Эрик Ластбадер - Французский поцелуй
Позднее, наращивая скорость вдоль по извилистой горной дороге он думает о доме. Об отце, гордом сыне уэллсского фермера, горбатившегося с утра до ночи на привольной, но скудной земле, чтобы прокормить семью.
Воображение Криса рисовало ему его отца, вырастающего из серого тумана Уэллса с котомкой за плечами, в которой лежит краюха хлеба, и несколькими шиллингами в кармане. Вот он приходит в Лондон, там учится, затем вступает в полк Уэллсских Гвардейцев, участвует в войне, на фронтах которой храбро сражается за Империю. Потом встречается с матерью Криса, американкой из Коннектикута, еврейкой польского происхождения. Хотя это не та женщина, в которую Малькольм Хэй мечтал в юности влюбиться, он женится на ней. Благодаря ей, эмигрирует в Штаты, а вся Уэллсская родня к тому времени уже перемерла.
А потом, один за другим, как выстрелы из ружья, — Терри и Крис, братья Хэй.
Терри. Крису всегда приходилось бороться за то, что Терри давалось без труда. Терри был прирожденный атлет. Сильнее, быстрее и сообразительнее, чем кто-либо еще из школы, в которой они учились. Крис всегда вкалывал в поте лица, но никогда не выбивался из второго состава, вечно в тени, отбрасываемой Терри.
И эта тень, все больше вытягиваясь с годами, заставляла его удваивать усилия, чтобы сравняться с достижениями брата. Невозможное дело, и, пожалуй, именно поэтому он чувствовал себя обязанным продолжать его. Вот, дорогая Сутан, что я вижу, уставившись в тени. Я вижу там себя, каким я должен быть и каким никогда не буду.
Одно хорошо: вечное соревнование с братом привело его на велотрек. Сразу же решил участвовать лишь в личных гонках, где нет риска засесть во втором составе: можно только проиграть. И проигрывал он поначалу очень даже часто. Потом постепенно, с большим трудом, стал занимать вторые места, а потом и первые.
А там и школьные годы закончились, и у них с Терри разошлись пути. Терри, до кончиков ногтей Уэллсский гвардеец, каким был Малькольм Хэй и какими он хотел видеть своих сыновей. Какими качествами надо обладать, думает Крис, нажимая на педали и мчась вперед сквозь тягучий, как сок пораненого клена, воздух, для того, чтобы выбрать военную профессию? Достаточно ли одного патриотизма, чистого и простого, или, как подозревал Крис, нужно иметь в душе какую-то личную амбицию или даже злость, — качества, в которых он подозревал своего отца и брата?..
У него никогда этой злости, которая могла бы подвигнуть его на убийство другой мужской человеческой особи, никогда не было. Он — пацифист, и именно поэтому он сейчас во Франции. А, может, прав отец, который считает, что он здесь из трусости, заставившей его поджать хвост и драпать во Францию, спасаясь от хаоса войны, возможности быть убитым?
Конечно, главное то, что это война, в которую Крис не верит. Ну и что? Разве это причина? «Как ты можешь так поступать? — вопрошал Малькольм Хэй, увидав Криса в аэропорту. — Я не могу поверить, что ты, мой сын, отправляешься во Францию, а не во Вьетнам. Крис, твой долг — бороться за наши идеалы: не допустить распространения коммунизма в Юго-Восточной Азии, противопоставить ему свободное предпринимательство, этот краеугольный камень нашей политики, сделавший Америку величайшей страной мира». Нет более стойкого прозелита, чем тот, кто сознательно принял догмы своей религии. Вот так, как Малькольм Хэй принял на веру Американскую Мечту. Америка стала его религией.
Америка, думает Крис. Права она или нет, но это моя страна? Не воспользовался ли он своим пацифизмом как благовидным предлогом, чтобы удрать? Сложное существо человек: даже собственные мотивы никогда не знаешь наверняка.
«Почему ты не хочешь, чтобы я гордился тобой? — в отчаянии спрашивал его отец, когда он уже шел на посадку в самолет. — Почему ты не хочешь стать настоящим мужчиной?»
Отец Сутан, представительный мужчина, которому нет еще и сорока пяти, менее догматичен, часто склонен пофилософствовать. Он удивительно напоминает лицом Шарля де Голля, не хватает только кепи на голове. Как ни странно, в политике он жесткий радикал. Убежденный противник войны, стыдится того, что его страна натворила в Индокитае, Вьетнаме и Камбодже. «То, что мы начали с рвением, заслуживающим лучшего применения, — говорит он, — то Соединенные Штаты, по-видимому, намерены завершить.»
Как ни странно, Сутан остается девственно невинной в вопросах политики и философии. Втирая ему в спину мазь, она объясняет: «С малых лет вокруг меня хороводились разные ребята. Все они, как я теперь понимаю, были радикалами и революционерами. Скорее Мараты, чем Робеспьеры, более смутьяны, чем реформаторы. Они были слишком увлечены обличениями, чтобы думать о том, как надо изменить жизнь».
«Как твой отец?»
«Моего отца трудно любить, но им легко восхищаться. — Ее талантливые руки убирают боли из его переутомленных мышц. — Он верит, что перемены являются закономерным фактором прогресса. По его словам, перемены начинаются с освобождения от груза прошлого».
"История, — говорит мосье Вогез, отец Сутан, — это кандалы. Возьмите Камбоджу, например. Мы, французы, превратили ее в полуколониальный протекторат. Выкачивая из нее ее ценнейшие природные ресурсы, мы подрезали под корень местную промышленность, пустив экономику страны под откос. Ремесленники нищали, а мы создавали новую промышленность заместо старой. А одновременно с этим приучали национальных лидеров к излишествам, поощряли коррупцию, чтобы еще более упрочить свое собственное богатство и могущество. В этих кандалах французского производства Камбоджа быстро деградировала.
"Единственный способ изменить это плачевное положение дел это разбить кандалы, уйти прочь от истории, которая растеряла традиционные кхмерские ценности и подпихивает страну к современному миру.
«Короче, для того, чтобы спасти Камбоджу, надо освободить ее от груза прошлого. А для этого надо стереть с доски и начать все с самого начала».
Мосье Вогез очень возбуждается, его лицо пылает, когда он взволнованным голосом говорит о том, что пришла пора исправить последствия неправедных дел, творившихся долгое время его страной в отношении Камбоджи. Причем Крису порой кажется, что он рассматривает свою миссию, как своего рода джихад, как будто его речи имеют обоснованием не только правильную идеологию, но и санкционированы самим Всевышним.
Тренировки шли своим путем, когда однажды Криса пригласили на званый обед в летней вилле М. Вогеза, впечатляющем особняке со стенами из белого оштукатуренного кирпича и красной черепичной крышей. Там он познакомился с пухленьким кхмером лет сорока с небольшим по имени Салот Cap. По словам мосье Вогеза, это был лидер камбоджийских борцов за свободу, Красных Кхмеров. В прошлом — один из учеников М. Вогеза.
— Ученик, которым я очень горжусь, — сказал о нем отец Сутан, представляя.
Салот Cap пожал руку Криса, они обменялись любезностями по-французски и он пошутил, что-де французские радикалы помогли ему даже больше, чем сам Карл Маркс. Когда он смеялся, у него был дружелюбный и ласковый вид. Эдакий добрый дядюшка. Но немного погодя Крис подслушал его разговор с группой господ в темных костюмах, без сомнения, влиятельных французских коммунистов:
— Камбоджа уже стала страной крови и горьких слез, — изрек он, и при этом у него в глазах Крис заметил странное, сумрачное выражение, от которого становится не по себе.
Крис потихоньку присоединился к этой группе. Салот Сар тем временем продолжал:
— Я полагаю, что генерал Лон Нол, премьер правительства Сианука, уже заключил сделку с американцами, возможно, даже с самим ЦРУ. Эта нация широко известна своим презрением к историческим реалиям, к тому, как складывается внутренняя жизнь страны. Они абсолютно слепы к идеологическим течениям.
Его ораторская манера была странно притягательная. Когда он начинал говорить, все головы сразу же поворачивались к нему. И говорил он, надо признаться, прямо-таки вдохновенно. Крис даже вспомнил кадры кинохроники, запечатлевшие выступление Адольфа Гитлера. Конечно, подумал он, какая может быть параллель между ними: Гитлер и Салот Сар! Однако, их способы и приемы, которыми они пользовались, чтобы воздействовать на толпу, явно похожи.
— Я убежден, — говорил Салот Сар, — что американцы рассматривают Лон Нола как второго Чан Кайши, белого рыцаря, поднявшего свой меч против гидры коммунизма в Камбодже. Если это действительно так, то можно быть уверенными, что в ближайший год Лон Нол будет править Камбоджей. Народ поменяет одного деспота на другого — и все. Страна как была, так и останется юдолью слез и крови.
— Это будет иметь поистине катастрофические последствия для Камбоджи, — согласился один из французских коммунистов. — Мы должны делать все, что в наших силах, чтобы не допустить этого.
Салот Сар улыбнулся, и опять Крис заметил в его глазах сумрачное выражение, от которого становится не по себе.
