Джон Сирлз - Экзорцисты
– Сильви, милая, это ты? – спросила она, не открывая глаз, и мне вдруг показалось, что она ослепла и движется по миру на ощупь. – Что ты здесь делаешь? После такой ночи тебе следует отправиться в постель.
– Сейчас я пойду, но ты меня беспокоишь.
– Не нужно. Ложитесь, и спокойной вам ночи.
Я посмотрела на отца, он после коротких колебаний поправил подушки, чтобы мама могла лечь. Когда она устроилась поудобнее, он накрыл ее одеялом. Вместе с Пенни. Наклонившись, отец поцеловал маму в лоб.
– День был тяжелым для всех нас, но в особенности для тебя. Отдыхай.
Я прошла по комнате, выключая лампы, которые только что зажгла, и опуская шторы. Когда гостиная погрузилась в темноту, я подошла к маме и тоже поцеловала ее в лоб, стараясь держаться подальше от Пенни. Мамина кожа не была горячей или влажной, как я ожидала, – она оказалась прохладной и сухой.
– Спокойной ночи, ма, – прошептала я.
– Спокойной ночи, милая. Спасибо, что ты такая хорошая дочь.
Ее слова заставили меня вспомнить свою ложь о том, что официантка не трогала Пенни. А еще о Дот и о том, как я помогала Роуз, чтобы спасти свой доклад.
– Я не всегда бываю хорошей.
– Нет, ты всегда хорошая, – слабым голосом возразила она. – Ты нас никогда не разочаровываешь, Сильви. А теперь иди спать.
Мы с отцом поднялись наверх, обнялись на прощание и разошлись по своим комнатам. Я улеглась на кровать и мгновенно заснула. Но через час или два лучи утреннего солнца проникли в окно и разбудили меня. Еще не до конца проснувшись, я лежала и смотрела на полку над письменным столом. Я была слишком маленькой, когда дядя подарил нам с Роуз лошадок, и ничего не помнила. Но отец рассказывал, что Хоуи часто посещал ипподром, расположенный рядом с его квартирой в Тампе. Он редко много выигрывал, но, когда такое случалось, покупал несколько лошадок в специальном магазине. Дядя Хоуи опасался, что продаст лошадок, когда ему потребуются деньги, поэтому отдавал их нам. Отец не одобрял страсть брата к игре, но ему нравились эти лошадки, в особенности после того, как он увидел, с какой любовью я к ним отношусь.
Но в то утро, после возвращения из Огайо, кое-что изменилось.
Я выбралась из постели, пересекла комнату, пододвинула стул и встала на него.
Когда я увидела, что стало с Сабриной – безупречно белым пони с голубыми стеклянными глазами и хвостом из настоящего конского волоса, – которую вспомнила Роуз, я открыла рот, но не смогла произнести ни слова. Потянулась к черному пони с могучими мышцами и зелеными глазами. Эсмеральда – Роуз назвала и ее. Я держала обеих лошадок за животы и смотрела на их оторванные конечности. Тщательно вырезанные ноги, суставы, копыта устилали ковер. Я слезла со стула и стала подбирать кусочки, с каждым мгновением чувствуя, как меня все больше охватывают гнев и удивление.
Первым делом я подумала о сестре. И все же я не могла себе представить, чтобы она незаметно пробралась в мою комнату и сделала такое без всякой на то причины. Еще менее вероятным кандидатом являлся отец. К тому же он спал в соседней комнате и у него не было ни малейших поводов для того, что портить моих лошадок. Я прислушалась и уловила его легкий храп. Ну а мама наверняка все еще лежала на диване, внизу, в гостиной, там, где мы ее оставили. Она сказала, что у нее нет сил, чтобы подняться по лестнице в свою спальню. Тут я подумала о кукле. О Пенни, которую обнимала мама. О том, как она улыбается своей безмятежной улыбкой и ее пустые черные глаза изучают наш дом. Ей пришлось проделать длинный путь, а с собой она принесла лишь отпечатки пальцев на шее и изящный золотой браслет на запястье.
Птицы
На извивающейся лесной тропинке стояли люди с поднятыми вверх руками. Хикин велел мне говорить шепотом и идти тихо, чтобы их не побеспокоить. Когда мы вышли на открытое пространство, он остановился и опустился на колени, чтобы расстегнуть молнию на своем вещевом мешке, а я смотрела на его черные волосы с седыми прядями. Его тонкие пальцы были широкими и плоскими на концах, словно кто-то расплющил их молотком. Он вытащил небольшой целлофановый мешочек и протянул мне.
– И что я должна делать?
– То же, что и другие. Насыпь немного на ладони и подними их вверх.
Я высыпала зернышки себе на ладони, затем он сделал то же самое, после чего убрал мешочек обратно.
– Помни, – сказал он, глядя на меня узкими глазами на застывшем лице. – Ты должна оставаться совершенно неподвижной и молчать.
Он поднял руки, и я последовала его примеру. Хотя на мне были свитер и куртка, которые я достала из шкафа прошлым вечером, когда он в первый раз позвонил, у меня по спине пробежал холодок.
– И моя мама так делала?
– Да, так, как я тебе сказал.
– Когда вы с ней приходили сюда?
– Несколько раз. В первые дни после интервью, которое она согласилась мне дать, когда я писал книгу. У меня возникла идея привести ее сюда, когда она заговорила о глубокой печали, завладевшей ею после смерти ее отца, и о трагических событиях с птицами, которые всегда ее преследовали. Вероятно, она рассказывала тебе об этом?
Мне было стыдно признаться, но я сказала, что мама мне ничего не рассказывала.
– Но я читала эту часть вашей книги и все знаю.
– Только часть? – спросил Хикин. – А я считал, что ты прочитала всю.
Я сказала, что не стала читать последнюю часть из уважения к родителям.
– Они не хотели, чтобы мы с Роуз читали вашу книгу. Им не нравилось то, что вы там написали.
В этот момент в глазах Хикина что-то изменилось, они как-то затуманились.
– Я страдаю и всегда буду страдать из-за этого, – со вздохом сказал он. – Вот почему я написал вашей матери письмо с просьбой о встрече.
– И она согласилась?
Он посмотрел на свои ладони с щепотками зерна на каждой.
– Нет.
После этого мы перестали разговаривать. Другие люди по-прежнему стояли на тропе с поднятыми руками. Я еще выше задрала ладони.
Вьюрки. Черноголовые дубоносы. Именно эти птицы сядут на наши ладони, если мы проявим терпение, так мне сказал Хикин. Я посмотрела на его темно-бордовую куртку с застегнутой доверху молнией. Он порезал шею – наверное, во время бритья, решила я, – и на месте ранки остался кусочек салфетки с капелькой засохшей крови, что заставило меня вспомнить о перчатках Дерека. Кровь на ткани, неожиданный рассказ о том, как он потерял пальцы, мой визит к отцу Коффи – все это промелькнуло у меня в голове во время долгого ожидания в субботу. Хикин не мог встретиться со мной раньше из-за работы в газете, и я провела весь день дома с Роуз. После ссоры из-за денег мы с ней не разговаривали, так что тишину нарушал лишь бой часов, сообщавший, что время уходит, приближая меня к тому моменту, когда я должна буду встретиться лицом к лицу с Раммелем и Луизой.
Утром я сказала Роуз, что иду в библиотеку – опрометчивая ложь, если учесть, что она была закрыта, но я знала, что Роуз не станет проверять, – а потом встретилась с Хикином в конце Баттер-лейн. Мы поехали в национальный заповедник «Бомбей Хук» – для этого нам пришлось пересечь границу штата Делавэр. Оставалось всего двадцать два часа, и я начала думать, что от Хикина не будет ни малейшей пользы.
– Могу я спросить, как тебе удалось найти письмо? – сказал Хикин.
Я заметила, что его речь совсем не похожа на длинные предложения, которые он использовал в своей книге, и не имеет ничего общего с запинающимся и заикающимся человеком, которого описывал отец.
– Оно было в комнате моей сестры. А я искала письмо дяди. Я написала ему несколько недель назад, но он так и не ответил.
– Значит, мое письмо не было спрятано в каком-то особом месте?
Вопрос показался мне очень странным, и я почувствовала раздражение.
– Извините, нет. Оно лежало под кроватью Роуз, поэтому я и подумала, что письмо адресовано ей.
Он вздохнул.
– Ну, теперь нам нужно помолчать, иначе они не прилетят. Им нравится тишина и неподвижность, которые, по словам твоего отца, привлекали «капли».
Налетел порыв ветра и стряхнул на землю самые упрямые листья, которые все еще оставались на голых ветках. Мне вновь стало холодно, меня охватили неприятные чувства, связанные с родителями. Вдруг показалось, что я их предаю. Прошло еще некоторое время, но птицы так и не появлялись, и я нарушила молчание:
– Очевидно, вы ему не поверили.
– Твоему отцу? Да, не поверил, во всяком случае, в конце. А ты?
Я подумала о свете, до сих пор горящем в подвале, о картинках, которые отец показывал во время своих лекций, а также об истории его встречи с нашей мамой.
– И да, и нет. Когда он говорил, ему было трудно не верить.
– Мне знакомо это чувство. Когда я в первый раз их увидел, по большей части со сцены говорил твой отец. У него был дар оратора. Но твоя мать обладала еще более важным даром.
