Том Смит - Ферма

Первые же мысли, пришедшие мне в голову, оказались правильными. Пожар был устроен с одной-единственной и вполне очевидной целью — уничтожить улики. Почти наверняка люди, которые затеяли все это, укрылись в лесу, наблюдая за пожаром, и сейчас следили за мной.

Ну и пусть!

Я ничуть не испугалась. Остров затянули клубы едкого дыма, а я принялась заливать пепелище водой, чтобы оно поскорее остыло. Как только это было сделано и вода перестала превращаться в пар, я начала разгребать пальцами пепел и сажу, роясь в лужах черной воды, и нашла комок — тот самый зуб, который лежит сейчас у тебя на ладони. Будь я сумасшедшей, я пришла бы к неизбежному и сенсационному выводу, огласив воздух воплями:

— Убийство! Здесь произошло убийство!

Но ничего этого не было. Я сидела на берегу острова Слезинки, глядя на зуб, погруженная в невеселые мысли, и спрашивала себя: что он здесь делает? Ведь на острове не сгорел труп, иначе куда подевались череп и кости скелета? Сама идея была нелепой. Тогда откуда же взялся этот зуб, крохотный молочный зубик, который принадлежал не Мие, а какому-то ребенку? И тут до меня дошло, что подлинная цель пожара заключалась в том, чтобы уничтожить не улики, а меня. Зуб специально подбросили сюда, быть может, вместе с еще несколькими, целой пригоршней, чтобы я обнаружила хотя бы один из них. Мои враги с умыслом подложили эту шокирующую и провокационную улику перед тем, как поджечь хижину.

Подумай о последствиях. Почему именно сейчас? Для чего им понадобилось устраивать пожар именно сегодня утром? Почему бы не подождать, пока я не окажусь в доме Норлинга, у моря, далеко отсюда — ведь тогда я бы вообще не заметила дыма и ничего не смогла бы сделать. В качестве попытки уничтожить улики поджог вообще не имеет смысла! Уж слишком легко я наткнулась на этот зуб. Подлинная цель пожара состояла в том, чтобы вывести меня из равновесия перед встречей с доктором Норлингом. Они хотели, чтобы я вошла к нему в дом, пахнущая дымом и пеплом, с растрепанными волосами, перепачканными сажей, сжимая в кулаке этот обгорелый зуб. Они хотели, чтобы я предъявила этот почерневший зуб в качестве доказательства того, что на острове произошло убийство, и закричала:

— Убийство! Убийство!

А потом простое лабораторное исследование подтвердило бы, что этот зуб принадлежит какой-нибудь маленькой девочке, живой и здоровой, благополучно живущей на одной из окрестных ферм. Мне скормили бы ложь, что она принесла его с собой на остров, чтобы показать подружке, или еще что-нибудь в этом роде. И кем бы я тогда выглядела? Что могла бы сказать в свое оправдание? Меня прямиком отправили бы в сумасшедший дом.

Я погрозила кулаком своим врагам, затаившимся за деревьями. Я не такая дура, как они полагают.

Я не дура!

Но они одержали очередную маленькую победу. Я уже опаздывала на встречу с доктором. Поспешно забравшись обратно в лодку, я вдруг заметила, что обожгла ступню, и она с одной стороны покрылась волдырями. Но это не имело значения. Времени заниматься ею у меня уже не было.

Вернувшись на ферму так быстро, как только могла, и сознавая, что безнадежно опаздываю, я сбросила пропахшую дымом одежду и бросилась в реку смыть с себя гарь и копоть. Надеть то, в чем я была на пожаре, было нельзя, поэтому я голышом побежала обратно к ферме, где и переоделась в чистое, спрятав обгорелый зуб в сумочку.

Крис, принарядившись, застыл в ожидании у белого фургона. С каких это пор твой отец стал носить еще что-то, кроме джинсов и джемпера? Причина была очевидной. Он готовился сыграть свою роль в лечебнице, готовился предстать перед врачами и медсестрами в качестве любящего супруга и хотел выглядеть наилучшим образом — то есть наиболее убедительно, что ему легко удается, следует признать. Куда-то подевались пропахшие травкой футболки и уродливые старые башмаки. В точности как клоун, который одалживает костюм, не подходящий для слушания в суде, Крис раскопал где-то одежду, которую почти никогда не носил. Он ни словом не обмолвился о дыме в небесах, не поинтересовался, где я была, не уточнил, для каких целей мне вдруг понадобилась лодка. Он лишь окинул меня внимательным взглядом, явно раздосадованный тем, что я сохранила compos mentis, и предложил подвезти меня. Но я уже не доверяла ему, будучи уверенной, что по пути непременно случится еще одна авария или на сиденье обнаружится какая-нибудь гадость, которая вновь выведет меня из равновесия, и потому отказалась. Я заявила ему, что бензина у нас мало, что было чистой правдой, а денег — еще меньше, что тоже было недалеко от истины. Поэтому я сообщила, что поеду на велосипеде, и дала ему несколько мелких поручений, которые нужно было сделать на ферме, словно рассчитывала вскоре вернуться — дескать, жизнь продолжается, и это еще не конец! Так что он напрасно вырядился, как на праздник. Визит в сумасшедший дом сегодня не состоится!

Выезжая с фермы на велосипеде, я перебросила сумку через плечо, чтобы не дать ему возможности рыться в ней. Я даже нашла в себе силы обернуться — притворство со временем давалось мне все легче — и небрежно помахала Крису на прощание, крикнув:

— Я люблю тебя!

Я спросил:

— Мам, ты больше не любишь папу?

Она, не задумываясь, покачала головой.

— Нет.

— Нет?

— Нет.

— Из всего, что ты сегодня рассказала, мне труднее всего поверить в твои слова, что ты больше его не любишь.

Мать согласно кивнула, словно ожидала от меня именно такой реакции.

— Даниэль, речь идет не о том, во что тебе хочется верить. Я надеялась, что состарюсь на этой ферме вместе с твоим отцом. Я хотела построить дом, о котором мечтала с детства. Хотела, чтобы ферма стала нашим маленьким убежищем, в которое ты мог бы приезжать, как прежде.

Я не уловил упрека в ее последних словах. Это было всего лишь прозаичное описание ее мечты. Я поинтересовался:

— Разве папа хотел не того же самого?

— Может быть, когда-то. Но потом появился соблазн. И он прельстился им.

— Мам, ты сама говорила, что вы с папой были единой командой, что вас связывали чувства, которые невозможно разрушить. Во всяком случае, за одно лето. Я отказываюсь в это верить.

Кажется, я чересчур увлекся, но мать, к моему удивлению, не рассердилась.

— Я рада, что ты защищаешь его. Я тоже старалась мысленно оправдать его на протяжении многих месяцев. Я любила этого мужчину, которого ты знаешь как своего отца. Но я больше не люблю его таким, каким увидела в Швеции. Я никогда не смогу полюбить такого человека.

— Ты уверена, что он замешан в убийстве Мии?

Я опять перегнул палку.

— Подобные умозаключения без реального контекста выглядят притянутыми за уши. Вот почему я просила тебя не забегать вперед. Позволь уж мне договорить до конца.

Время было уже позднее, и вскоре в отеле должна была начаться вечерняя подготовка номеров ко сну, когда служащие разносят лед и застилают постели. Я сказал, обращаясь к матери:

— Я повешу табличку на дверь, чтобы нам никто не помешал.

Мать вышла за мной и смотрела, как я вешаю табличку на ручку. Выглянув в коридор, она окинула его внимательным взглядом, после чего вернулась в номер. Я сказал:

— У тебя должна была состояться встреча с доктором Норлингом.

Остановившись посреди комнаты, она прикрыла глаза, словно мысленно возвращаясь к тому моменту. Я устроился на краешке кровати, подозревая, что мать вряд ли захочет присесть. Ожидая, пока она заговорит, я помимо воли вспомнил детство, когда она читала мне сказки на ночь. Мать открыла глаза.

Несмотря на то что уже опаздывала, ехала я медленно, дыша полной грудью и стараясь хотя бы отчасти вернуть себе утреннее спокойствие. Мой план был действительно хорош. Мне оставалось лишь притворяться, улыбаться, разговаривать, как хорошая жена и трудолюбивая фермерша, обсуждать свои мечты и планы, рассказывать о своей любви к окрестным пейзажам и восхищаться дружелюбием местных жителей. Если я буду придерживаться плана, со мной все будет в порядке.

Доктор Норлинг живет на берегу моря, в доме, выстроенном среди дюн и кустарника, на уединенном участке побережья, где я совершала пробежки. Каким-то образом ему удалось построить свой экстравагантный и роскошный особняк на заповедной территории — и дом его выглядел столь угрожающе, что людям становилось не по себе только оттого, что они проходили мимо. Они чувствовали, что его охраняют; всем своим видом особняк словно говорил: «Держитесь от меня подальше», потому что разрешение на его постройку можно было получить только за взятку и тесные связи с власть имущими. Обычные люди не живут в таких домах. Подъехав к особняку, я притормозила, хотя и напрасно: ворота открылись автоматически еще до того, как я успела слезть с велосипеда. Значит, Норлинг видел, как я подъехала. Моя уверенность в себе пошатнулась. А смогу ли я сыграть роль ничего не подозревающей жены и удержать язык за зубами? Меня вдруг охватили сомнения.