Грегг Гервиц - Обвинение в убийстве
Детектив щелкнул пальцами перед лицом Доббинса:
– Ты любишь их трогать?
– Я обнимаю девочек. Девочек и мальчиков.
– Ты любишь трогать девочек?
– Да.
– Что да?
– Я люблю трогать девочек. Я…
– Ты – что?
Доббинс дернулся от резкости тона детектива. Он зажмурил глаза:
– Клубника, мокко, миндаль, фу…
– Ты – что, Мик? Ты – что?
– Я… э… э… я иногда ласкаю их, когда они расстроены.
– Ты ласкаешь их, и они расстраиваются?
Доббинс почесал голову над ухом, потом понюхал свои пальцы:
– Да.
– Так случилось и с Нолл? Да?
Доббинс сжался от назойливого голоса:
– Я думаю да. Да.
Два раза пролистав папку, Рейнер остановил запись:
– Это весь фрагмент.
– Это не признание, – сказал Тим.
– Слабовато, – согласился Митчелл. – Я согласен, что это не признание, но я не думаю, что здесь нужно признание. Я думаю, других доказательств достаточно.
– Каких доказательств? – спросила Аненберг. – Семь впечатлительных маленьких девочек? Девочка, умершая от инфекции, которая так и не была окончательно увязана с надругательством, которое, кроме всего прочего, так никто и не доказал?
– Позвольте-ка мне это прояснить, – вмешался Роберт. – У нас есть семь маленьких девочек, каждая из которых признает, что над ней надругался недоразвитый сторож. Они на куклах показывают те гадости, которые этот извращенец учинил. Каждая из них говорит, что он надругался над их подругой, которая теперь мертва из-за инфекции, которая у нее развилась в результате этого надругательства. На пленке он говорит, что любит ласкать и обнимать маленьких девочек. Вы не думаете, что дело ясное как день?
– Нет, – сказал Тим. – Я так не думаю.
Роберт повернулся:
– Аист?
Сутулые плечи Аиста поднялись и упали:
– Мне все равно.
– Если ты собираешься остаться в этой комнате, – обратился к нему Тим, – лучше, чтобы тебе было не все равно.
– Прекрасно. Я думаю, что, скорее всего, он это сделал.
– Франклин?
Дюмон пожал плечами:
– У нас недостаточно улик, к тому же нет признаков вагинального или анального повреждения хотя бы у одной из девочек, и ничего конкретного, увязывающего инфекцию мочевого пузыря с надругательством.
– У Доббинса нет криминального прошлого, – сказала Аненберг. – Ни уголовных преступлений, ни неподобающего поведения.
– Это просто значит, что до этого он не попадался. – Митчелл тяжело засопел; он был раздражен. – Почему бы нам не провести предварительное голосование?
Аненберг, приподняв бровь, посмотрела на Рейнера, и он кивнул.
Голосование закончилось с результатом четыре голоса против трех в пользу того, что Доббинс невиновен.
Аист, как всегда, казался безразличным, но Роберт и Митчелл с трудом сдерживались, стараясь не выдать свое разочарование.
– Мы здесь для того, чтобы прижать подонка, – сказал Митчелл. – Если мы не начнем действовать, другой возможности исправить ситуацию не будет.
– Начать действовать – не всегда правильное решение, – заметил Тим.
Роберт не сводил глаз с фотографии покойной сестры:
– Скажи это семи маленьким девочкам, над которыми надругались, и родителям их умершей подружки.
– Семи маленьким девочкам, которые говорили, что над ними надругались, – поправила Аненберг.
– Слушай, сука…
Дюмон качнулся вперед в своем кресле:
– Роб!
– Ты думаешь, что знаешь на все правильный ответ. Но ты на своих высоких каблуках даже на настоящую улицу не выходила, так что, черт тебя дери, не говори мне, что ты чего-то в этом понимаешь!
– Роберт!
– Пока не встретишься с подонками, не поймешь. – Роберт мотнул головой в сторону телевизора. – От этого ублюдка просто несет виновностью.
Дюмон привстал со стула, упершись руками в стол:
– Твое обоняние не является критерием для нашего голосования. Ты или принимаешь участие в обсуждении, или можешь валить обратно в Детройт.
В комнате вдруг все застыло – и стакан Рейнера на полпути к его рту, и Аненберг вполоборота в кресле.
Глаза Дюмона горели гневом:
– Ты меня понял?
Лицо Митчелла вытянулось:
– Послушай, Франклин, я не думаю…
Рука Дюмона взлетела вверх – жест постового, указывающего направление, – и Митчелл застыл.
Лицо Роберта смягчилось, и под взглядом Дюмона он опустил голову.
– Черт, я не хотел.
– Так не начинай. Ты меня понял? Ты меня понял?
– Да, – Роберт поднял голову, но не мог заставить себя посмотреть на Дюмона. – Я не хотел. Моча в голову ударила.
– Моче в голове не место. Извинись перед мисс Аненберг.
– Послушай, – сказала Аненберг, – это совсем не обязательно.
– А по-моему, обязательно. – Дюмон не сводил глаз с Роберта.
Тот повернулся к Аненберг.
– Приношу свои извинения.
Она нервно рассмеялась:
– Не бери в голову.
За столом воцарилось молчание.
– Почему бы нам не сделать небольшой перерыв перед тем, как мы приступим к следующему делу? – предложил Рейнер.
Тим стоял на заднем дворе Рейнера, глядя на изысканный сад.
Он услышал, как дверь распахнулась, потом захлопнулась, и почувствовал легкий цитрусовый запах духов, когда Аненберг была еще в нескольких шагах от него.
– Огонька не найдется?
Ее рука обвила его сбоку и скользнула в передний карман его куртки. Он сжал ее запястье и отвел руку:
– Я не курю.
Она усмехнулась:
– Расслабься, Рэкли. Копы – не мой типаж.
Ее гладкие волосы казались шелковыми. Аненберг была полной противоположностью Дрей – изящная, темноволосая, кокетливая, – и будила в Тиме дискомфорт. Он повернулся к темным массивам сада. Ряды кустарника вились зигзагом, уходя вдаль, чтобы раствориться в темноте.
Аненберг вынула сигарету, сунула ее в рот и похлопала себя по карманам.
– Куда ты смотришь?
– В темноту.
– Ты строишь из себя мистера-загадку, так? Все время в раздумьях, молчаливый, сильный. Думаю, это дает тебе ощущение дистанции и покоя.
– Ты меня раскусила.
– Я бы не рискнула зайти так далеко. – Она положила руки на бедра, пристально глядя на него, и сказала:
– Спасибо, что вступился за меня.
– Я просто высказывал свою точку зрения.
– Роберт бывает довольно агрессивен.
– Согласен.
– Тебя это злит?
– Еще как. – Тим бросил взгляд на освещенные окна дома. Дюмон, Аист и Роберт ждали у стола в конференц-зале, Рейнер на кухне вытаскивал бутылку воды из холодильника. Появился Митчелл, Рейнер притянул его к себе, положил руку ему на плечо и что-то зашептал на ухо. Тим снова посмотрел на Дюмона и задал себе вопрос, знает ли он, что Рейнер и Митчелл секретничают через две комнаты от него.
– Дюмон может держать его в узде. Его и Митчелла.
– Знаешь, – ее взгляд убежал в сторону, – я думаю, что это здорово – правосудие, которое можно контролировать. Это смело. Это утешает. Но для меня правосудие – как вера в Бога. Я лезу со своей статистикой и нравоучениями, потому что знаю правила.
Тим издал звук, изображающий задумчивость, но не ответил. Он жевал свою щеку, разглядывая темные силуэты кустов.
Она стояла рядом с ним, глядя на сад, как будто пыталась понять, на что он смотрит:
– Роберт прав в одном: я далека от улиц, как от Луны, но я рада, что я по эту стороны жизни. Обсуждаю, рассматриваю, анализирую. Я бы никогда не смогла делать то, что делаешь ты. Риск, опасность, мужество. – Она легонько хлопнула его по руке. – Ты смеешься надо мной? Почему?
– Дело не в мужестве. И я вовсе не испытываю удовольствия от опасности.
– Зачем же тогда ты это делаешь? Защищаешь закон. Рискуешь жизнью.
Тим на секунду задумался:
– Ну, может, мы делаем это, потому как боимся, что больше никто этого делать не захочет.
Она вынула изо рта незажженную сигарету и сунула ее обратно в пачку:
– Не все из вас. – Она пошла обратно к дому.
Поднялся ветер. Он был холодный, сырой, пронизывающий до костей, и Тим засунул руки в карманы. Пальцы наткнулись на листок бумаги. Он вынул его, не понимая, что это. Номер телефона и адрес, написанный женской рукой.
Он повернулся, но Аненберг уже скрылась в доме. Через минуту он последовал за ней.
Все шестеро сидели, ожидая возвращения Тима. Точно в центре перед Рейнером, как тарелка с ужином, лежала черная папка.
«Четвертая, – подумал Тим. – Потом еще две, и дело Кинделла».
Погруженный в блаженную отрешенность, Аист делал самолетики из чистых листов бумаги и напевал себе под нос песню из какого-то старого фильма. Дюмон сидел, откинувшись в кресле; стакан с бурбоном стоял у него на колене.
Рейнер наклонился вперед и положил руку на папку:
