Том Смит - Ферма
Пока мать читала, презрение, владевшее ею поначалу, постепенно исчезло. В самом конце она смягчилась, необычная история захватила ее, и она уже не могла оставаться отстраненной. У меня сложилось впечатление, что она и сама понимает, что внушает мне двойственные чувства. В голосе ее уже не слышалось отвращения, когда она вернула страницы в коробку:
— Это последняя запись. — Закрыв крышку, она взглянула на меня. — И что ты обо всем этом думаешь?
В вопросе таилась опасность, ничуть не меньшая, как если бы она спросила, куда мы сейчас поедем — в полицию или к врачу.
— Занятное чтиво.
— Оно показывает, насколько серьезно и решительно настроены мои враги.
— Неужели отец мог написать такое?
— Это сделал не он, а доктор Норлинг. Наверняка Хокан попросил его об этом.
— А почему он согласился?
— Потому что сам замешан в происходящем.
— В чем именно?
— Миа — всего лишь верхушка айсберга.
— Ты собираешься объяснить, что имеешь в виду?
— Уже скоро.
Я вернулся к хронологии событий:
— Что было дальше? Ты сидишь на ферме, в гостиной. Здесь же присутствуют детектив и доктор, отец и Хокан. Они заставили тебя прочитать вслух эти страницы. Они наблюдают за тобой. И?
Мне стало страшно. Но я постаралась не подать виду, отказываясь проглатывать наживку и утверждать, что их написал Хокан. Дневник было ловушкой, а они хотели спровоцировать меня. Они ждали, что я приду в бешенство и начну кричать, что это сделал один из них. А ведь у меня не было никаких доказательств их сопричастности. Я решила, что лучше будет изобразить легкое недоумение и растерянность, и заявила, что эта потрясающая история позволяет наяву представить себе жизнь на ферме в старину — словно считала ее подлинной. После чего, театрально зевнув, я сообщила им, что очень устала, что у меня был трудный день и я хочу отдохнуть. Норлинг поинтересовался, готова ли я нанести ему визит завтра, чтобы побеседовать, — больше никого не будет, только мы вдвоем. Видя, что это единственный способ избавиться от них, я согласилась, добавив, что с радостью приду к нему завтра после того, как хорошенько высплюсь. На этом мы и расстались. Крису я предложила провести ночь в недостроенном гостевом домике, заявив, что не смогу заснуть рядом с ним после того, как он повел себя сегодня.
Но я не заснула, а стала ждать и часа в три или четыре утра встала с постели, включила компьютер и отправила тебе письмо по электронной почте. Яркий свет экрана настолько напугал меня, что я не решилась набрать длинное послание, хотя сказать мне хотелось очень многое. Я старалась быть осторожной, поскольку поиски в Интернете отнюдь не гарантируют анонимности, их можно проследить и перехватить, а о безопасности вообще говорить не приходится. То, что попало в сеть, остается там навсегда и никуда не исчезает даже после удаления, так что в конце концов я остановилась на одном-единственном слове, набрав лишь твое имя.
* * *Этим летом наши пути пересеклись лишь на мгновение. Мой отец последовал советам Хокана и доктора Норлинга задолго до того, как счел нужным сообщить мне о том, что происходит. На этом военном совете, проходившем на ферме, у меня не было права голоса. Мне не нашлось там даже места. Это объяснялось либо тем, что, как утверждала мать, они все были заодно, стремясь замести следы преступления, либо тем, что я собственноручно и весьма эффективно вычеркнул себя из жизни родителей, и отец счел, что при сложившихся обстоятельствах от меня будет мало толку. Он наверняка полагал, что помочь я ничем не смогу, а сам потребую внимания, которого он уделить мне не сможет. Следовательно, я предпочел бы поверить в заговор — это польстило бы моему самолюбию и избавило от ответственности, позволив убедить себя в том, что я был отстранен от принятия решений исключительно в силу тайных причин, а не по слабости характера. Но тут я с беспокойством спросил себя, а не рассматривает ли мать мое отсутствие как очередное свидетельство заговора против нее. Оно укрепило ее уверенность в том, что все эти люди ополчились на нее в силу специфических причин, вызванных местными событиями. Вплоть до настоящего момента мне было стыдно за то, что я не принимал участия в происшедшем. Но я ошибался. Мое отсутствие сыграло свою — и очень важную! — роль. Если бы мы, все те, кто любит ее и в Англии, и в Швеции, собрались в тот вечер на ферме, поверила бы она в то, что мы выступаем против нее единым фронтом? Окажись я там вместе с Марком, матери было бы нелегко смириться с тем, что мы поддерживаем отца, и вставить это в свой рассказ, основной нитью которого, пусть пока только намеками, являлось сексуальное надругательство над беззащитной молодой женщиной. Перед моим мысленным взором всплыло собственное имя, пульсирующее на девственно чистом в остальном электронном письме: «Даниэль!»
А я отреагировал на него с беззаботным благодушием, понятия не имея о том, что стал для матери альтернативой отцу, единственным союзником и любимым сыном, который наверняка поверит ей. Я понял, что уже начинаю разделять ее взгляды, когда сказал:
— После того письма мне следовало немедленно вылететь в Швецию.
Мать жестом предложила мне присесть, и я повиновался. Она устроилась рядом.
— Что сделано, то сделано, но теперь я с тобой. Мы приближаемся к концу. Осталась последняя улика.
Мать раскрыла кошелек, словно собираясь вручить мне некоторую сумму денег на карманные расходы.
— Раскрой ладонь.
Я протянул руку.
Это человеческий зуб. Ни один клык животного не похож на него, даже обугленный, на котором не осталось ни тканей, ни плоти.
Сейчас ты спросишь, почему я так уверена в том, что этот зуб принадлежит Мие. Ты хочешь задать этот вопрос, потому что, если я отвечу «да», ты получишь свои доказательства: я сошла с ума, и ты должен доставить меня в больницу.
Но я отвечу тебе вот что…
Это молочный зуб, зуб ребенка, а Мие исполнилось уже шестнадцать лет, так что он не может принадлежать ей — чего, кстати, я никогда и не утверждала.
Этот зуб попал мне в руки за несколько часов до встречи с доктором Норлингом. Я должна была явиться к нему в полдень — время назначил он, а не я, что поначалу показалось мне несущественным, но на самом деле этот факт имел большое значение, поскольку последовательность событий — ключ к пониманию происходящего, и мои враги рассчитывали, что именно она сведет меня с ума.
В моем распоряжении оказалось все утро, и я решила, что работать не буду. Мне нужно было хорошенько отдохнуть, успокоиться и собраться с мыслями. Если я провалю осмотр у доктора Норлинга, со мной как со свободным человеком, проводящим свое расследование, будет покончено. На кону стояла моя свобода, причем приговор о моей вменяемости должна будет вынести не беспристрастная аудитория, а один из моих противников. Пребывала ли я в здравом уме и твердой памяти? Если я не выдержу испытания, меня препроводят из дома на берегу моря в клинику для душевнобольных, и доктор Норлинг лично займется моей госпитализацией. Отказаться от осмотра я не могла, хотя и прекрасно понимала, что добровольно иду в расставленную ловушку. Мое нежелание прийти на консультацию будет принято за доказательство помешательства, и на меня начнется настоящая охота. Поэтому я непременно появлюсь у него, причем минута в минуту, и буду выглядеть свежей и элегантной — приду и не дам им оружия против меня, вот что было самым главным: не дать им ни малейшего повода обвинить меня! Сознательно войти в западню и блестяще избежать ее! Я не стану рассуждать об убийстве и заговоре, вообще не скажу об этом ни слова, а буду разглагольствовать лишь о своих планах по благоустройству фермы, переоборудовании амбара, ловле лососей, огороде и домашних заготовках. Я постараюсь сыграть роль покорной и совершенно безобидной супруги, которую вполне устраивает ее новая жизнь, пусть даже непривычная и утомительная, уставшей от тяжелой работы, но с оптимизмом глядящей в будущее. Самое главное — не дать им ничего против себя, ни разу не нахмуриться, не обвинить ни в чем, не поддаться темным мыслям. И что тогда сможет сделать доктор?
План мой был хорош. Следующие несколько часов я намеревалась провести в гордом одиночестве, чтобы никто не посмел нарушить моего душевного спокойствия. Спустившись к реке, я немного поплавала на лодке и искупалась. Сидя на пристани, я болтала ногами в воде, когда вдруг заметила вдалеке, над лесом, клубы черного дыма, поднимающиеся в небо. Я поняла — со всей очевидностью, на меня снизошла абсолютная уверенность, — что пожар начался на острове Слезинки.
Как была, босиком, я прыгнула в лодку и помчалась вверх по реке, разгоняя электромотор на полную мощность. Промчавшись мимо фермы Хокана, я обратила внимание на то, что его лодки у причала нет. Значит, он где-то на реке. Может быть, уже на острове. Я мчалась вперед, не сводя глаз с густых клубов дыма. Достигнув леса, я ощутила запах какой-то химии. Огонь не был природным. Это горел бензин. Впереди показался остров Слезинки, объятый пламенем. Хижину на дальней его оконечности пожирал огонь высотой в два человеческих роста. На поверхности реки шипели горящие угли, но я не сбавила ход. Нацелив нос лодки на острие мыса, я вылетела на сушу, со скрежетом остановилась, выпрыгнула из лодки и застыла, глядя на огонь и закрывая руками лицо от жара. К счастью, в лодке имелось ведро, чтобы вычерпывать воду, и я стала носить воду из реки, поливая ею языки пламени. В воздух поднялся столб пара. Вскоре хижина обрушилась. Веслом я разгребла обломки и скинула несколько горящих досок в реку, где они зашипели и погасли.
