Дин Кунц - Твое сердце принадлежит мне
– Я понимаю, что схожесть имен навела вас на мысль о близнецах, – услышал он от Исмены. – Но все эти имена – производные от имени Эми, очень популярного в Викторианскую эпоху. Их очень много. Эмиа, Эмис, Эсми и так далее.
Викторианская эпоха, по словам Исмены, зачаровывала все семейство Мун, начиная с дедушки, доктора Уилларда Муна, одного из первых чернокожих дантистов к западу от Миссисипи, у которого лечились главным образом белые. Исмей ко всему викторианскому относилась более прохладно, чем Исмена, но, как все в семье Мун, много читала, и ее любимые писатели жили и творили в девятнадцатом веке, главным образом в викторианской его части.
Исмена указала на уставленную стеллажами с книгами нишу, примыкающую к гостиной. С двумя удобными креслами и торшерами.
– Больше всего на свете она любила сидеть в одном из этих кресел с книгой в руках.
Исмена продолжала говорить, а Райан подошел к стеллажам. Среди прочего увидел полные собрания сочинений Диккенса и Уилки Коллинза.
Продвигаясь вдоль стеллажей, обогнул белый мраморный бюст на пьедестале.
– Это была ее любимая вещица, – прокомментировала Исмена. – Разумеется, у нее бюст стоял на полочке над дверью гостиной, как в поэме, но я побоялась оставить его там. Еще свалится на голову.
– В какой поэме? – спросила Кэти.
– В «Вороне», – ответила Исмена. – Она очень любила По. Причем стихи больше, чем прозу.
Пока она говорила, Райан подошел к книгам По.
А Исмена процитировала по памяти:
– «Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво/ И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей/ Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,/ Он взлетел – и сел над ней».
У Райана на мгновение перехватило дыхание. Не потому, что эту поэму он не знал (знал, конечно), и не из-за ее лиричности и великолепия: легко узнаваемый стиль По, его ни на кого не похожий голос, казалось, имел непосредственное отношение к странным событиям последних шестнадцати месяцев.
А когда он снимал с полки томик стихотворных произведений По, еще более сильное чувство прикосновения к сверхъестественному накатило на Райана, потому что в этот самый момент раздался голос Кэти:
– «Как-то в полночь, в час угрюмый, утомившись от раздумий,/ Задремал я над страницей фолианта одного…»
– «И очнулся вдруг от звука, – вдруг неясный звук раздался, – радостно подхватила Исмена. – Будто кто-то вдруг застукал,/ Будто глухо так застукал в двери дома моего».
– Не уверена, что я помню… – Кэти запнулась, – но, кажется… «Гость, – сказал я, – там стучится в двери дома моего,/ Гость – и больше ничего».
– Но это был не только гость, не так ли? – спросила Исмена. – Во всяком случае, в одном творении мистера По.
Постукивание.
Исмей знала о постукивании.
После биопсии, когда он лежал в полудреме в примыкающей к лаборатории комнате, она сказала ему: «Ты слышишь его, не так ли, дитя? Да, ты слышишь его».
Он не понимал, каким образом она узнала о постукивании, но, разумеется, так ли это было важно теперь, когда выяснилось, что она умерла чуть ли не двумя годами раньше.
«Ты не должен его слушать, дитя».
Он наугад раскрыл томик поэзии и увидел стихотворение, которое называлось «Город среди моря».
– Исмей знала наизусть все стихотворения и поэмы мистера По. За исключением «Аль-Аараафа». Говорила, что не может заставить себя полюбить это стихотворение.
Райан проглядывал начало «Города среди моря» и нашел строки, которые не мог не прочесть вслух:
– «С небес не упадут лучи/ На город тот в его ночи./ Но снизу медленно струится/ Глубинный свет из мертвых вод – / Вдруг тихо озарит бойницы,/ Витающие… купол… шпицы…/ Колонны царственных палат/ Или беседки свод забытый,/ И каменным плющом увитый…»
Должно быть, его голос дрожал или как-то иначе выдавал охвативший Райана страх, потому что Исмена Мун спросила: «Вам нехорошо, мистер Перри?»
– Мне снился такой сон, – ответил Райан. – Не один раз.
Он продолжил чтение, уже про себя, потом оторвался от книги, поняв, что обе женщины смотрят на него, ожидая дальнейших подробностей.
Но Райан предпочел уклониться от пояснений.
– Мисс Мун, я вижу у вас на полке чуть ли не десяток сборников стихотворных произведений По.
– Исмей покупала эту книгу всякий раз, когда она выходила с новыми иллюстрациями.
– Могу я приобрести у вас одну из них? Мне хочется оставить ее у себя… как память об Исмей.
– Я не возьму у вас и цента. Берите ту, которая вам понравилась. Но вы еще ничего не рассказали о том добром деле, которое она для вас сделала.
С книгой в руке он вернулся к честерфилду, на котором сидела Кэти, и начал рассказывать историю, лишь чуточку приправленную правдой. Время сместил назад, до смерти Исмей, о пересадке сердца не упомянул, заменил на коронарное шунтирование. Признался, что очень боялся умереть, но Исмей постоянно подбадривала его, и после регулярно звонила, и в итоге помогла ему избежать глубокой депрессии.
История, похоже, получилась хорошей, потому что тронула Исмену до слез.
– Это она, все так, такой Исмей и была, всегда старалась помочь людям.
А вот Кэти Сайна наблюдала за ним с сухими глазами.
* * *Исмена надела полусапожки и пальто и повела их на другую сторону улицы. На кладбище нашла могилу Исмей, направила луч фонаря на надгробный камень.
Райан подумал, что все пошло бы совсем по-другому, найди он это кладбище и эту могилу в свой прошлый прилет в Денвер, до трансплантации сердца.
Глава 49
Когда они сели в «Эскаладу», говорить Райану не хотелось, да он и не знал, что может сказать. Кэти демонстрировала профессионализм, не задавая никаких вопросов.
Разрисованное отраженным светом города, пятнистое черно-желтое низкое небо, казалось, медленно тлело. И с него на ветровое стекло падал снег-пепел.
В отеле ее номер находился четырьмя этажами ниже, чем его.
– Хороших вам снов, – пожелала она, выходя из лифта, и двери кабины захлопнулись.
Поскольку Райан взял с собой только небольшую дорожную сумку, от услуг коридорного он отказался. Едва Кэти оставила его в лифте одного, желудок поднялся к горлу, словно кабина полетела вниз.
Вместо этого доставила на положенный этаж, где Райан и нашел отведенный ему «люкс».
За окнами в мрачном свете раскинулся Денвер, словно Райан перенес в реальность город среди моря, который видел во сне.
Сев за стол, он принял положенные лекарства, запивая их пивом из бара.
Проглотив две таблетки и пять пилюль, открыл книгу поэзии и начал пролистывать с самого начала.
Нашел стихотворение под названием «Озеро», и в нем рассказывалось об озере из его сна, прекрасном в своем уединении, окруженном черными скалами и высокими соснами.
Когда добрался до «Города среди моря», про себя прочитал стихотворение дважды, а последние четыре строки и в третий раз, уже вслух:
– «Когда на дно, на дно – без вскрика,/ Без стона – город весь уйдет,/ Восстанет ад тысячеликий/ Ему воздать почет».
Чуть дальше он нашел еще один свой сон в стихотворении «Заколдованный дворец»[42].
И привычная логика никак не могла объяснить ему ни роль Исмей Клемм в его жизни, ни эти сны, навеянные произведениями ее любимого автора.
Что же касается сверхъестественного объяснения, то Райан не привык плавать в морях суеверий. И ему совершенно не хотелось нырять в эти опасные воды.
Он не верил в призраков, но, если Исмей была призраком, не мог понять смысл ее появления в лаборатории.
И уже собрался закрыть книгу, не пролистав до конца, когда вспомнил, что точно так же поступил в кабинете Баргхеста после того, как нашел фотографию Терезы… и сумел найти фотографию Исмей Клемм лишь на шестнадцать месяцев позже и двенадцатью карманами дальше.
И предпоследнее стихотворение в этой книге, озаглавленное «Колокола», напомнило ему еще одну фразу Исмей. Услышал ее ясно и отчетливо, словно медсестра сейчас находилась рядом с ним, в этом самом «люксе».
«Если услышишь железные колокола, приходи ко мне».
Стихотворение Эдгара По «Колокола»[43] состояло из четырех частей, и Райан прочитал их с нарастающей тревогой. В первой части колокольчики радостно звенели на рождественских санях. Во второй речь шла о гармонии свадебных колоколов. В третьей стихотворение становилось более мрачным, напоминая о пожарных колоколах и человеческой трагедии, которую они предсказывали. В четвертой говорилось о железных колоколах, которые раскачивают призраки высоко на колокольне, об унылости их звона.
– «Каждый звук из глотки ржавой, – продекламировал Райан, – Льется вдаль холодной лавой,/ Словно стон».
