Чак Клостерман - Человек видимый

По опыту я знала, что пациент, временно прерывающий лечение, очень редко возвращается к тому же психоаналитику, а зачастую и полностью отказывается от лечения. Не в последний ли раз я слышу голос Игрека, думала я. Прослушав запись еще раз, я решила, что это действительно конец нашему общению. Он говорил как человек, который точно знает, что опоздает на обед, но не решается сказать об этом прямо. Я испытала облегчение, но вместе с тем и грусть. Мне было стыдно признаться, что Игрек был прав хотя бы в одном: как только он исчез из моей жизни, я стала обычным человеком.

Было десять вечера. Я сидела в халате на диване и смотрела телевизор. Канал Е! Network транслировал выступление политологов, считающих, что теракты 11 сентября были спланированы правительством США. Джон у себя в кабинете разговаривал по скайпу с каким-то австралийским писателем, который интересовался его мнением о долговременных последствиях доктрины Монро. Через закрытую дверь слышался низкий баритон Джона и слегка искаженный голос австралийца. Передача была скучной, и я задремала. Все было как обычно… до тех пор, пока подо мной не шевельнулось сиденье дивана.

Я сидела в одном его конце, опираясь на мягкий подлокотник. Этот диван из очень дорогих — не раскладной, с бархатистой обивкой из микрофибры и сиденьем из трех широких и мягких подушек, идеальное место для отдыха. Как и говорилось в рекламе, вас буквально обволакивают его уютные объятия. Но внезапно и почти неощутимо центр тяжести дивана переместился. Будто место, где я сидела, слегка приподнялось, как бывает, когда что-то тяжелое опускается на другой край дивана. Я посмотрела на дальнюю подушку, пытаясь определить, не прогнулась ли она под тяжестью невидимого человека? Я не могла сказать наверняка, но такой была моя первая мысль. Мне не приходилось сидеть на одном диване с невидимым человеком, так что я не знала, как это выглядит. Я попыталась вспомнить свои ощущения, когда сидела с Игреком в баре на виниловом диванчике, но это не помогло. Тогда я схватила маленькую подушку и швырнула ее в дальний конец дивана. Она мягко упала на подлокотник, будто ей ничто не помешало.

Так вот как начинается сумасшествие?!

Я никак не могла воссоздать свое чувственное восприятие одиночества, мне и в голову не приходило как-то осознавать его — до этого момента.

Я испугалась и хотела позвать Джона, но через дверь все еще слышался его голос («Политика невмешательства, проводимая Западом, сегодня представляется реакционной…»). Он разозлится, если я прерву его интервью, тем более что все это могло мне просто показаться. Поэтому я встала и начала расхаживать по гостиной, стараясь вспомнить ощущение атмосферы одиночества. Я проверила двери и окна, даже вслух окликнула возможного посетителя, но так, чтобы не услышал Джон. Около одиннадцати я сварила себе кофе и посмотрела два эпизода телешоу «Проект подиум», за которыми прошли две серии черно-белого фильма «Сумеречная зона». Больше ничего странного не было. У меня так и не появилось доказательств, что в комнате побывал кто-то чужой.

Это просто нервы, сказала бы я кому-то другому. Но если последние полгода вы провели в общении с весьма необычным человеком, легко поверить, что он прячется у вас под кроватью. Возможно, мой страх был смешным и неоправданным, но не настолько, как мне хотелось бы думать. А скорее всего, для него были причины.

— Он опять был здесь, — сказал Джон, когда я вернулась с работы. Я едва не спросила кто, но тотчас поняла, о ком он говорит.

— Этот человек-невидимка, — пояснил Джон. — Твой невидимый приятель.

— Никакой он не невидимка, — возразила я. — Человек не может стать невидимым.

— Нечего морочить мне голову научными объяснениями! — возмутился он. — Я могу его увидеть или нет? Вот именно, не могу. И ты тоже. Правильно? Значит, он невидимка и продолжает незаметно проникать к нам домой. С этим нужно что-то делать. Это же преступление, он обыкновенный преступник.

Я не рассказывала Джону о том, что, как мне казалось, произошло на днях, а теперь и вовсе был явно неподходящий момент. Но я тоже встревожилась. Кто его знает, действительно ли он побывал у нас, но я не хотела, чтобы это продолжалось. Я решила рассуждать как жертва преступления и попросила Джона объяснить, что случилось.

— Да я наткнулся на него! — сказал он. — В самом буквальном смысле. Я был в гостиной, направился к лестнице и вдруг вспомнил, что забыл очки на чайном столике, поэтому резко повернулся и двинулся назад. Видимо, слишком неожиданно. Я налетел прямо на него. Я абсолютно в этом уверен. Что я, не знаю, каково это — столкнуться с другим человеком? Это же не стул и не стол! Видимо, он был прямо у меня за спиной, шел следом. Это может быть единственным объяснением.

— А что потом?

— Я с ним поговорил.

— Как это?!

— Я прямо заявил ему, что знаю, кто он такой, что все про него знаю и что он занимается противозаконными делами. Сказал, что по конституции незаконное проникновение в чужое жилище считается преступлением. И дал ему понять, что меня это ни в коей мере не устраивает!

Ну и наговорил же он ему! Я спросила Джона, в каких выражениях он все это высказал.

— Какая разница? — сказал он. — Не сомневайся, твой приятель прекрасно все понял. — Отвечал ли ему Игрек? — Нет, ничего не ответил. Я даже двинул кулаком в то место, где он должен был находиться. Но, видно, промахнулся. Но он был в гостиной, я это знаю. Он был здесь, представляешь?! А может, до сих пор еще где-то прячется. В этом-то и проблема. Теперь-то ты понимаешь, что это действительно проблема?

Мы с Джоном обсудили, как быть. Вроде бы стоило обратиться в полицию, но это казалось бессмысленным и смехотворным. Как мы объясним нашу ситуацию офицеру полиции? Я не знала бы, с чего начать, и нас вполне могли принять за ненормальных. Кого бы я обвинила в проникновении в наш дом? Я ведь даже не знала настоящее имя Игрека. Не знала, где он живет, как его найти. Его сотовый телефон был отключен. С наших слов полиция написала бы в протоколе примерно следующее: «Человек, которого мы не можем видеть и которого вы не сможете найти, проник (а может, и нет) в наш дом, где ничего не украл и никому не причинил зла». Вряд ли можно выдать ордер на арест человека, которого не существует.

Мы договорились тщательно запирать окна и двери, но что толку. Если практически невидимый человек захочет пробраться в дом, ему невозможно помешать. Хотели установить охранную сигнализацию с детектором движущихся объектов, но понятия не имели, сможет ли детектор зарегистрировать передвижения Игрека. Прикинули, представляет ли Игрек серьезную опасность, и пришли к выводу, что его непрошеные визиты просто раздражают. Я выдвинула предположение, что причиной непонятного инцидента могла быть наша подозрительность — недаром говорят, у страха глаза велики. Теперь он будет нам мерещиться везде и всюду. Но Джон потерял терпение.

— Извини, но я сам с этим разберусь, — заявил он. — Я не позволю этому типу бесцеремонно лезть в нашу жизнь. Не позволю! Ты утверждаешь, что он не опасен, ну а я так не считаю. Если он еще хоть раз к нам сунется, то сильно пожалеет. Я с ним расправлюсь.

— Как это? — спросила я.

— А вот этим! — И Джон показал мне молоток.

Я даже не знала, что у нас есть молоток. У нас на стенах картины, но я не знала, кто и когда их вешал.

— Ты шутишь, — сказала я.

— И не думаю, — сказал Джон. — С меня хватит! Я даже хотел бы, чтобы вечером он снова пришел. Насилие меня не пугает, я его навидался. И я знаю свои права. — Он сунул молоток рукояткой в петлю на ремне и с вызовом посмотрел на меня. — Я вдребезги разнесу его проклятую башку!

Вот до чего дошло — мой муж, пожилой и уважаемый историк, вооружился молотком, чтобы избить невидимого человека за то, что он полюбил меня.

Это было настолько дико и невероятно, что я не находила слов.

Следующие два дня прошли без эксцессов. На душе у меня кошки скребли, но постепенно я стала успокаиваться и даже подумала, не слишком ли мы все преувеличили. Джон прямо на другой день после предполагаемого проникновения Игрека позвонил проконсультироваться в охранную фирму, но теперь мы уже сомневались, стоит ли приглашать ее работников. Я обдумывала сложившуюся ситуацию так и сяк и все больше приходила к выводу, что вряд ли Игрек может представлять для нас серьезную опасность. Может, он был слишком одиноким и нашел во мне своего единственного друга. Или я сама ввела его в заблуждение, создала у него неверное представление о своем отношении к нему. Может, я боялась его только потому, что он способен делать то, что считалось невозможным, или своим недоверием наказывала его за то, что он отличается от других.