Лоран Ботти - Проклятый город. Однажды случится ужасное...
— Я не знаю, к чему вы клоните… комиссар, так? И не знаю, зачем я вам понадобилась. Но я могу вам сказать только одно: я очень давно перестала удивляться всему, что связано с моей сестрой. Она никогда не жила как все. И для меня нет ничего удивительного в том, что она и умерла не как все.
— Что вы хотите сказать?
Софи Меришон отвела взгляд от лица комиссара и взглянула туда, где, в сотне метров от них, теперь покоилась ее сестра. Николя Ле Гаррек и Сюзи Блэр исчезли. Должно быть, вышли через противоположные ворота.
— Что именно вы хотите знать? Задавайте мне вопросы, так будет проще.
— Я пытаюсь восстановить жизненный путь вашей сестры. Как выяснилось, это непросто: из разговоров с местными жителями, знавшими ее, складывается впечатление, что у нее вообще не было прошлого.
Короткий сухой смешок.
— Оно у нее было, уверяю вас.
— Тогда начнем издалека. Что случилось с отцом Николя Ле Гаррека?
— Он умер… Тридцать лет назад. Николя тогда было… лет шесть, кажется…
— Отчего он умер?
— Автокатастрофа. Отказали тормоза, и он врезался в дерево.
В мозгу Бертеги словно зажглась аварийная красная лампочка.
Отказали тормоза…
— Расследование проводилось? — спросил он.
Короткий сухой кивок. Собеседнице как будто не хотелось нарушать тишину, царящую на кладбище.
— И?..
— Одиль была этим слегка… обеспокоена. Но все довольно быстро закончилось. Решили, что это был несчастный случай.
— Хм… — Бертеги потер подбородок. — И она начала строить свою жизнь заново, не так ли?
Снова кивок.
— Через какое время?
— Через год, кажется.
— Быстро.
— Да.
— Что стало с ее новым спутником?
Женщина прикрыла глаза, и Бертеги почувствовал, что ею овладела глубокая грусть.
— Не знаю… Мы с ней надолго потеряли друг друга из вида — почти на двадцать лет… все то время, что она жила с Анри… Анри Вильбуа — так его звали.
— А почему вы перестали общаться?
— Он меня невзлюбил…
— Это ваша сестра разорвала все контакты?
— Да.
— Оттого, что ее новый спутник вас невзлюбил?
— Ну, мне так кажется… Знаете, Анри Вильбуа вообще никого не любил. Он заставил ее порвать со всеми…
Бертеги вспомнил одну из фотографий, стоявших на комоде Одиль Ле Гаррек: в вечернем туалете, в окружении гостей, она была совсем непохожа на женщину, разорвавшую все связи с миром.
— Значит, она сильно его любила.
Женщина глубоко вздохнула.
— Я тоже долгое время так думала… Но сейчас я в этом не уверена. Когда мы с ней разговаривали, не так давно… хотя вообще-то мы никогда особенно не откровенничали, у меня нет такой привычки, и у нее не было… Так вот, во время этого разговора у меня сложилось впечатление, что он чем-то ее шантажировал.
— Почему вы так подумали?
— Она сказала одну фразу… когда речь зашла о тех двадцати годах, что мы не общались… Одиль сказала: «Так или иначе, у меня не было выбора». — Искренняя печаль слегка смягчила голос и взгляд Софи Меришон. — Не знаю, что она хотела этим сказать, — может быть, то, что она действительно его очень любила? Или то, что он чем-то удерживал ее, шантажировал?.. Не знаю…
— И вы так и не узнали, чем кончилась эта история?
Она покачала головой.
— Но вы спрашивали об этом у сестры?
— Да. Она сказала: «Он исчез».
— Просто «исчез», и все?
— «Он исчез из моей жизни» — вот ее точные слова. Так она мне сказала, когда вернулась. То есть стала со мной снова общаться… Мы больше никогда о нем не говорили. Те двадцать лет были бурными и не очень счастливыми для нас обеих…
Он исчез из моей жизни… Не совсем обычная фраза — ведь можно было бы сказать: «Он ушел», «Он меня бросил» или «Я его бросила»… Или даже так: «Он умер». Но «исчез»?..
— Вы не знаете, чем Анри Вильбуа занимался?
— Он был игрок.
— Игрок?
— Да, он жил игрой. Странный тип: вначале он обирал простаков во время партий в покер в частных домах, а потом отправлялся со своим выигрышем в казино и тут же все спускал. Я это поняла в первые месяцы их знакомства, пока мы еще общались с Одиль… Но что с Вильбуа дальше стало, я не знаю. Возможно, именно эта его… деятельность его и сгубила.
Бертеги размышлял.
Он исчез из моей жизни…
Могли он вернуться?
…черная тень…
Комиссар вспомнил еще кое-что из рассказа мальчишки с фермы — те слова, которые его бабушка говорила «призраку»: «Убирайся! Теперь все кончено!» Такую фразу можно сказать лишь тому, кого знаешь… Кому-то из города, например… Местному жителю или тому, кто жил здесь какое-то время…
Бертеги почти слышал, как щелкают кнопки и рычажки невидимого механизма у него в голове.
— Мадам Меришон, вы, случайно, не знаете, было ли что-нибудь… заслуживающее внимания в подвале дома вашей сестры?
— Нет…
— Вы не знаете, имела ли она какое-либо отношение к «делу Талько»?
— Нет, мне об этом неизвестно.
Женщина даже не стала уточнять, что это за «дело Талько». И не стала спрашивать, есть ли связь между смертью ее сестры и жертвоприношениями детей несколько лет назад… Она снова повязала голову своим черным платком — в чем совершенно не было необходимости, поскольку погребальная церемония уже завершилась, к тому же было не так холодно, — и взглянула на часы.
— Я многого не знаю, комиссар. И я уверена, что многое выяснится сейчас, после смерти Одиль… Но что касается наших с ней отношений — я вам все сказала. Она сделала свой выбор в жизни…
Последние слова Софи Меришон, очевидно, произнесла, испытывая смешанные чувства: осуждение, сострадание, презрение, печаль… Бертеги заметил, что на глазах ее выступили слезы, а губы сжались.
— Какой выбор? — все же спросил он.
Женщина печально улыбнулась, словно говоря: не этого от нее ждали… но так получилось… нашим родителям это бы не понравилось…
— Да, видимо, скоро многое выяснится, — снова произнесла она, не отвечая на вопрос, словно обращаясь к самой себе. — Но какое это теперь имеет значение?..
* * *Взглянув на женщину, которая накануне вечером позвонила ему в отель (Сюзи Блэр, так, кажется, ее зовут), Ле Гаррек невольно вздрогнул: она напоминала саму смерть. Серебристо-белые волосы, сухая мертвенно-бледная кожа, узловатые руки с чуть согнутыми от артрита пальцами… Даже ее глаза, светлые и прозрачные, как горные озера, сияли тем холодным спокойствием, которое может принести одна только смерть, — тогда как жизнь приносит лишь волнения, страсти, борьбу и страдания.
— Прекрасная церемония, — сказала она.
Вместо ответа он грустно улыбнулся — хотя так ничего и не сказал во время прощания. Зато кюре из собора Сен-Мишель произнес очень проникновенную погребальную речь, упомянув о праведном пути и примерной жизни усопшей.
Ле Гаррек рассеянно обвел взглядом памятники и надгробные плиты, подернутые туманом: здесь ничто не изменилось. За исключением того, что теперь здесь покоится его мать. Но та, кого он сейчас похоронил, была как будто не мать, а другой человек — праведница, живущая примерной жизнью…
— Я бы предпочла с вами встретиться при других обстоятельствах, — заявила женщина.
Что он мог на это сказать?
— Вы хотели меня видеть? — наконец спросил он, так ничего и не придумав.
— Да. Я думаю, ваша мать знала, что это случится.
Он окаменел.
— Она мне об этом говорила. О, мы с ней много говорили…
Ле Гаррек почувствовал, что краснеет.
— Она сделала меня, некоторым образом, своей душеприказчицей. Когда она поняла, что… вот-вот случится нечто ужасное (Сюзи Блэр произнесла эти слова совершенно обычным тоном, как если бы говорила о погоде, но сердце ее собеседника заколотилось сильнее), она поручила мне передать вам вот это.
Женщина раскрыла сумочку и, вынув большой коричневый конверт, протянула его Ле Гарреку. Тот не глядя взял его, стараясь не показывать своего нетерпения — конверт буквально жег ему пальцы.
— Она знала, — продолжала Сюзи, — что прошлое рано или поздно постучится в дверь. Она знала и то, что вы уже несколько недель находитесь в городе. (Ле Гаррек промолчал.) Она хотела вам позвонить. Встретиться с вами. Чтобы… не знаю… может быть, остановить то, что надвигалось. Но не осмелилась.
Он почувствовал, как на глаза выступают слезы. Чего только он не отдал бы, чтобы не слышать этих слов! Не быть здесь сейчас. Никогда не жить в Лавилль-Сен-Жур. Сколько раз он спрашивал себя: что было бы, если бы все сложилось иначе? И как именно все могло сложиться?
— Что вы собираетесь делать? — спросила Сюзи после недолгого молчания.
— Не я управляю этой игрой.
— Вы так думаете?
