Андрей Измайлов - Трюкач
– И то-о-олстый, то-о-олстый слой шоколада! – ответно скалился Ломакин.
Они перешли на «ты». Солоненко нарек его в быту Суперменом (это, мол, тебе не по крышам скакать, накось вникни в банковские документы) Ломакин в отместку нарек благодетеля Слоем (это, мол, я освою, вникну, а ты накось попробуй с колобковым пузом хоть пять раз от пола отжаться).
Иногда и тоже часто на пороге представал Ровинский («Это Тим! Дружите с ним!» – назвал-познакомил Солоненко тем первым утром, будто не сидели вместе в Доме кино тем предыдущим вечером). Тим- Тимофей, крошка Цахес торчал на пороге по несколько минут. Имитировал молчаливое приветствие, после имитировал «не отвлекайтесь, занимайтесь-занимайтесь!», когда Ломакин вскидывал взгляд на истукана, после имитировал «что ж, ясно, благодарю за информацию!» – исчезал.
С Антониной действительно пришлось общаться тесно, вплотную. Но – по работе. Но – на работе. Она была подчеркнуто нейтральна, растолковывая: банковская карточка, подпись, НДС, федеральный налог. В принципе, азбука. Но для Ломакина – китайская грамота… Скорей бы уж Слой дал ему бухгалтера, на которого всю эту тягомотину свалить бы!
Э, нет! Повремени, Слой. Появится у Ломакина свой бухгалтер, и Антонина уйдет… недалеко, к себе, в кабинет, но – уйдет. Пусть не уходит. Пусть всяческое терпение кончается у Ломакина: хватит, надоело бумажки изучать, кино пора снимать, давно пора!
У Антонины терпение, надо признать, адское. Или райское?
Она ни разу не повысила голос, не выказала раздражения, не фыркнула: мол, безнадежен. Нейтральна. Разве только однажды, полуужаснувшись-полуумилившись, полушепотом вздохнула:
– Какая ты все-таки бестолочь!
И Ломакин, ощутив тепло, потянулся к ней.
Но Антонина непринужденно отсела, будто не поняла или не заметила.
И Ломакин – вовсе он и не к ней потянулся, вовсе он и потянулся за глянцевитым проспектом. На презентациях компаний подобные проспекты раздают пачками. На хрена они нужны?
На хрена Ломакину глянцевитый проспект?
Он с насекомным треском раскрыл «меловку» и, как последний Ржевский, удивился: о! И в полный голос прочел:
– Программа ДЖОПП! О! ДЖОПП! Программа, разработанная ЕЭС для субсидирования компаний при проведении исследований рынков, разработке технико-экономических обоснований… и так далее, и так далее. Угу, угу… Тоска-а-а!… Слышь, Ниннниколавна, а мы как? Мы – в ДЖОППе?
– Я – нет, – с нажимом сказала Антонина, – Отвлекись, от ДЖОПП… пы, собери мозги в кучку. Тебе ведь кредитоваться, не мне!
– Не хочу. Хочу есть. Пошли перекусим.
– Не заработал еще. A-а, пошли!
– Слышь, Ниннниколавна, чем все-таки фирма зарабатывает? – праздно любопытствовал в который уж раз Ломакин, подавая пыльник, приобнимая за плечи.
– Чем она только не зарабатывает! – праздно удовлетворяла любопытство в который уж раз Антонина и уходила от объятий. В который уж раз уходила! От объятий.
Да что такое! Или глюки у Ломакина были – в Доме кино? Или не угодил брутально? Или она конспирируется при Солоненко? Что за отношения у нее с генеральным директором? Неужто?… Вряд ли, вряд ли. Хотя, даже будучи бестолочью в коммерции, Ломакин осознавал: у главы фирмы должен быть бухгалтер, который предан и душой, и… телом. Представьте себе, представьте себе! Нет, даже при очень богатом воображении, – не представлялось. Где Слой и где Антонина!
М-мда? А где он, Ломакин? Даже многозначительная фразка, повторяемая Ломакиным перед каждым обеденным перерывом, мол, ну что, заморим червячка, – воспринималась Антониной однозначно: заморим… мне солянку, эскалоп и фанту.
А Слой, он что, на самом деле такой… всемогущий? праздно любопытствовал Ломакин, заполняя паузу между солянкой и эскалопом.
– Великий и ужасный! – сказовым тоном откликалась Антонина. К черту подробности. Пауза! между солянкой и эскалопом длилась не больше минуты. Как-никак бизнес-клуб «Меркурий». Коммерсанту время дорого.
Они регулярно обедали в «Меркурии». Накладно, зато близко – только дорогу перейти, на другой стороне Шпалерной.
Сама же «Аура плюс» располагалась в гигантском здании напротив. Неприступные турникеты на вахте, зимний сад, полированный гранит, лестницы вразлет, модель парусника чуть ли не из драгметаллов на постаменте – вот парадный подъезд. Далее – коридоры-коридоры-коридоры, двери-двери-двери, этажи- этажи-этажи. Само собой, здание не принадлежало «Ауре плюс» – будь Солоненко трижды великим и ужасным, не осилил бы материально. (Хотя как знать, как знать…). Здание принадлежало чему-то государственному, то ли транспортному, то ли промышленному. Но вот арендовать помещения под фирму – отчего же нет? Вас не смущает, что в окна зорким чекистким оком смотрит бронзовый рыцарь революции? Наоборот, даже бодрит! Тогда выбирайте и занимайте помещения по вкусу и по средствам.
Кстати, питерский бронзовый Дзержинский, больше смахивающий на холеного белогвардейца, щурился именно в кабинет Ломакина. Устоял, курилка, в отличие от москвича.
Сколько кабинетов, в каких коридорах, на каких этажах занимала «Аура плюс» – тайна сия велика есть. И свой резон в этом имелся: разделяй и властвуй. Чем меньше сотрудник знает о фирме, тем меньше выболтает, если прижмут.
Солоненко в первое же рабочее утро прочел Ломакину непринужденную лекцию. Впрочем, рабочим то утро, а также день, а также вечер назвать трудно. Они просидели за коньячком битые восемь часов, из которых треть времени ушла на телефонные переговоры Солоненко – он не звонил, ему звонили. Барби-вариант, секретарша оповещала: «Евгений Павлович. «Астробанк»… «Союзконтракт»… Новосибирск… Кубарев, Хельсинки…» и прочая, и прочая, и прочая.
– Извини… – извинялся Солоненко и либо надолго зависал на трубке, либо, коротко поразмыслив, распоряжался: – В пять. Раньше меня не будет. В пять, – И тут же хмыкал, доверяясь Ломакину, – Опять меня Костанда неправильно поймет! Я же сказал: в пять. А он, балда, в семнадцать явится. А в семнадцать меня уже не будет! Зато он теперь будет виноват передо мной: я его, можно сказать, с нетерпением ждал с пяти аж до половины шестого… а потом продолжил сон, – не явился, так дела не делаются.
Ломакин ответно ухмылялся и цедил коньячок. К делу, к делу! Про кино – когда?!
Но Слой не спешил. Кивал на плоский экран «Тринитрона» – и картинно сетовал:
– Бедный-бедный! Пожалеем его?
– Вроде не такой бедный… – поддерживал разговор Ломакин, вроде бы оценивающе разглядывая бизнесмена в телевизоре. Тот глаголил о перспективах своей фирмы о незыблемости собственного капитала, о неуязвимости для бандитов. Золотая ручка в кармане пиджака за триста зеленых, не меньше, «Мальборо». Зажигалка «Ронсон».
– Бедный-бедный. Пожалеем… Этот… товарищ – уже состоявшийся клиент, овца. Следят за ним давно, всю необходимую информацию получают через секретаршу, второго охранника и операционистки в банке.
– Вы знакомы?
– Первый раз вижу! Но – он высунулся… Да, так вот! Основной канал утечки информации – персонал фирмы. Стратегия известна с древнейших времен. Основная ставка делается на женский персонал: молоденьких секретарш влюбляют, пожилым операционисткам предлагают премиальные. Мужики – попадаются на угрозах и шантаже…
– И чем это грозит? В смысле – фирме? – прикидывался дурачком, но прилежным ученичком Ломакин, чуя не случайную откровенность Слоя.
И тот охотно длил откровения:
– Про банки-убийцы не приходилось слышать? Фигурально выражаясь. Так вот… Покупаешься ты на рекламу, кладешь туда денежки под фантастический процент. А из банка идет утечка. Вычислить крупных клиентов – раз плюнуть. И приходят к тебе ребятки с рыбьими глазами и говорят: «Ты овца, ты понял, ты никто, ты понял! Давай плати, раз ты с такими бабками, или вот бумага – распишись за всю сумму дивидендов, а на руки будешь получать обычные проценты, ты понял, ты?!».
– Сурово! – цокал языком Ломакин, будто впервые о таком услышал, хотя нечто подобное читал в публикациях того же разоблачителя-превозносителя Кабанова. – А как же персонал… «Ауры»?
– А я не высовываюсь, – псевдобеспечно заявил Солоненко. – И доверяю либо тому, кто до конца со мной, либо тому, кто пикнуть не успеет – без штанов останется. В лучшем случае. А то и без головы.
– Сурово! – поощрил Ломакин, мысленно примеривая на себя: он кто? в первой или второй категории?
– Евгений Павлович! – чирикнул селектор. – Кудимов.
– Через полчаса… – небрежно бросил Слой. – И кофейку нам, да?
Кофеек Барби внесла буквально через минуту. Как успела? Ведь не растворимый, а только-только сваренный. «Президент». Скромненько улыбнулась, испарилась.
– Хороша? – подмигнул Слой. – Хочешь – бери.
– У меня несколько иной вкус… – уклонился Ломакин.
– Как же, как же! – согласился Слой тоном «зна-аем твои вкусы, зна-аем». И тут же переступил через тему, – Менять пора. Профилактически. Полгода – срок.
