Лорен Бьюкес - Зоосити
Но даже не снимки в стиле ню самое плохое. Хуже всего — текст.
Статья — смесь правды и выдумки. Джо подробно вспоминает, в каких позах мы с ним занимались сексом. Включая и родео… Да, это было. Остальное он досочинил. Он врет, что Ленивец дрожит и воет, когда я кончаю, потому что нас с ним объединяет внутренняя связь. Врет, что мы продолжаем наши отношения, и врет, что ему не по себе от близости Ленивца… Наши теперешние отношения он назвал «псевдоскотоложеством втроем». И даже «групповухой», потому что нас в постели даже не трое, а четверо. Над нами нависает тень моего греха.
Далее он вспоминает, как мама учила его держаться подальше от плохих девочек, но (он надеется, что читатели простят ему сентиментальность) когда-то он меня любил!
— Ах ты, мерзкий, грязный ублюдок! — Я с силой лягаю дверь, оставляя в ней видимый отпечаток. Краска трескается.
Из своей квартиры высовывается миссис Хан:
— Что случилось, дорогая?
— Все замечательно! — рычу я и бегу наверх, в квартиру Бенуа. Сейчас он уже должен быть дома. Мне очень не хочется, чтобы он читал этот пасквиль, но, скорее всего, Д’Найс специально распечатал для него лишнюю копию.
Бенуа сидит посреди комнаты на полу и разбирает скудные запасы одежды. Перед ним просевший никотиново-желтый диван, который они с Эммануилом тащили на себе из самого Парктауна, когда увидели, что его выкинули на улицу.
Молодой руандиец замечает меня первым. Он заклеивает многочисленные мятые картонные коробки, взятые в супермаркете. В коробках — все имущество Бенуа, все, чем он владеет на этом свете. Может, мне тоже залезть в коробку, заклеить ее сверху и ждать его возвращения?
— Бенуа! — встревоженно говорит Эммануил. Судя по его тону, все изменилось бесповоротно.
Бенуа поднимает голову, секунду смотрит на меня и, не произнеся ни звука, возвращается к своему занятию. Лицо у него мятое, как старый ковер. У Мангуста глазки злобные — уже забыл про наше с ним вчерашнее ночное единение.
— Все это вранье! — говорю я и гневно добавляю: — Эммануил, ты не можешь на время уйти?
Эммануил нерешительно смотрит на Бенуа; тот никак не реагирует. Бенуа продолжает складывать и скатывать футболки. Эммануил ставит на пол рулон клейкой ленты и бочком выходит мимо меня. Он всегда меня побаивался.
— Извини, — говорит он, как будто он на похоронах, и сжимает мне плечо.
Свернув очередную футболку, Бенуа аккуратно складывает ее в одну из проклятых клетчатых сумок. Я опускаюсь на колени рядом с ним.
— Пожалуйста, обойдись без этих жутких сумок! Я могу одолжить тебе рюкзак.
Он пропускает мои слова мимо ушей.
— Спасибо за телефон. И за подсказку. Я нашла ее. Без тебя у меня ничего бы не получилось. Завтра получу наличные. Могу заплатить за фальшивые документы, купить тебе билет на самолет.
— Мне не нужны твои деньги, — говорит он, снова раскатывая все скатанные футболки и начиная снова скатывать их.
— Послушай, да в чем дело? Да, мы с Джованни действительно встречались сто лет назад. Остальное он выдумал. Ведь с первых слов понятно, что он врет! Достаточно прочесть, как Ленивец кончает вместе со мной…
— Ах, ты вот про что? — говорит Бенуа. — Зинзи, это меня как раз не волнует.
— Куда ты сейчас?
— В Центральную методистскую церковь. Перекантуюсь там на пару дней до отъезда.
— Да там приходится отвоевывать себе место на бетонном полу, на лестничной ступеньке! Бенуа, прошу тебя, не ходи туда! Если тебе некуда больше податься, живи у меня. Я даже не попытаюсь заняться с тобой сексом.
— Не думаю, что это хорошая мысль.
— Просто невероятно! Какой-то подонок гнусно оклеветал меня, и ты ему поверил! Еще два часа назад между нами все было хорошо, и вот вам! Из-за какой-то поганой древней истории! — Ленивец что-то утешительно шуршит и шепчет мне на ухо. Он терпеть не может, когда я кричу.
— Он тут ни при чем. — Бенуа ставит сумку на диван и поворачивается ко мне лицом. — Все дело в тебе, Зинзи. Я влез в твой компьютер. Мне нужно было послать электронное письмо Мишель… Сотруднице миссии, — поясняет он, видя, что я не понимаю.
— А-а-а… — Я тяжело опускаюсь на диван рядом с его сумкой.
— Я увидел шаблоны писем, которые ты рассылаешь… Я их не искал. Просто в твоем почтовом ящике скопилась целая куча входящих… Ответы на твои послания!
— Ну и что? Знал бы ты, как я живу…
— Знала бы ты, как живут люди, которых ты обворовываешь!
— Бенуа, я никого не обворовываю. Я только сочиняю шаблоны. Думаешь, легко прожить на гроши, которые платят за то, что я нахожу чьи-то потерянные ключи или документы? У меня громадные долги! — Я сама понимаю, что мои доводы звучат по-детски жалко и неубедительно.
— У всех нас громадные долги! — Бенуа впервые повышает голос и обводит рукой комнату. — У всех!
— Мои долги не только моральные, но и вполне материальные!
— Не знал, что ты такая эгоистка.
— Я наркоманка! Положение обязывает. Извини, что я не такая идеальная, как твоя женушка! Ради твоего блага надеюсь, что она и осталась такой же идеальной, какой ты ее запомнил! Что у нее нет собственного зверя. Пять лет — долгий срок, Бенуа! Ты ничего о ней не знаешь! Может, она вообще не захочет тебя видеть!
— Я получил от нее письмо.
— А я рассылаю целые кучи писем, в которых обещаю людям сказочное богатство! Откуда ты знаешь? Может, ты тоже лоханулся и готов пойти на все ради исполнения своей мечты?
— Я ничего не знаю. Просто должен поехать туда и посмотреть на них… Вдруг у нас что-то и получится.
— Ну и замечательно! Ну и отлично! Живи своей жизнью! Почему тебя так волнуют идиоты, которые сами выкладывают свои денежки?
Бенуа садится рядом со мной; диван угрожающе скрипит.
— Знаешь, когда-то я знал мальчика, очень похожего на Фелипе из письма твоей Элории. Того, которому выстрелили в спину…
— Я не знала. Да и откуда я могла знать? Я ведь не нарочно, Бенуа. Не хотела тебя ранить…
— Значит, и твои письма не для того, чтобы ранить людей? Зинзи, тебе на всех наплевать!
— Ничего подобного! Если бы мне было на всех наплевать, разве я бы согласилась искать пропавшую девушку? Кстати, моя последняя работа куда опаснее «нигерийских писем». Может, я и согласилась на нее только ради того, чтобы расквитаться с долгами и больше не сочинять душещипательных историй! И вообще, тебе-то что за дело?
— Фелипе застрелил я.
— Что?!
— Мы ходили ночевать в церковь — малыши и мы, подростки. Мы заботились о младших. Мне тогда было девятнадцать. Считалось, что у нас безопасно. А потом за нами пришли. Нас взяла в плен «Армия сопротивления Всевышнего». Еще до теперешних конфликтов их отряды переходили границу из Уганды. А может, на нас напала какая-нибудь отколовшаяся банда — не знаю. Они ворвались в церковь. Прикладами разбили головы малышам, которые еще не умели ходить. Убили всех, кто сопротивлялся. А остальных увели с собой в лес. Мы чуть не сошли с ума. Нас специально пугали мути. Травили наркотиками. Насиловали. Заставляли убивать друг друга. Его, конечно, звали не Фелипе. Но он был моим другом. И я застрелил его, потому что мне велели выбирать.
— Боже!
Бенуа натянуто улыбается:
— Нзамбе аза на замба те. В лесу Бога нет. Может быть, Он в то время заботился о победе нашей сборной. А может, Его волновало, что подростки рано начинают половую жизнь… Мне кажется, молодежь очень Его заботит.
— Я ничего не знала!
— Потому что не хотела знать. Ты так устроена, Зинзи. Не задаешь лишних вопросов. Расслабься, я бы все равно тебе не сказал. Я даже жене не сказал, когда мы поженились. Потом меня направили в специальный лагерь для детей — бывших солдат. Там нас пытались научить снова стать людьми… — Губы у него кривятся в жалкой гримасе, совсем не похожей на улыбку.
— Ты тогда получил Мангуста?
— Это было в девяносто пятом. Еще до машави. Но он ждал меня. Он ждал меня одиннадцать лет! Мы ехали на похороны отца Селви. Мы знали, что ехать опасно, но все же поехали: как-никак это отец. Надо было хотя бы детей с собой не брать. По дороге на нас напали боевики ДФОР. Я стал отбиваться. Убил двоих. Вот почему они меня подожгли.
— ДФОР? — У меня кружится голова. Как будто, если он расшифрует аббревиатуру, я что-нибудь пойму.
— Демократический фронт освобождения Руанды. Я думал, с войной давно покончено. Много лет я вел совсем другую жизнь. Познакомился с Селви. У нас появились дети. Я поступил в университет. Но война в Конго — как зверь. От нее не уйдешь, не скроешься! — Он проводит ладонью по шрамам на шее.
— А что сейчас?
— Сейчас я от всей души надеюсь, что больше не попаду на войну. И обязательно расскажу все жене. Теперь ты поняла, почему я не хочу брать у тебя деньги?
