Джеймс Уилсон - Игра с тенью

Я назвал его стариком, но, когда Фэррант снял плащ и осторожно уселся в свободное кресло, я понял, что сам гравер был намного старше. Время его не пожалело, но когда-то он явно выглядел впечатляюще; даже сейчас, больной и сгорбленный, он все еще отличался широкими плечами и солидной фигурой. Он заполнял собой маленькую комнату, а его лицо с большим носом, широким ртом и выступающими бровями придавало ему внушительную внешность римского императора. Это впечатление только подчеркивалось тем, что от холода его кожа побелела и засияла, как мраморная.

Через несколько минут они уже увлеченно разговаривали, и Фэррант наклонялся вперед, поворачивая руку, чтобы подчеркнуть свои слова. Его собеседник согласно кивал (хотя мне казалось, что в его глазах была заметна настороженность) и непрерывно стучал пальцами по запястью. Когда служанка принесла им пиво, человек в красном галстуке поднял голову и улыбнулся ей, но Фэррант словно ее не заметил и продолжал говорить без остановки. Я подождал еще две-три минуты и, когда Фэррант наконец выпрямился и потянулся за кружкой, решил, что теперь можно заходить.

Несколько сидевших за столом посетителей оглянулись, когда я вошел, но в остальном мое появление никого не встревожило. Я понял, что правильно выбрал сюртук. Дымный теплый воздух коснулся моего лица, он был тяжелый и душный, как одеяло, и я вдруг почувствовал, насколько замерз. Так что мне не понадобилось особого актерского мастерства, чтобы пробраться среди стульев и столов, дрожа, потирая руки и бормоча «брр» себе под нос, пока я не подошел настолько близко, чтобы слышать речь Фэрранта, и не разобрал (или мне так показалось) в потоке слов одно, которое заставило меня замереть на месте: «Тернер».

Естественно, первым делом мне захотелось замереть и прислушаться, но я рисковал привлечь их внимание. Огромным усилием воли я заставил себя продолжать спектакль. Они замолчали, когда я подошел, но старик в красном галстуке смотрел на меня с легким любопытством, будто человек, наткнувшийся на уличного артиста. Я тем временем устроился у камина и начал топать ногами и дуть на руки, поднимая пар от моей промокшей в тумане одежды.

— Добрый вечер, — сказал я, понимая, что, если я хочу вступить с ними в разговор, мне придется завязать его самому.

Они кивнули, но не ответили; через секунду, словно решив, что этой демонстрации вежливости достаточно, Фэррант наклонился к своему спутнику и сказал странно высоким, женским голосом:

— Уж конечно, если б это ты сказал, к тебе бы скорее прислушались.

Его собеседник не ответил — то ли потому, что не хотел продолжать беседу при мне, то ли потому, что я вызывал у него любопытство, но он продолжал за мной наблюдать. Помолчав, он спросил:

— Вы всю ночь бродили? — и повернулся к Фэрранту: — Посмотри на него, Джек! Он мокрый, как пес.

Фэррант прищурился и посмотрел на меня. От этого усилия лицо его нахмурилось, но все следы суровости немедленно испарились, когда он жалостливо вдохнул, Втягивая воздух с легким свистом, и сказал:

— Ох, бедолага, что ж с вами случилось?

— Женушка из дому вышвырнула, — сказал его собеседник со смехом, и я было присоединился к нему, но Фэррант остановил нас, подняв большую руку и покачав головой.

— Нет, — сказал он серьезно и продолжил смотреть на меня, будто давая мне шанс объясниться.

— Я пришел повидать сестру, — сказал я, — только дома не застал.

Фэррант кивнул.

— Где она живет-то?

— На Троттер-стрит.

Я понимал, что напрасно говорю это, но мне никак не приходило в голову название другой улицы поблизости. Ругая себя за беспечность, я ждал, что он спросит, как же зовут мою сестру и в каком доме она живет, но он просто кивнул и продолжил:

— А вы где живете?

— На другом конце города. В Патни, — сказал я.

— Это далеко, — сказал Фэррант.

Он огляделся и подвигал ногой, пока не наткнулся на табуретку, подцепил ее и подтянул ко мне.

— Вот. Ни к чему стоять после такого вечера.

— Спасибо, — сказал я и сел.

— Какое-то срочное дело? — спросил Фэррант. — Я могу передать, если хотите. Я там живу, в двадцатом доме.

Мгновение я не имел ни малейшего представления, что ему сказать, но потом будто молния вдруг осветила ландшафт, который лежал во тьме, и я ясно понял, что должен ответить.

— Большое спасибо, но дело в том, что я только что вернулся из Петуорта.

Мне показалось, или Фэррант и его спутник украдкой переглянулись? Я продолжил:

— Ее сын там служит, и я приехал рассказать ей, как у него дела.

Я помедлил, но они молчали, хотя и смотрели на меня так напряженно, что я не мог не отметить это вслух, чтобы не вызвать подозрений.

— Так вы знаете Петуорт? — сказал я, глядя на своих собеседников. — В Сассексе?

— Только по слухам, — ответил Фэррант с сухой усмешкой.

— Вы бы его только видели! Настоящие катакомбы. Большая часть дома пустует, и слуги с утра до вечера бегают взад-вперед.

Подошла служанка, худая темноволосая девушка лет восемнадцати, чтобы принять мой заказ. Я подумал, не заказать ли им чего-нибудь, но решил, что это слишком назойливо.

— Капни туда кой-чего, Кейт, пусть он согреется! — крикнул старик в красном галстуке, когда она пошла прочь. — А то он возьмет да и помрет от холода!

Она повернулась и крикнула что-то через плечо, но ее слова заглушила волна хохота, пробежавшая по комнате до самого старика.

— Честно говоря, — сказал я, — я и сам надеялся найти там себе место; Пол славный мальчик, и я думал, они могли бы захотеть взять еще коня из той же конюшни. Но…

Фэррант поднял руку и наклонился ко мне:

— В каком качестве, мистер…

— Дженкинсон, — сказал я. — Старшего слуги, знаете ли. Я был помощником дворецкого на прежнем месте, — тут я сделал паузу для пущего эффекта и понизил голос, — но хозяин умер прежде, чем написать мне рекомендацию.

Я рассмеялся — или, скорее, Дженкинсон рассмеялся, потому что я едва узнал лукавый и циничный смешок, который сорвался с моих собственных губ. Старик в красном галстуке тоже рассмеялся, но нас быстро заставил устыдиться и замолчать Фэррант, который не пожелал подстраиваться (а ведь братство поверхностного бессердечия — самый большой клуб в мире, и отказ от членства в нем требует мужества) и продолжал все также серьезно смотреть на меня.

— Но оказалось, что полковнику Уиндэму — он там теперь хозяин — нужны только те, кто пришел из их старого дома. — Я подмигнул Красному Галстуку — Его жена, видите ли, из евангелических христиан и очень заботится о морали слуг.

Девушка принесла мне портер, и я подмигнул и ей тоже.

— Ваше здоровье, господа.

Фэррант торжественно поднял бокал, но пить не стал.

— В старину я бы там к месту пришелся, — сказал я, — если верить рассказам Пола. Полон дом народу, художники, поэты и кто там еще… Женщин тоже хватало, а в каждом углу либо член Королевской академии, либо ублюдок его лордства.

Я покачал головой, выражая — или пытаясь выразить — сожаление, что пропустил такие интересные дела.

— Это вы про третьего графа? — спросил Фэррант.

— Да, — сказал я с достаточным, надеюсь, удивлением. — А что? Вы с ним были знакомы?

— Я слышал о нем, — сказал Фэррант. — Тогда его все знали, по крайней мере в моем ремесле.

— Правда?

Я уже собирался было продолжить: «А вы что, художник?» — но передумал. Мои догадки должны быть не точными, и я не должен слишком стремиться ему понравиться. Я глянул на Красного Галстука и с шутливой улыбочкой, почти дерзким тоном спросил:

— И что это за ремесло такое, мистер?…

Краем глаза я заметил, что губы Красного Галстука дернулись в ухмылке. Фэррант смотрел на меня все так же бесстрастно, но я заметил, что вены на его бледных щеках начали наливаться кровью.

— Фэррант, — сказал он. — Я гравер.

— А, — ответил я безразлично, глотнул пива и опять ухмыльнулся Красному Галстуку: — Да, такая кружка укрепляет, мистер…

— Харгривс, — сказал Красный Галстук, смеясь.

— Укрепляет лучше грелки.

Я почти не обратил внимания на критический голос у себя в голове, отметивший: «Глупо сказано — грелки не укрепляют». Я был слишком занят тем, что придумывал, как вернуть разговор снова к Петуорту, а потом к художникам и к…

— А о Тернере они что-нибудь говорили? — спроси Фэррант внезапно.

Я не мог поверить в свою удачу.

— О Тернере? — спросил я.

— Да, о пейзажисте, — ответил Фэррант, глядя не на меня, а на Харгривса, и выражение его лице будто заявляло: «Смотри, я знаю, о чем говорю».

— Вообще-то да, — сказал я, смеясь, — хотя я не знаю, насколько этому можно верить.

Фэррант наклонился поближе:

— А что именно?

— О, — отозвался я, — он был странный и скрытный человечек, запирался в библиотеке и не пускал к себе никого, кроме графа.