Дин Кунц - Судьба Томаса, или Наперегонки со смертью
Более того, секта могла наложить на поместье заклинание, благодаря которому оно переставало существовать для окружающих, точно так же, как покупатели в супермаркете не видели пистолет с глушителем, из которого ковбой расстрелял дыню. Уважающие себя современные люди никогда не поверили бы в эффективность такого заклинания, но оно срабатывало независимо от их веры.
Меры предосторожности ограничивались доберманами. И, возможно, этих существ натренировали разыскивать и убивать не ради безопасности, но потому, что инструктор получал огромное удовольствие, обучая этих трех собак злу. Собаки по природе своей невинны, а эти люди больше всего ценили развращение — и уничтожение — невинности.
Если бы маскарадный ковбой думал, что я жив, возможно, они бы и выставили охрану. Но он верил, что убил меня в «Кабинке 5», находящейся в Гдетоеще. Я, кстати, тоже думал, что он меня там убил. По ощущениям, я там точно умер, но все последующие ощущения говорили за то, что я живой.
На фасаде светились окна всех трех этажей, и я не заметил ни одного зашторенного. В задней части дома свет в окнах третьего стажа не горел. На первых двух людей было значительно меньше, чем в комнатах, выходящих на озеро. Собственно, на первом этаже я видел их только на кухне.
С пистолетом наготове я пересек лужайку. Чувствовал, что нет у меня времени на чрезмерную осторожность, но держался подальше от дома, пока не миновал окна кухни, за которыми что-то делали четыре человека.
«Джесси, Джасмин, Джордан…»
Я прошел французское окно, за которым горел свет, шагнул к деревянной двери, после короткого колебания взялся за ручку, повернул, открыл дверь. За ней находилась освещенная раздевалка: крючки, на которые вешали плащи, скамьи, на которые садились, чтобы снять сапоги.
Из раздевалки выводили две двери. За одной слышались голоса, и я понял, что там кухня. За второй увидел лестничную площадку. Один пролет уходил вверх, другой — вниз, ни сверху, ни снизу никаких шагов не доносилось.
Я почувствовал, как психический магнетизм и здравый смысл тянут меня в подвал. Если вы похищаете семнадцать детей и держите их взаперти, чтобы совершить жертвоприношение, которое заставило бы задуматься и ацтекского жреца, конечно же, дожидаться казни их лучше отправить в подвал. Лучшего места, пожалуй, не найти.
Я спустился на два пролета, остановился у двери, приложил ухо к щелке между дверью и косяком, и услышанное мне понравилось: ни единого звука. За дверью коридор тянулся на всю длину особняка. С обеих сторон дверей хватало, и исключительно закрытых.
Табличками двери не снабдили, даже с универсальными символами, которые по всему миру обозначают мужской и женский туалеты, пункт оказания первой помощи, сбор почтовой корреспонденции и тому подобное. Правда, символа «похищенные дети здесь» скорее всего не существовало.
В двадцати футах впереди мужчина вышел в коридор из комнаты слева, закрыл за собой дверь. Он что-то читал на листке бумаги, который держал перед собой в правой руке, и не сразу заметил мое присутствие.
Прятаться мне было негде, плащ-невидимку я с собой не захватил, а пистолет держал у бедра, стволом вниз, по какой-то причине сразу не нацелив на мужчину. Иудейско-христианскую этику не так-то легко переступить, как верят многие из нас. «Не убий» — директива, запрограммированная на глубинных уровнях сознания. Не будь этого, о нормальной жизни пришлось бы забыть. Даже поход в магазин на углу превратился бы в опасное путешествие, и ни один судья в «Американском идоле» не смог бы пережить сезон. Хотя самозащита разрешает исключения, мы все равно склонны колебаться, особенно если человек, который, как мы думаем, хочет нас убить, без оружия.
Он приблизился на два шага, рассмеялся, заметил меня, оторвался от листка, который читал. С раскрасневшимся лицом, спутанными седыми волосами, сверкающими синими глазами и озорной улыбкой, он выглядел человеком, с которым с первого взгляда хочется познакомиться.
Если две плечевые кобуры, бронежилет, оружейный ремень и пистолет в руке встревожили его, то скрывал он свои чувства отлично. Продолжая улыбаться, поднял правую, сжатую в кулак, руку и произнес: «Контумакс», то самое слово, что написали на бронзовой пластине, которая крепилась к двери их храма.
Я даже удивился, услышав собственный голос, отвечающий ему словом с каменного круга по центру храма: «Потестас».
Вероятно, я произнес его правильно и отвечать следовало именно так, потому что на лице мужчины не появилось и тени подозрительности.
— Я — Роб Баркетт.
— Скотти Фергюсон, — ответил я, понятия не имея, почему выбрал имя и фамилию главного героя «Головокружения».
Роб весело смотрел на меня, может, и с легкой завистью.
— Так ты уже оделся для сцены. Прояви максимальную жестокость, чел, сделай зрелище незабываемым. Кто тебе достался, маленькая сучка или маленький мерзавец?
Я дважды выстрелил ему в грудь. Глушитель доказал свое высокое качество, дважды пропустив лишь тихое «уф-ф-ф». Звуки эти напоминали чихи укутанного с головой котенка, донесшиеся из-за плотно закрытой двери.
Даже лишенный сентиментальности, коллекционирующий головы, убивающий детей фанатик, переходящий при необходимости в другую реальность и имеющий друзей в высших властных эшелонах ада, может допустить серьезную ошибку. Но только одну.
В этом месте, населенном человеческими тараканами, и одна моя ошибка означала, что мне конец. Я не решился оставить труп на самом виду, и не только потому, что невадские законы по части мусора очень строги. Осторожно приоткрыл дверь, из которой Роб вышел менее чем минутой раньше. Маленький кабинет, письменный стол, компьютер, два стула, ни одного человека. Я сунул «Глок» в кобуру, схватил мертвеца за запястья, утащил из коридора.
В книгах и фильмах хороший парень — возьму на себя смелость так называться — знакомится с содержимым карманов и бумажника бандита, которого он только что убил, в надежде выяснить — и обычно она оправдывается, — кто его враги. Но я уже знал, кто эти люди, а их имена, фамилии, род занятий меня не интересовали. Потому я затолкал труп в нишу для ног между тумбами письменного стола.
Не знаю, что я ожидал увидеть в кабинете трудолюбивого почитателя дьявола. Может, лампу с абажуром из человеческой кожи или череп ребенка, используемый как подставка для карандашей, обои с дизайном маркиза де Сада, настольный календарь с 365 мудрыми или остроумными изречениями Гитлера. Реальностью оказался постер под заголовком «12 ПРАВИЛ УСПЕШНОГО МЕНЕДЖМЕНТА» и другой постер, с фотографией домашнего котенка, загнанного в угол крокодилом, и подписью: «НЕВЕЗУХА». На столе лежали выписка из банковского счета и раскрытый журнал. Тут и там я видел приклеенные листки-напоминания с записями: «ПОДАРОК ШЕРРИ НА ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ», «Острый соус „КРАСНЫЙ И ЗЕЛЕНЫЙ“» и чуть ли не отчаянное «СКРЕПКИ!!!».
Я схватил коробку с бумажными салфетками, которая стояла рядом с компьютером, вернулся в коридор, быстро стер кровь с серых виниловых плиток пола. Натекло ее немного. Одна из пуль сразу остановила сердце.
Подняв с пола лист бумаги, который он читал, я понял, что это анекдот, гуляющий по Интернету. Речь шла о двух собаках, известной газете, дне святого Валентина и мочеиспускании. Я не мог понять, что он нашел такого забавного, чтобы так громко смеяться.
Вновь в кабинете я бросил грязные салфетки и лист бумаги в корзинку для мусора. Вытащил «Глок», в обойме которого теперь осталось тринадцать патронов, выключил свет, постоял в темноте, несколько раз медленно и глубоко вдохнул.
Убийства бывают разные. Одно дело — отнять у человека жизнь из зависти или жадности, ревности или ярости, идеологических соображений или слепой ненависти. И совсем другое — остановить убийцу, или воздать ему по справедливости, или спасти себя. Хотя по существу это тоже убийство. Странно, конечно, но тех, кто спасает себя или других, после убийства мутит, и они еще долго мучаются угрызениями совести, а просто убийцы, сделав свое черное дело, сразу отправляются его отпраздновать. Им даже не икается.
Снова вернувшись в коридор, я закрыл за собой дверь и чуть не пристрелил мистера Хичкока, о чем бы потом, несомненно, пожалел, поскольку призраку моя пуля не причинила бы никакого вреда. Он стоял чуть дальше по коридору, махая мне рукой, словно опасался, что я, занятый своими мыслями, могу его не заметить.
Когда я приблизился к режиссеру, он повернулся налево, продемонстрировав мне свой знаменитый профиль, и прошел сквозь дверь. Я чуть не пропел мелодию из его знаменитого телевизионного шоу: «Дант-да-да-да-дант-да-да, дант-да-да-да-дант-да-да».
Открыв дверь, через которую он прошел, я обнаружил, что он ждет меня в комнате площадью в двенадцать квадратных футов. Крепкие металлические стеллажи поднимались по всем четырем стенам от пола до потолка. Их доверху забили тысячами рулонов туалетной бумаги и бумажных полотенец. Оставалось только удивляться, с чего такие запасы.
