Энн Райс - История похитителя тел
Еще не понимая, что делаю, я попытался открыть глаза – но я управлял веками этого тела, по-настоящему моргал, уставился смертными глазами на тускло освещенную комнату, на собственное тело, сидевшее напротив, на мои собственные синие глаза, впивающиеся в меня сквозь фиолетовые очки, на мою прежнюю загорелую кожу.
Я почувствовал, что задыхаюсь, – необходимо с этим кончать, но тут меня осенило: я внутри! Я попал в тело! Обмен завершен. Я не смог не сделать грубого глубокого вдоха, благодаря чему задвигалась эта броня плоти, потом я хлопнул рукой по груди, придя в ужас от ее толщины, и услышал тяжелый влажный плеск крови в сердце.
– Господи Боже, получилось! – вскрикнул я, пытаясь вырваться из окружившей меня темноты, из тенистой завесы, застилавшей сияющее тело напротив, которое теперь возвращалось к жизни.
Мое бывшее тело конвульсивно дернулось вверх, воздев руки, словно от ужаса, попав одной рукой в люстру, отчего лампочка в ней разорвалась; стул с грохотом рухнул на пол. Собака подпрыгнула и разразилась громким угрожающим лаем.
– Нет, Моджо, сидеть, собака! – услышал я собственный голос, исходящий из этого плотного тесного смертного горла, тщетно пытаясь разглядеть в темноте хоть что-нибудь, и осознал, что это моя рука ухватила пса за ошейник и отшвырнула его назад прежде, чем он успел атаковать мое бывшее вампирское тело, которое глазело на собаку в полном изумлении, яростно поблескивая голубыми глазами, расширившимися и пустыми.
– Давай, убей его, – раздался голос Джеймса, оглушительный рев, вырвавшийся из моего прежнего сверхъестественного рта.
Мои руки поднялись к ушам, чтобы отгородиться от этого звука. Собака снова рванулась вперед, и я снова схватил ее за ошейник, до боли сжав пальцами цепочку, устрашенный ее силой, насколько превышавшей силу моих рук. О боги, придется заставить это тело работать! Это всего лишь собака, а я – сильный смертный мужчина!
– Прекрати, Моджо! – взмолился я, когда он сдернул меня со стула и повалил на колени, что оказалось весьма болезненно. – А ты убирайся отсюда! – взревел я. Колени ужасно болели. Голос был слабым и глухим. – Убирайся!
Существо, что раньше было мной, проплясало мимо, взмахивая руками, и врезалось в дверь черного хода, разбив окно и впустив в комнату порыв холодного ветра. Собака обезумела и не желала слушаться.
– Вон отсюда! – снова выкрикнул я и, оцепенев от ужаса, увидел, как это существо попятилось и вывалилось прямиком в открытую дверь, круша дерево и оставшееся стекло, а потом поднялось с крыльца в заснеженную ночь.
В последний момент я увидел, как в вихре кружащегося снега он отвратительным видением застыл в воздухе над ступеньками. Потом его конечности задвигались более слаженно, словно он плыл по невидимому морю. Он все еще таращил бессмысленные голубые глаза, словно не мог придать выражение их сверхъестественной плоти, и они сверкали, словно два пламенеющих драгоценных камня. Его рот – бывший мой рот – растянулся в бессмысленной улыбке.
И он исчез.
Я перевел дух. Комната заледенела, зимний ветер пробрался в каждый уголок, свалив медные горшки с витиеватой подставки и отметя их к входу в столовую. Внезапно пес затих.
Я осознал, что сижу рядом с ним на полу, обнимая его правой рукой за шею и положив левую на мохнатую грудь. Каждый вдох причинял мне боль, я щурился, потому что снег мело прямо мне в глаза; я был загнан в это тело, набитое изнутри свинцовыми гирями и клопами, а холодный воздух щипал мне лицо и руки...
– Господи, Моджо! – прошептал я в мягкое розовое ухо. – Господи Боже, получилось. Я – смертный человек.
ГЛАВА 11
– Ладно, – тупо сказал я и снова изумился слабому и глухому звучанию этого тихого голоса, – началось, теперь возьми себя в руки. – При этой мысли мне стало смешно.
Хуже всего был холодный ветер. У меня стучали зубы. Кусачая боль, распространяющаяся по коже, не имела ничего общего с болью, которую я ощущал вампиром. Надо починить дверь, но я понятия не имел, как это делается.
От двери вообще хоть что-нибудь осталось? Непонятно. Я словно пытался разглядеть ее через облако ядовитого дыма. Я медленно поднялся на ноги, мгновенно отметив увеличение роста, и почувствовал себя ужасно грузным и неустойчивым.
В комнате не осталось и воспоминания о тепле. Я слышал, как ворвавшийся ветер воет во всем доме. Медленно и осторожно я шагнул на крыльцо. Лед. Нога моя поехала вправо, отбросив меня назад, к косяку двери. Меня охватила паника, но я ухитрился вцепиться крупными дрожащими пальцами во влажное дерево и не свалиться со ступенек. Я снова попытался увидеть хоть что-нибудь в темноте, но не разобрал никаких отчетливых очертаний.
– Да успокойся ты, – вслух сказал я себе, понимая, что пальцы у меня одновременно потеют и немеют, да и ноги тоже охватывает болезненное онемение. – Здесь нет искусственного освещения, вот и все, а ты смотришь глазами смертного! Теперь сделай же хоть что-нибудь умное! – И осторожными шагами, едва не поскользнувшись еще раз, я вернулся в дом.
Я видел смутный силуэт сидящего Моджо, который наблюдал за мной с громким сопением, и в одном из его больших глаз заискрился огонек. Я ласково обратился к нему:
– Это же я, Моджо, собака, понятно? Это я! – И я нежно погладил мягкую шерсть между ушами. Я направился к столу, очень неуклюже уселся в кресло, снова поразившись толщине и тяжести своей новой плоти, и зажал рукой рот.
«Получилось, правда, получилось, дурачина, – подумал я. – Никаких сомнений. Удивительное чудо, вот что это такое. Ты освободился от своего сверхъестественного тела! Ты – человек. Ты – мужчина. Кончай паниковать. Рассуждай как герой, ведь ты так гордишься тем, какой ты герой! Пора стать практичным. Тебя завалит снегом. Это смертное тело замерзает. Бога ради, принимайся за дело как положено!»
Но вместо этого я лишь еще шире раскрыл глаза и уставился на снег – кажется, это снег, – собирающийся в кучки маленьких сверкающих кристаллов на белой столешнице. Я ожидал, что мое зрение вот-вот станет более четким, и, разумеется, зря.
«Это, наверное, разлитый чай? И разбитое стекло. Не порежься осколками – рана не заживет».
Подошел Моджо, и я обрадовался, когда к моей дрожащей ноге прижался большой мягкий мохнатый бок. Но почему это ощущение кажется таким далеким, словно меня завернули в несколько слоев фланели? Почему я не ощущаю его чудесный чистый шерстяной запах? Ясно, органы чувств менее восприимчивы. Чего и следовало ожидать.
«Теперь иди, посмотрись в зеркало: узри чудо своими глазами. Да, и заодно закрой эту комнату».
– Идем, пес, – сказал я собаке, и мы вышли из кухни в столовую. С каждым шагом я чувствовал себя все более неловким, медлительным и громоздким; неумелыми, негнущимися пальцами я закрыл дверь. В нее ударил порыв ветра, в щели просочился сквозняк, но дверь выдержала.
Я развернулся, на секунду качнулся, потом выпрямился. Господи Боже, разве так уж трудно со всем этим управляться? Я покрепче уперся ногами в пол и взглянул вниз, поразившись, какие у меня огромные ноги, потом перевел глаза на руки, тоже не маленькие. Но не уродливые, нет, отнюдь. Без паники! Часы доставляли мне неудобство, но они еще понадобятся. Ладно, часы оставим. Но кольца? Определенно они мне на пальцах не нужны. Зудят. Я хотел стянуть их с пальцев. Не вышло! Боже мой!
«Прекрати! Ты сейчас сойдешь с ума, потому что не можешь снять кольца. Это глупости. Не торопись. Ты что, не знаешь про такую вещь, как мыло? Намылишь руки, вот эти большие смуглые заледеневшие руки, и кольца соскользнут».
Я обхватил себя руками, испытывая отвращение к липкому человеческому поту под рубашкой – ничего общего с кровавым потом, – затем сделал глубокий вдох, игнорируя тяжелое биение в груди и саднящее чувство, вызванное самим актом вдоха и выдоха, и заставил себя оглядеть комнату.
«Сейчас не время кричать от ужаса. Давай, осмотрись в комнате».
Все виделось очень нечетко. В дальнем углу горел один торшер, а на камине – крошечная лампа, но все равно было ужасно темно. Мне показалось, что я – под водой, под мутной водой, может быть даже окрашенной чернилами.
Это нормально. Смертные. Так они видят. Но какое же все унылое, неполное! Никакого ощущения открытости и пространственности, присущего взгляду вампира.
Что за гнусный мрак – темные блестящие кресла, едва различимый стол, расползающийся по углам тускло-золотой свет, лепнина на потолке, исчезающая в тени, в непроницаемой тени, – а как пугающе выглядит пустой черный холл!
В такой темноте может прятаться кто или что угодно. Даже другой человек. Я посмотрел на Моджо и поразился, какой он нечеткий, какой таинственный – но совершенно по-другому. Вот оно что! В таком полумраке силуэты выглядят расплывчатыми. Абсолютно невозможно определить истинные размеры или материал.
