил ей пальцем:
– Не поймаешь. Я не по этой части. Я товарищ! – И вспомнил вдруг о Лёхе Бирсане. Да так вспомнил, что на минуту, не меньше, проглотил язык. Что-то тяжелое и вечное стояло перед ним. Он не понимал, что именно, просто молча созерцал, ожидая любого подвоха, но он так и не случился; не далась ему в этот день вечность, не стал он мудрее, а только подошёл к её черте и тут же забыл, как забывают о нелепице, которую невозможно постичь.
– Эй, ты! – окликнула она и помахала перед носом, – упился, что ли?!
И в её голосе прозвучали те девичьи нотки, которые, наверное, нравились Жаглину в момент близости с ней.
– Упьёшься с вами, – ответил он сварливо, всё ещё ощущая неизбывное, как вкус горечи на губах. – Давай выпьем ещё за одного друга! – решился он.
– Тоже погиб? – доверительно шмыгнула она носом.
И снова её материнский голос заставил его отвлечься, и он едва не потерял нить разговора. Чёрт, женщины! – подумал он. Сколько ты встретишь их в жизни?
– Не спрашивай, ничего не спрашивай, – сказал он невпопад, чувствуя, что прощается с чем-то, с чем прощаться ни в коем случае нельзя было, а оно всё дальше и дальше уходит от него, причиняя боль. Прошлое – как эхо в горах, откликается, но недоступно.
– Нет, так нет, – она не обиделась вовсе. – Только что-то друзей у тебя часто убивают.
– И я о том же, – с этой самой болью в груди произнёс он и подумал о Пророке и Гекторе Орлове, уж они казались такими друзьями, водой не разольёшь, а один другого водит за нос. Не в этом ли всё дело? Неужели Ирка виновата? Запуталась, а я разгадывай.
Но водку выпил и понял, что потерял меру. Всё вдруг стало простым и понятным. Например, Саша Жаглин, влюбился, женился и молчал, чёрт косолапый. Обзавидуешься до смерти. Гектор Орлов врал как сивый мерин. А Пророк бесился на пустом месте. Ирочка Самохвалова – дура беспросветная. Лёха Бирсан – убийца и насильник. И я вместе с ними. Замечательная компания!
Зинаида призывно смеялась, в окно заглядывала полная луна, и момент, когда надо было остановиться, он пропустил, а очнулся от утреннего света и от того, что рука под головой затекла. Пошевелился и понял, что лежит в постели под смятой простынёй абсолютно голый, а со стороны кухни, между прочим, раздаются странные звуки. Больше всего его ужаснула мысль, что он потерял контроль над ситуацией, а когда его взгляд упал на аккуратно сложенные вещи, которые прижимал его пистолет в кобуре, и на трусы, словно в насмешку, повешенные на спинку стула, то вскочил, словно ошпаренный, прикрылся подушкой и с пистолетом в руке подался на кухню, откуда аппетитно пахло жареной картошкой и малосольными огурцами, и где Зинка в бигуди колдовала над плитой.
– Ну что, котик, проснулся? – обернулась она, придерживая уже знакомым движением шикарную грудь.
Цветаев спрятал пистолет за спину.
– Привет… – сказал он. – А что вчера было?
Шрам на груди просто таки зверски зачесался от досады.
– Вот таким ты мне больше нравишься, – засмеялась она, оглядывая его с головы до ног и задерживая взгляд на подушке.
Но он не дал ей разгуляться.
– Что вчера было? – напомнил вопрос.
– А что было? – Зинаида смешно вытаращила серые глаза.
– Что? Говори! – потребовал он.
К слову сказать, она успела накраситься, подвести губки и наложить тени, и в таком виде выглядела даже совсем нечего. Вчерашний зачуханный халатик сменила на шикарный бордовый с кружевами, закрывающими, между прочим, то, чего так старательно придерживала.
