Майкл Коннелли - «Линкольн» для адвоката
– Не попросишь, чтобы она завернула тебе с собой стейк? – спросил я.
– Пожалуй, – сказал Левин. – Хотя я что-то потерял аппетит.
– А как насчет твоей собаки?
– Это мысль. Я и забыл о Бруно.
Он огляделся, ища официантку, чтобы попросить коробку.
– Забери и мой тоже, – сказал я. – У меня нет собаки.
Глава 21
Несмотря на хмель, я преодолел слалом под названием Лорен-каньон, не разбив «линкольн» и не угодив в руки полиции. Мой дом находился на Фэрхольм-драйв и располагался террасами, то есть поднимался уступами от южного конца каньона. Все здешние дома выстроены вдоль улицы, и единственная проблема, с какой я столкнулся, подъезжая к своему дому, – то, что какой-то кретин припарковал свой внедорожник прямо перед моим гаражом и я не мог попасть к себе. Найти место для парковки на узкой улице всегда трудно, и свободный пятачок перед воротами моего гаража обычно так и манил, особенно в конце выходного дня, когда кто-то из соседей непременно устраивал вечеринку.
Я проехал мимо дома и нашел достаточно большое для «линкольна» пространство кварталах в полутора. Чем больше я удалялся от своего дома, тем больше злился на неизвестного нарушителя. Меня захватил целый букет мстительных фантазий: от плевка на ветровое стекло нахала до отвинчивания ему зеркала заднего вида, и от прокалывания шин до пинков по крыльям. Но вместо этого я написал довольно сдержанную записку на желтом листочке: «Это место не для парковки! В следующий раз вы будете отбуксированы». В конце концов, никогда не знаешь, кто ездит на внедорожнике в Лос-Анджелесе, и если шуганешь кого-нибудь за неправильную парковку перед твоим гаражом, они все равно узнают, где ты живешь.
Я прошел обратно пешком и как раз пристраивал записку под дворник нарушителя, когда заметил, что автомобиль этот – марки «рейнджровер». Приложил ладонь к капоту – тот был холодным на ощупь. Я бросил взгляд поверх гаража, на те окна своего дома, что виднелись отсюда, но свет там не горел. С силой прихлопнув сложенную записку «дворником», я стал подниматься по ступенькам к фасадной террасе и входной двери. Я практически не сомневался, что Льюис Руле сидит там в одном из кресел с высокой спинкой, самозабвенно глядя на мерцающую огнями панораму города. Но его там не оказалось.
Тогда я прошел до угла веранды и взглянул вниз, на город. Именно отсюда открывался вид, побудивший меня купить этот дом. В самом доме все было абсолютно заурядным и старомодным. Но терраса с видом на Голливудский бульвар вызывала миллион мечтаний. Для оплаты первого взноса я использовал деньги от предыдущего сверхприбыльного клиента. Но когда уже въехал сюда, а нового ничего выгодного не подворачивалось, пришлось получить скидку на оплату с помощью второй закладной. Правда заключалась в том, что я каждый месяц из кожи лез, чтобы просто уплатить очередной взнос. Конечно, мне давно следовало бы избавиться от этой зависимости, но вид с веранды парализовывал мою волю. По всей вероятности, когда ко мне придут, чтобы отобрать ключ и лишить права пользования этим жилищем, я буду сидеть и пялиться вниз, на город.
Я знаю вопрос, возникающий при взгляде на мой дом. Даже учитывая мои отчаянные усилия удержаться в нем – справедливо ли, что когда прокурор и адвокат разводятся, адвокат получает дом на горе с видом на миллион, тогда как его жена с малолетней дочерью остается в квартире с двумя спальнями, в долине? Дело в том, что Мэгги Макферсон могла купить дом по своему выбору, и я бы помогал ей в этом изо всех своих сил. Но она отказалась переехать, так как в то время ожидала служебного повышения с переводом в центр. Покупка собственного дома на Шерман-Оукс или еще где-то произвела бы нежелательное впечатление, и ее бы истолковали как стремление укорениться на одном месте, удовлетвориться имеющимся уровнем жизни. А ее не устраивал уровень какой-то там рядовой обвинительницы из ван-нуйсского отделения ведомства окружного прокурора. Она не ожидала, что ее обскачет по службе некий Джон Смитсон или какой-нибудь из его молодых выскочек. Она была амбициозна и стремилась к повышению в виде перевода в центральную часть города, где прокурорами по наиболее серьезным и громким делам работали предположительно наиболее способные и талантливые юристы – лучшие из лучших. Она отказывалась принять простую истину: чем ты лучше, тем большую угрозу представляешь для вышестоящих, особенно если те заняли свою должность посредством выборов. Я знал, что Мэгги никогда не пригласят в центр. Она была для этого слишком хороша.
Время от времени истина пробивалась к ее сознанию, и она вдруг разражалась язвительными замечаниями, изливая желчь. Случалось, что она позволяла себе резкое высказывание на какой-нибудь пресс-конференции или отказывалась сотрудничать со следователями из центральной канцелярии. Или, например, по пьяной лавочке пробалтывалась судебному адвокату и, по совместительству, бывшему мужу о том, что ему знать никак не полагалось.
В глубине дома зазвонил телефон. Я подошел к входной двери и стал возиться с ключами, чтобы успеть открыть ее и вовремя попасть внутрь. Мои телефонные номера и те, кто их знал, составляли некую иерархию вроде пирамиды. Номер в «Желтых страницах» мог заиметь каждый. На следующей ступени пирамиды находился номер моего сотового, который был у ближайших коллег, сыщиков, поручителей, постоянных клиентов и других винтиков судебной машины. Вершиной служил мой домашний номер. Он не предназначался ни для клиентов, ни для знакомых юристов – кроме одного.
Прежде чем включился автоответчик, я успел-таки войти и сорвать трубку висящего на кухне телефона. Звонил как раз тот самый юрист, обладающий правом звонить по этому номеру, а именно – Мэгги Макферсон.
– Ты получил мои сообщения?
– Получил одно, на сотовый. А что случилось?
– Ничего особенного. Я оставила и на этот номер. Уже очень давно.
– О, меня весь день не было дома. Я только что вошел.
– Где же ты был?
– Да вот слетал в Сан-Франциско и обратно, а сейчас только что вернулся с обеда с Анхелем Левином. Тебя удовлетворил мой ответ?
– Я просто полюбопытствовала. А что там в Сан-Франциско?
– Клиент.
– То есть, иными словами, ты ездил в «Сан-Квентин».
– Ты, как всегда, слишком умна для меня, Мэгги. Тебя невозможно провести. А почему ты звонишь? Какая-то особая причина?
– Просто узнать, получил ли ты мое извинение. И еще выяснить, не собираешься ли куда-нибудь повести завтра Хейли.
– На оба вопроса ответ «да». Но, Мэгги, не требуется никаких извинений, и кому, как не тебе, это знать. Я сожалею о том, как вел себя перед уходом. И если моя дочь хочет провести завтрашний день со мной – значит, и я хочу. Скажи ей, что мы могли бы съездить на пирс. Или сходить в кино. Что она пожелает.
– Ну, вообще-то она просила съездить в торговый центр.
Она произносила это так, словно ступала по стеклу.
– В торговый центр? Тоже неплохо. Я ее свожу. А что такого крамольного в торговом центре? Ей нужно там что-то конкретное?
Внезапно я почувствовал в доме необычный запах. Пахло дымом. Стоя посреди кухни, я проверил плиту и духовку. Они оказались выключены. Меня ограничивали пределы помещения, потому что телефон не был беспроводным. Я дотянул его до двери и включил свет в столовой. Она казалась пустой, а свет достигал соседней комнаты – гостиной, которую я прошел, когда входил в дом. Но она тоже выглядела пустой.
– Там есть место, где можно изготовить на заказ плюшевого медведя. Сам выбираешь ему внешний вид и рычалку, а вместе с набивкой вставляешь маленькое сердце. Все это очень мило.
Теперь мне уже хотелось поскорее закончить разговор и тщательнее обследовать дом.
– Отлично. Я с ней съезжу. Какое время подойдет?
– Я думаю, часов двенадцать? Мы бы там сначала пообедали.
– Мы?
– Тебе это неприятно?
– Нет, Мэгги, вовсе нет. Так я подъеду к полудню?
– Было бы чудесно.
– Тогда пока.
Я повесил трубку, не дожидаясь ее ответа. У меня дома имелся пистолет, но коллекционный, он на моей памяти не стрелял и хранился в деревянном футляре в стенном шкафу моей спальни, в задней части дома. Поэтому я осторожно выдвинул кухонный ящик и достал из него короткий, но острый столовый нож. Затем через столовую и гостиную прошел в холл и осторожно направился в заднюю часть дома.
В холле находилось три двери. Они вели соответственно в спальню, в ванную и во вторую спальню, последнюю я превратил в свой рабочий кабинет, единственный мой стационарный офис.
В кабинете на письменном столе горела лампа. Из коридора, с того места, где стоял, я ее не видел, но точно знал, что она включена. Я отсутствовал два дня, но не помнил, чтобы оставлял ее включенной. Я медленно приблизился к открытой двери, отдавая себе отчет, что, вероятно, как раз этого от меня и ждет неизвестный злоумышленник. То есть чтобы я сфокусировался именно на свете, льющемся из кабинета, в то время как незваный гость затаился в темной спальне или ванной.
