Джон Кейз - Синдром
– Знаешь, нам лучше поторопиться, – проговорил он. – Переночуем в гостинице, где-нибудь на окраине, а лучше – в пригороде.
– Ты только посмотри. – Эйдриен не могла отвести взгляд от находки. – В голове не укладывается.
– Что именно?
– Невероятно. Видимо, это часть какой-то кремационной машины или механизма. До чего люди дошли: всякий мусор выдают с останками покойных.
– Точно, – прервал ее рассуждения Дюран. – Только нам надо сматываться – как бы они не вернулись.
Эйдриен кивнула, суетливо дернув головой, и швырнула стекляшку на пол. Аккуратно пробралась сквозь царившую в комнате разруху к телефону и подняла его из кучи мусора. Положила трубку на место, взглянула на Дюрана и спросила:
– В полицию звонить бесполезно, да?
Он покачал головой:
– Нас и так считают психами.
– Верно, – согласилась Эйдриен и направилась на кухню, где включила кран и смыла с рук прах сестры.
Глава 20
Ночь беглецы провели в самом неприметном месте, какое только сумели отыскать. Их выбор пал на спрингфилдский «Комфорт-инн»[21], примерно в десяти милях от Вашингтона.
Номер оказался не так уж и плох, хотя правильнее было бы назвать его каморкой. Каморкой с двумя сдвигающимися кроватями, телевизором, столиком и письменным столом, на котором стояла неисправная лампа.
Эйдриен раздвинула висевшие над кондиционером шторы, и ее взору открылся «живописный» вид на автостоянку и ряды торговых палаток. В комнате висел застарелый спертый воздух, отчего складывалось впечатление, что находишься под стеклянным колпаком. Эйдриен хотела открыть окно, но выяснилось, что рамы наглухо заколочены – вероятно, по распоряжению какого-нибудь чиновника. Оставался только кондиционер, который, повиновавшись нехитрой команде, затарахтел, включившись в работу, и принялся обдувать кровати потоком теплого воздуха.
– И что теперь? – упавшим голосом спросила Эйдриен, равнодушно разглядывая автостоянку за окном.
Дюран посмотрел на нее:
– Ты меня спрашиваешь?
Лениво раскинув руки, он развалился на постели и уставился в потолок. Увидев это, Эйдриен неожиданно озлобилась.
– Да! Тебя!
– Ну, знаешь ли, я не гадалка, – ответил тот. – Понятия не имею.
Она не сводила с Джеффри гневного взгляда, и тот предложил:
– Как насчет пиццы?
– Пиццы?
– Да. И в душ можно сходить.
Эйдриен залилась слезами. Глядя на Дюрана, она только теперь осознала – просветление снизошло на нее разом, – что их неприятности окончатся не скоро. До этого момента несчастная лелеяла наивную надежду на то, что скоро все утрясется само собой. Она снова окажется там, откуда все и началось: в своей настоящей жизни и, как и прежде, продолжит ходить на работу в адвокатскую контору…
Теперь же становилось понятно, что перемен к лучшему не ожидается. Из такой ситуации так просто не выкрутишься: она на неопределенное время застряла в пригородной глуши, в дешевом отеле наедине с сумасшедшим; в ее квартире все перевернуто вверх дном; сестра мертва, а единственный человек, который ей помогал, убит. Полиция не принимает ее слов всерьез, и в довершение ко всему кто-то хочет ее убить. Теперь она уже не заберет из прачечной черный костюм и не составит план по «Амалджимейтид»… И вообще все в ее жизни полетело кувырком. От таких мыслей Эйдриен разрыдалась, чем повергла в немалое удивление Дюрана. Он тут же помчался в ванную и вернулся с целой кипой салфеток в руках.
– Все уладится, – сказал Дюран, протягивая салфетку «Клинекс»[22]. – Не плачь.
Но Эйдриен разревелась еще сильнее – потому что именно так когда-то говорила ее мать.
Ее родная мать, Диди, при жизни была ходячей катастрофой, что называется, «подарочком»: забеременела в пятнадцать, с шестнадцати – на пособии, с восемнадцати – на героине, в двадцать четыре – на столе патологоанатома. «Передозировка» – так значилось в отчете делавшего вскрытие врача.
Старшая сестра хорошо помнила, как это произошло, и частенько вспоминала об этом. Как она, Никки, обнаружила мать в луже собственной рвоты, как она бегала по дому, кричала и плакала, а трехлетняя малышка Эйдриен – тут Нико изображала сестренку с невинным личиком и круглыми серьезными глазами – тем временем постучалась в дверь к соседям и сказала: «Нам нужна помощь. Маме плохо. Надо скорее вызвать доктора».
Эйдриен не помнила всего этого. Она вообще почти не помнила матери – только эти обнадеживающие слова и сладковатый запах когда-то протянутого ей «Клинекса». А что касается отца…
Похоже, его звали «неизвестный». По крайней мере так значилось в графе документов, отведенной для его имени и фамилии. Эйдриен с Никки частенько гадали – кто же он такой? Одно время девочки воображали себе симпатичного бизнесмена-изобретателя с каким-нибудь звучным, многообещающим именем вроде Чарлз де Вер. Он проживал в анклаве богачей в роскошном районе Брэндиуайн-Вэлли, состоял в браке с нелюбимой женщиной и потерял голову от прекрасной и родившейся под несчастливой звездой девушки, которая после их разрыва скатилась к пьянству и наркотикам. Попав в смертельную ловушку самобичевания, подпитываемого несчастной любовью, она оказалась в трущобах Уилмингтона, где ее следы и оборвались… И по сей день отец девочек – это неизменно оказывался их общий отец, сколь бы ни мала была вероятность подобного – искал потерянных дочурок, помещал объявления во все крупные газеты и нанимал целые бригады детективов.
– Чему смеешься? – спросил Дюран, сидевший на кровати с зажатой подбородком телефонной трубкой.
Вопрос вывел Эйдриен из задумчивости. Оказывается, она смотрела на парковку и, не отдавая себе отчета, хихикала над своими воспоминаниями.
– Вспомнился отец, – сказала девушка и, заметив, что Дюран набирает номер, внезапно прониклась подозрительностью. – Куда ты звонишь?
– В «Домино».
– Ах вот как…
– Я делаю заказ. Сосиски будешь?
Она кивнула:
– Пойдет.
На линии ответили, и Дюран стал говорить в трубку. Эйдриен снова отвернулась к парковке. В оконное стекло ударяли мелкие капли дождя. За автостоянкой раскинулась «бесхозная» пешеходная территория изолированных друг от друга конторских зданий, мотелей и рядов магазинчиков. Это место во многом напоминало район, где выросли Нико и Эйдриен. Детство девочек прошло в нескольких милях от Уилмингтона, где проживала их родная бабушка, после смерти матери взявшая сирот на воспитание. Эйдриен почти не помнила бабулю, и почти все ее представления складывались из рассказов Никки. Лучше всего запомнился запах в бабушкиной комнате – настоящий эликсир, смесь каких-то непонятных лекарственных ароматов, на которые наложился запах косметики – ландышевого одеколона и сыпучей пудры для лица «Коти», стоявшей на туалетном столике возле кровати.
Бабушка не любила говорить о дочери, она уничтожила все ее фотографии. Все до единой. Судьба Диди Салливан превратилась в своего рода домашнее табу. Вопросы о ней неизменно вели к слезам, поэтому Эйдриен с раннего детства научилась сдерживать свое любопытство. А вот Никки – напротив. Она без устали пыталась разузнать от бабушки побольше, что неизменно заканчивалось криками и скандалом, Никки попадала под домашний арест, и ей на несколько дней устраивали молчаливый бойкот. Именно в такие периоды Эйдриен приходилось брать на себя роль посредника между двумя враждующими сторонами, передавая сказанные шепотом сообщения: «Бабуля говорит, иди мыть руки и пора ужинать» – «Ники сказала, у нее чистые руки».
Бабуля умерла, когда Эйдриен еще не исполнилось и шести. Никки тогда было одиннадцать. Поначалу девочки пару месяцев прожили у престарелой четы, взявшей сирот ради пособия, которое выплачивало на усыновленных детей государство. По прибытии в новый дом девочки получили едкий шампунь от вшей, и в восемь их отправили спать. С тех пор сестрам разрешалось мыться только раз в неделю, а перед сном их заставляли читать молитвы. Никки расстраивалась из-за того, что не могла принять душ или вымыть голову, когда ей вздумается, и называла свою приемную мать, миссис Данкирк, прямо в глаза зловредной дурой.
Пока Никки скандалила и очаровывала, крушила и подлизывалась, Эйдриен делала то, что ей говорили, и ничего не просила взамен. Она надеялась, что Данкирки увидят, какие они хорошие девочки, и оставят их у себя навсегда. Девочке казалось, что это лучше, чем неизвестная, а потому заранее страшная альтернатива. Так они и жили: старшая сестра в истерике раскидывала вещи, а младшая их собирала. Эйдриен с армейской аккуратностью застилала обе постели, мыла посуду и накрывала на стол – все безропотно. Никки тем временем создавала семейству массу всевозможных проблем, нарывалась на крик и завоевывала сердца престарелой четы, заставляя их хохотать до слез.
Однажды вечером Эйдриен тихо вышла из комнаты и с верхней ступени лестницы услышала разговор между стариками и представителем службы сиротского надзора.
