48 улик - Оутс Джойс Кэрол
Я стояла, словно пригвожденная к месту, и была не в силах отвести взгляд. Внизу под моим окном простиралось скульптурное море безупречной белизны, не замаранной человеческими и звериными следами.
А потом я поняла, почему стою у окна и смотрю на снег. Я видела ее – мою сестру Маргариту. Изваяние в темной одежде на фоне белизны. Неподвижная, она как будто давно стояла у самого большого тиса на нашем газоне за домом и терпеливо ждала.
* * *Мой первый порыв – быстро отступить в глубь комнаты, пока М. меня не заметила. Но, конечно, было уже поздно.
За двадцать два года я столько раз «видела» М., что, по сути, ее появление не должно бы меня шокировать. Не должно стать потрясением или напугать. Однако сегодня утром М. не отвернулась надменно и презрительно, а, подняв глаза, продолжает смотреть на мое окно, в котором я ей видна как на ладони.
У меня учащается пульс. Хочется позвать папу или Лину, но горло сдавило, я не способна издать ни звука. Мне безумно страшно. Страх – своего рода покой – волной накрывает меня. Случилось то, чего я ждала много лет.
Я была верна М. Я ее не предавала.
Когда в грязном торговом центре города Лейк-Джордж была наконец-то обнаружена ячейка, которую под вымышленным именем арендовал (так называемый) «Убийца с озера Волчья Голова», и в ней нашли старый чемодан, до отказа набитый женскими вещами, я на эту удочку не клюнула. Отказалась встречаться со следователями, чтобы «опознать» некоторые вещи, как по мне, полностью бутафорские, которые, как они полагали, принадлежали моей сестре: наручные часы «Лонжин», сумка, плетенная из пеньки, листы с рисунками из альбома художника.
Я не согласилась даже взглянуть на эти вещи. И никакие уговоры на меня не действовали.
Мое решение, как обычно, привело всех в замешательство. Вызвало неодобрение, осуждение родственников.
Джорджина, но почему?..
В ответ короткое: нет.
Я наотрез отказалась принимать участие в этом фарсе. Чтобы какой-то тупоумный псих похитил, замучил, изнасиловал и убил мою сестру – красавицу, творческую личность, богатую наследницу… нет.
Выкинул ее тело, как мусор… нет.
Не участвовала и не буду.
Нет.
Чемодан, как сказали, из какого-то дешевого синтетического материала типа винила был набит «сокровищами». Разорванное, окровавленное женское нижнее белье, кольца, ожерелья, несколько туфель без пары, наручные часы, из которых одни, несомненно самые красивые и дорогие, предположительно некогда принадлежали Маргарите Фулмер. Но доказательств того не было.
Папа, разумеется, согласился. Он старался помочь следствию. Да, есть вероятность, что часы «Лонжин» с треснутым дымчатым циферблатом и очень маленькими цифрами принадлежали М., допустил он. Сумка из пеньки вроде тоже ему знакома. Карандашные рисунки из альбома определенно сделаны его дочерью.
Найденные вещи показали и нашим родственникам, в числе которых была кузина Дениз. Та при виде часов (якобы) расплакалась.
(Я говорю «якобы», потому что сама при этом не присутствовала и собственными глазами ее реакцию не видела.)
И вот Маргарита пришла ко мне. Наверняка, как и я, она считала, что этот фарс зашел слишком далеко.
Пусть думают, что хотят. А нас не проведешь.
Она ждет меня на улице, запорошенной свежевыпавшим снегом. Ждет терпеливо, с выражением раздражения на лице, пока я второпях неуклюже одеваюсь: громоздкий пуховик, вельветовые брюки, обувь. Надеваю не элегантные кожаные ботильоны М., а свои большие прорезиненные боты. В них вполне умещаются мои лапы десятого размера в толстых шерстяных носках.
Трясущимися руками я с трудом поворачиваю дверную ручку.
И в следующую секунду я на улице, за домом. Ветрено, морозно. Воздух влажный. Хлопья снега, словно лепестки белых цветов, летят мне в лицо.
М. стоит на удалении тридцати футов и спокойно смотрит на меня, а я, выпуская изо рта облачка пара, объясняю ей с мольбой в голосе, что я не так молода, как она: мне сорок пять лет. Что мои суставы поражены артритом. Что у меня болят ноги, лодыжки распухли. Что глаза слезятся на холодном ветру.
Маргарита озадаченно смотрит на меня. На ее левой щеке поблескивает маленький шрамик в форме слезинки.
Пойдем со мной, Джиджи. Пора.
Она поворачивается и идет вперед. По знакомой тропинке. Под ногами скрипит обледенелая трава. Есть (жестокая?) надежда, что я сумею выдержать это суровое испытание. Что от меня не будут требовать больше того, что мне по силам.
Прежде я не понимала, что моя жизнь – это нечто живое и эфемерное, как пламя свечи: на сильном ветру она в любую секунду может погаснуть.
Неожиданно холод взбодрил меня. От резкого прилива кислорода в мозг начинает кружиться голова. Я напугана, но в то же время охвачена радостным возбуждением, ибо теперь я знаю, где находится Маргарита.
Возмутительна сама мысль о том, что М. может быть где-то «похоронена».
Возмутительна сама мысль о том, что какой-то тупоумный псих мог приписать себе убийство моей сестры.
Я испытываю удовлетворение. Такое чувство возникает, когда отопрешь замок. Мне одной на всем белом свете даровано знание, которое скрыто от всех остальных.
Теперь абсолютно ясно: Маргарита нигде не похоронена. Ни в воде, ни в земле.
Джиджи, глупышка! Иди сюда, возьми меня за руку.
Мы идем по владениям Фулмеров. По нашим родовым землям. Всюду, словно ампутированные конечности, торчат сучья поваленных деревьев. Можжевеловое дерево, расколотое молнией то ли этой, то ли предыдущей зимой, так и не выкорчевали, и оно продолжает расщепляться, распластавшись на земле, словно коленопреклоненная девушка со свесившимися вперед волосами.
Я не столь грациозна, как М., и мои боты на несколько дюймов проваливаются в слежавшийся снег, покрытый твердой коркой.
На снегу уже заметны следы, оставленные звериными и птичьими лапами. Я различаю отпечатки копыт оленя.
Но где же следы Маргариты? Их нет.
А саму Маргариту я вижу отчетливо. Главное – следовать за ней, не терять из виду ее стройную темную фигуру, скользящую бесшумно, словно тень.
За годы, миновавшие со дня исчезновения М., элитарный квартал на Кайюга-авеню утратил свой престиж. Соседние дома продали, приписали к другим районам, перестроили в многоквартирные. Наши родственники Фулмеры нашли себе другое жилье. Куда они переехали, я не знаю. На новоселье они нас не приглашали.
Мы с папой живем вдвоем в нашем большом старом доме. Забыла сказать: Лина умерла несколько лет назад, и с тех пор мы все ищем ей замену.
В доме мы занимаем всего несколько комнат. Остальные закрыты. Комнаты М. остаются нетронутыми, ожидая ее возвращения.
С некоторых пор я редко захожу в ее апартаменты, где до мельчайших подробностей помню каждую вещь, каждый пятачок. Зеркало на внутренней стороне дверцы шкафа, который теперь постоянно закрыт. Если встать перед дверцей в определенном положении, в зеркале на ней можно увидеть зеркало туалетного столика; но в зеркале на туалетном столике больше ничего не отражается, потому что мы все покинули этот мир.
Думаю, в шкафах М. по-прежнему аккуратно висит и лежит вся ее одежда. Разве что моль проела дырки в шерстяных вещах. В пальто из верблюжьей шерсти, в кашемировых свитерах. Может быть, на полках свили маленькие гнезда мыши. Откроешь дверцу шкафа, и кажется, что дорогие туфли М. все вместе выделывают курбеты на полу.
Нет, я не знала, что выявила маммография. Если маммография вообще выявила что-то необычное.
Откуда мне знать? М. с Дж. не откровенничала.
Нет, не думаю, что маммограммы дали бы какую-то зацепку. Хотя (возможно) среди вещей М., которые я поспешила выбросить, были связанные с ними документы, распечатки медицинских анализов вроде тех, что во множестве сдавала мама. Но теперь этого не узнать, а значит, незачем размышлять о том, что моей сестре, возможно, поставили пугающий диагноз, что, может быть, моей сестре предстояло долгие недели бороться с тяжелой болезнью или ей оставалось жить всего несколько месяцев.
