Джон Гришем - Последний присяжный
Я распрощался с футболом, сменив его на теннис и девушек, и ни разу в жизни об этом не пожалел. В моей школе матчи проводились по субботам после полудня, поэтому я в отличие от практически всего остального населения округа не был адептом религии Пятничного Вечернего Футбола.
Теперь, однако, с готовностью стал ее новообращенным приверженцем.
* * *Когда «Пантеры» собрались на первую тренировку, Болтун и Уайли отправились делать репортаж. Мы опубликовали на первой полосе большую фотографию, на которой были запечатлены четыре футболиста: два белых и два черных, а также еще одну, представлявшую тренерский состав, в который входил и один черный. Басс написал репортаж на несколько столбцов об игроках и радужных перспективах команды, несмотря на то что шла лишь первая неделя тренировок.
Начало учебного года получило широкое отражение в газете: интервью с учениками, учителями, представителями администрации и реплика от редакции, выражавшая безоговорочно одобрительную позицию по отношению к десегрегации. Надо отдать должное Клэнтону: город удержался от расовых волнений, которые в связи с началом занятий прокатились по всему Югу.
«Таймс» публиковала пространные материалы о капитанах болельщиков, участниках оркестра, командах младшей лиги — словом, обо всем, что только приходило нам в голову. И каждая история сопровождалась несколькими фотографиями. Не знаю, были ли дети, не попавшие на страницы нашей газеты, но если и были, то совсем немного.
Первый «домашний» матч «Пантеры» провели с командой соседей из Карауэя. Городок, как известно, меньше Клэнтона, зато его футбольной команде посчастливилось иметь гораздо лучшего тренера. Мы сидели вместе с Гарри Рексом и орали до хрипоты. На трибунах был аншлаг, большинство зрителей составляли белые. И — о чудо! — те самые белые, которые столь пламенно протестовали против смешанного обучения, на период игры абсолютно преобразились. В тот день на поле блистал Рики Паттерсон, ставший новой звездой. Этот черный парнишка не был великаном, но умел летать. В первом же тайме, получив первый же пас, он птицей пролетел восемьдесят ярдов и послал мяч за ворота противника. Во втором сделал то же самое с сорока пяти ярдов. И с того момента, стоило мячу оказаться в его руках, трибуны вскакивали и начинали вопить изо всех сил. Всего через полтора месяца после того, как город потрясло и повергло в ужас предписание о десегрегации, я увидел узколобых, нетерпимых провинциалов орущими как одержимые и прыгающими до небес каждый раз, когда мяч получала черная звезда.
Клэнтон выиграл со счетом 34:40, и мы не поскупились на беззастенчивые эпитеты в своем репортаже. Материал занял всю первую полосу. Мы учредили премию в сто долларов лучшему игроку недели, для чего обратились в некий фонд, концов которого, впрочем, не могли сыскать несколько месяцев. Нашим первым лауреатом стал Рики, что повлекло за собой еще одно интервью с еще одним портретом.
Когда команда Клэнтона выиграла первые четыре игры, «Таймс» сделала все, чтобы взвинтить публику еще больше. Тираж достиг пяти с половиной тысяч экземпляров.
* * *Однажды жарким сентябрьским днем я шел вдоль площади, направляясь из редакции в банк. На мне была моя привычная одежда: вылинявшие джинсы, мятая хлопковая рубашка с пуговками на воротнике и подвернутыми рукавами, мокасины на босу ногу. Мне было уже двадцать четыре года. Являясь владельцем собственного дела, я начинал постепенно отходить от студенческого образа мыслей и подумывать о карьере. Однако делал это очень неторопливо. У меня все еще были длинные волосы, и одевался я как студент. В общем-то меня мало заботило, что я ношу и какое произвожу впечатление.
Мою беспечность, как выяснилось, разделяли не все.
Мистер Митло, стоявший на тротуаре, схватил меня за руку и затащил в свою галантерею.
— Я вас поджидал, — сообщил он с сильным, экзотическим для Клэнтона акцентом.
Венгр по происхождению, он любил живописать историю своего бегства из Европы, где у него остался ребенок. Или даже два. Я собирался написать о нем очерк из задуманного цикла «Люди нашего города», как только завершится футбольный сезон.
— Вы только посмотрите на себя! — сокрушенно-презрительно сказал он, когда я очутился внутри магазина возле стойки со свисающими с нее поясами. При этом мистер Митло улыбался. Когда общаешься с иностранцем, нетрудно ошибиться, приняв за грубость некую национальную особенность поведения.
Я постарался посмотреть на себя со стороны. Какие, собственно, проблемы?
Оказалось, что проблем много.
— Вы человек интеллектуального труда, — сообщил он мне. — Важное лицо в городе. А одеваетесь как... э-э... — Он поскреб бороду, подыскивая подходящее слово.
— Как студент, — подсказал я.
— Нет, — возразил он, покачав указательным пальцем, что, видимо, должно было означать: «Куда там, ни один студент не выглядит так плохо, как вы». Так и не найдя нужного слова, мистер Митло продолжил лекцию: — Вы же занимаете уникальное положение. Ну, прикиньте, сколько еще человек в городе имеют свою газету? Вы образованны — это тоже редкость в здешних краях. И вы с Севера?! Да, вы молоды, но вам не следует выглядеть таким... таким незрелым. Мы должны поработать над вашим имиджем.
И мы приступили к работе. Выбора у меня не было: Митло заваливал «Таймс» рекламой, поэтому я, конечно, не мог послать его куда подальше. К тому же в его словах был здравый смысл. Студенческие времена миновали, революция в прошлом. Мне удалось избежать Вьетнама, бурные шестидесятые тоже остались позади, и хотя я не был еще готов жениться и обзавестись детьми, но начинал все же осознавать свой возраст.
— Вы должны носить костюмы, — решил он и направился к стендам с одеждой. Митло был известен тем, что мог подойти к президенту банка и в присутствии посторонних указать на то, что его рубашка не подходит к костюму или что у него слишком тусклый галстук. С Гарри Рексом, как нетрудно догадаться, они не ладили.
Я не был расположен носить серые костюмы и остроносые туфли. Однако он вытащил голубой костюм из легкой шелковистой ткани в рубчик, снял с полки белую рубашку, потом решительно проследовал к стойке с галстуками и выбрал весьма элегантный, в красно-золотистую полосу.
— Примерьте-ка вот это, — велел мистер Митло, завершив отбор. — Пройдите туда. — Он указал на примерочную кабинку. Слава Богу, магазин был пуст в тот момент, так что выбора у меня, повторяю, не оставалось.
С галстуком я по причине отсутствия практики никак не мог справиться. Митло протянул руки к моей шее и умелыми движениями в момент завязал его.
— Намного лучше, — сказал он, оглядев меня, как оглядывают готовое изделие. Я не был в этом уверен даже после долгого изучения себя в зеркале, однако разительная перемена собственного облика меня удивила. Костюм выявил индивидуальность.
Хотел я того или нет, но одежду пришлось купить. Мне предстояло носить это теперь по меньшей мере раз в неделю.
В качестве завершающего штриха Митло нашел белую шляпу-панаму, которая налезла, как ни странно, на мою взлохмаченную макушку. Приноравливая панаму так и сяк, он случайно потянул выбивавшийся из-за моего уха вихор и сказал:
— Слишком много волос. Вы же человек интеллектуального труда. Подстригитесь.
Митло оставил вещи у себя, чтобы сделать небольшую подгонку брюк и отутюжить рубашку, и на следующий день я явился за своим новым обмундированием. Я намеревался просто забрать обнову, отнести домой, потом дождаться выходного дня, когда в городе будет поменьше народу, надеть ее и проследовать прямиком в магазин Митло, чтобы продемонстрировать ему результат его усилий в действии.
Но у него, как выяснилось, были совсем другие планы. Митло настоял, чтобы я снова примерил костюм, после чего убедительно попросил меня сделать круг по площади и послушать комплименты.
— Я очень спешу, — попытался отговориться я. Шло заседание арбитражного суда, и в центре было полно народу.
— Я настаиваю, — решительно заявил поборник хорошего тона, ткнув в меня указательным пальцем и давая понять, что не потерпит возражений.
Он нахлобучил на меня панаму, в качестве завершающего штриха сунул мне в рот длинную черную сигару, которую сам заботливо обрезал, и поднес к ней зажженную спичку.
— Вот это достойный образ, — гордо сказал он, окинув меня одобрительным взглядом. — Настоящий — и единственный в городе — редактор газеты. А теперь ступайте.
Я прошел половину квартала, прежде чем меня начали узнавать. Два фермера, топтавшиеся у входа в продовольственный магазин, выразительно посмотрели на меня — ну и ладно, мне тоже не нравилось, как они одеты. С этой сигарой в зубах я чувствовал себя Гарри Рексом. Хотя моя дымилась, причем весьма интенсивно. Мимо его офиса я постарался пробежать бегом. Миссис Глэдис Уилкинс, женщина лет сорока, очень хорошенькая и всегда элегантно одетая, руководила страховым агентством мужа. Увидев меня, она замерла как вкопанная и сказала:
