Хеннинг Манкелль - Возвращение танцмейстера
Он вернул книги на полку. Когда он вышел из библиотеки, было уже темно. Он пошел к машине и позвонил Елене. Она была рада, что он позвонил, но голос звучал обиженно.
– Ты где? – спросила она.
– Еду домой.
– Почему так долго?
– Машина сломалась.
– Что случилось?
– Что-то с коробкой. Я приеду завтра.
– А почему ты так раздражен?
– Я очень устал.
– А как ты себя чувствуешь?
– Я сейчас не в состоянии об этом говорить. Я просто хотел сказать, что я возвращаюсь.
– Неужели ты не понимаешь, что я беспокоюсь?
– Завтра буду в Буросе. Обещаю.
– Так ты так и не хочешь сказать, чем ты раздражен?
– Я же сказал – устал.
– Не гони машину.
– Я никогда не гоню.
– Ты гонишь всегда.
Она положила трубку. Стефан вздохнул, но не стал перезванивать – выключил телефон. Часы в машине показывали двадцать пять минут восьмого. В полночь он попытается проникнуть в квартиру Веттерстеда. Не надо этого, подумал он. Надо ехать домой. Что, если меня накроют? С позором выгонят с работы. Полицейский, взламывающий квартиру, – ни один прокурор не найдет для этого оправдания. Я не только подвергаю себя самого опасности, я ставлю под удар своих коллег. Джузеппе решит, что он имел дело с психом. Олауссон больше никогда в жизни не засмеется.
Может быть, я сам хочу, чтобы меня застукали? Может быть, это просто проявление инстинкта саморазрушения? У меня рак, и мне нечего терять…
Может быть, и так. Он не знал. Он поплотнее запахнул куртку и закрыл глаза.
Когда он проснулся, на часах было полдевятого. Собаки ему больше не снились. Он еще раз попытался убедить себя, что надо уезжать из Кальмара, и как можно скорее, – но безуспешно.
В доме на Лагмансгатан погасло последнее окно. Стефан стоял в тени под деревом и смотрел на фасад. Налетел ветер с дождем. Стефан быстро перебежал улицу и потрогал входную дверь. К его удивлению, она, как и утром, была не заперта. Он скользнул в подъезд и прислушался. Инструменты были в кармане. Он зажег фонарик и поднялся на третий этаж. Осветив замки на двери в квартиру Веттерстеда, он убедился, что был прав. Утром он, в ожидании, что кто-то откроет дверь, обратил внимание, что хотя замка и два, но оба обычные, без дополнительной защиты. Поразительно – такой человек, как Веттерстед, должен бы соблюдать все возможные меры предосторожности. В худшем случае квартира может оказаться на сигнализации, но на этот риск он шел.
Он приоткрыл щель почтового ящика и прислушался. Полной уверенности, что в квартире никого нет, у него не было. Но все было тихо. Он вытащил фомку. Фонарик у него был как раз такого размера, какой удобно держать в зубах. Он знал, что у него есть только одна попытка. Если он не откроет дверь сразу, придется уйти. Еще в самом начале своей полицейской службы он постиг элементарные приемы, используемые взломщиками. Только одна попытка, не больше. Один необычный звук почти никогда не вызывает подозрений. Но если он повторяется, наверняка кто-то насторожится. Он присел на корточки, положил фомку на пол и просунул отвертку как можно глубже. Когда она уперлась во что-то, он начал отжимать дверь. Дверь подалась. Он нажал на отвертку и продвинул ее как можно выше. Теперь она была как раз под нижним замком. Он нагнулся за фомкой и, нажимая изо всех сил ногой на отвертку, чтобы расширить щель как можно больше, втиснул фомку между двумя замками. Он даже вспотел от напряжения. Но пока этого было недостаточно. Если он попытается взломать замок сейчас, скорее всего, треснет рама, а замок останется на месте. Он надавил на отвертку еще сильнее. Теперь ему удалось всунуть фомку довольно глубоко в щель между косяком и дверью. Он задержал дыхание и пошевелил фомку. Продвинуть ее глубже было невозможно.
Он вытер пот со лба. Потом собрался с духом и взломал замок, давя изо всех сил одновременно на отвертку и фомку. Дверь открылась. Ничего, кроме короткого хруста и глухого звука упавшей ему на ногу отвертки. Он погасил фонарик и подождал, готовый в любую минуту скрыться. Но все было тихо. Он осторожно зашел в прихожую и тихо прикрыл за собой дверь. Воздух в квартире был затхлым, запах слабо напомнил ему бабушкин дом в Вернаму, куда он иногда приезжал еще ребенком. Запах старой мебели. Он снова зажег фонарик, стараясь, чтобы луч света на попадал на окна. У него не было никакого плана, он понятия не имел, что именно он собирается искать. Будь он обычным взломщиком, все было бы проще – он бы сразу приступил к поискам ценностей. Он первым делом посмотрел на стопку газет на столике в прихожей – нет ли среди них тех, что приносят по ночам и бросают в щель ящика. Нет, таких газет не было. Почтальона можно не опасаться.
Он двинулся вперед. Квартира была небольшой, три комнаты. В отличие от спартански обставленной дачи здесь было очень много мебели. Он заглянул в спальню и прошел в гостиную, служившую, по-видимому, также и студией. Здесь стоял пустой мольберт. Он выдвинул ящик в шифоньере у стены.
Старые очки, колоды карт, газетные вырезки. «Портретисту Эмилю Веттерстеду – пятьдесят лет». Фотография поблекла, но холодные глаза Веттерстедта, уставившегося в камеру, узнать было нетрудно. Текст был панегирическим: «Известный как в нашей стране, так и за рубежом мастер портрета никогда не покидал родной Кальмар, несмотря на то, что возможностей прославиться на чужбине было очень много… Ходят слухи, что наш знаменитый мастер получил приглашение поселиться на Ривьере среди богатых и знаменитых заказчиков». Он отложил вырезку, подумав, что заметка написана на редкость скверным слогом. Что сказал ему Веттерстед? Что он не любит писать письма, только короткие послания, умещающиеся на открытке. Может быть, он сам и сочинил помещенные в газете хвалебные пассажи, но получилось плохо, потому что у него за всю жизнь так и не выработался стиль. Он начал перебирать содержимое ящиков, не зная, что ищет. Оставив шифоньер, он перешел в последнюю комнату, по-видимому кабинет. Шторы были задернуты. Он на всякий случай накинул на стоящую на письменном столе лампу куртку, прежде чем ее зажечь.
На столе лежали две кипы бумаг. Он просмотрел ближнюю – там были счета и брошюры из Тосканы и Прованса. Может быть, Веттерстед все-таки любил путешествия, хотя и утверждал обратное. Он подвинул к себе вторую стопку. Здесь в основном были вырванные из газет кроссворды. Часть из них была решена, нигде не было зачеркиваний и исправлений. Он опять вспомнил слова Веттерстеда, что он не любит писать. Писать он, может быть, и не любил, но со словарным запасом у него все было в порядке.
В самом низу лежал распечатанный конверт. Он вытащил пригласительную открытку. Шрифт напоминал древние скандинавские руны. Открытка напоминала: «30 ноября встречаемся, как обычно, в Большом зале. После ужина, обмена мнениями и музыки мы послушаем рассказ нашего товарища, капитана Акана Форбса, о его борьбе за белую Родезию. После выступления – обсуждение ежегодной встречи». Подпись на открытке гласила: «Старший церемониймейстер». Стефан посмотрел на штемпель. Открытка послана из Хесслехольма. Он пододвинул лампу поближе и прочитал текст еще раз. Куда его приглашают? И что это за Большой зал? Он сунул открытку назад в конверт и положил стопку бумаг на место.
Потом начал рыться в ящиках – они были не заперты. Он все время прислушивался. В самом нижнем ящике левой тумбы лежала коричневая папка. Она занимала весь ящик. Он вынул ее и положил на стол. На кожаном переплете была вытиснена свастика. Он аккуратно открыл папку – корешок был порван. В папке лежала толстая пачка машинописных документов, напечатанных на тонкой бумаге. Все – копии, не оригиналы. Машинка была не новая – буквы «а» и «е» располагались в строке чуть выше остальных.
Это были, насколько он мог понять, какие-то отчеты. На первой странице от руки было написано: «Ушедшие от нас товарищи выполняют свое клятвенное обещание». И ничего больше. Далее – длинный ряд фамилий в алфавитном порядке. Перед каждой фамилией – номер. Стефан осторожно перевернул страницу. Только фамилии. Он быстро просмотрел – знакомых не было. Но фамилии были шведскими. Он заглянул в середину.
На букву «Д», напротив фамилии Карл-Эверт Даниельссон, той же рукой сделано примечание: «Скончался. Завещал тридцатилетний годовой взнос». Годовой взнос куда? – подумал Стефан. Названия организации не было. Только фамилии. Многие умерли. В нескольких местах стояли рукописные примечания – пожертвовал столько-то годовых взносов. Напротив других фамилий стояло: «Платят наследники» или «Платит сын или дочь», без имени. Он нашел букву «Б». Она была здесь, Эльза Берггрен. Открыл «М» и нашел фамилию Герберта Молина. Буква «А». Нет, Авраама Андерссона не было. Он заглянул в конец. Последним в списке был некий Эксе, Ханс Эксе, номер 1430.
Он аккуратно закрыл папку и сунул ее назад в ящик. Не об этих ли бумагах говорил Веттерстед? Что это – общество друзей наци или политическая организация? Он так и не мог толком сообразить, что он нашел. Кому-то надо это показать, думал он. Это должно стать известно. Но я не могу взять эту папку, потому что я – взломщик Он погасил лампу и некоторое время сидел в темноте. Ему было настолько не по себе, что он задыхался. Дело не в старых коврах или обивке – это из-за этих списков воздух в квартире такой тяжелый. Все эти живые и мертвые, вносящие свои годовые взносы, сами или через детей, в какую-то организацию, у которой даже и имени нет. 1430 человек, по-прежнему исповедующих идеологию, которую, как казалось, давно обезвредили и выкинули на свалку. Но это было не так. За спиной Веттерстеда стоял молодой парень как напоминание о том, что ничто не умерло.
