Мне снится нож в моих руках - Эшли Уинстед
Я покачала головой, пытаясь удержать на лице улыбку, но чувствовала, как сердце моё разбивается.
– Джесс, – Джек накрыл своей рукой мою. – Я правда хочу, чтобы ты хорошенько развлеклась. За нас обоих.
Развлеклась, ага. Я собиралась добиться куда большего. Я откашлялась.
– После того, как я подробно отчитаюсь тебе обо всех, в награду я ожидаю, что ты наконец-то познакомишь меня с Уиллом.
Джек убрал руку.
– Может быть. Ты знаешь, что я предпочитаю… разделять эти вещи.
Джек до сих пор не представил меня своему молодому человеку – ни разу за все годы нашей обновлённой дружбы, которая и сама по себе была странной. Когда Джека на последнем курсе обвинили в убийстве Хезер, несколько месяцев перед тем, как он навсегда покинул кампус, другие студенты, завидев его, переходили дорогу: все были уверены, что убийца – именно он. Если он входил в помещение, все напрягались и расходились.
Но не я. Я в его обществе оставалась расслабленной – ни учащённого сердцебиения, ни дрожащих рук – и всё это несмотря на то, что у полиции были почти неопровержимые доказательства.
Моя реакция не поддавалась логике. Джек был парнем Хезер – первым подозреваемым в её убийстве. Покрытые её кровью ножницы – те самые, которыми её зарезали, нанеся множество ударов – нашли в его комнате. Свидетели видели, как Джек и Хезер громко орали друг на друга всего за несколько часов до того, как было обнаружено тело. Доказательства налицо.
Но в конце концов полиции не удалось осудить Джека. В некотором роде это не имело значения. В глазах всех он всё равно был убийцей.
Всех, кроме меня.
Медленно, сантиметр за сантиметром, знание, которым обладало моё тело, пробралось в мой мозг. Как-то ночью, примерно через год после того, как я переехала в Нью-Йорк, я проснулась в холодном поту, подскочила в крошечной снятой мною спаленке, напряжённая, как струна, и наполненная единственной уверенностью: Джек – невиновен.
На то, чтобы связаться с ним, у меня ушло ещё три месяца. Он тоже жил в Нью-Йорке; пытался слиться с толпой. Я сказала ему, что считаю его невиновным, и с тех пор стала одним из его немногочисленных друзей. Я была его единственным другом из колледжа, хотя до смерти Хезер он был популярен. Президент студсовета. Казначей «Фи Дельты». Волонтёр года университета Дюкет.
Я никому не сказала, что до сих пор общаюсь с Джеком. Это мой секрет – ну, один из них.
Теперь от одного его вида – он был сама доброта – меня переполняла злость на людей. Джек всегда был таким несомненно хорошим, таким прямолинейным. То, что столько народу легко поверили, что он способен на такую ужасную жестокость, было поразительно. Я встречала опасных – по-настоящему опасных – людей и видела в жестокость в их глазах, слышала, как она наполняет их голоса. Джек – совсем не такой.
Так что я понимала, почему он хотел защитить новых людей в своей жизни от своего прошлого, от ужасов обвинения, которое хоть и не было предъявлено, снято тоже, по сути, не было. Не то чтобы он мог бы по-настоящему что-то от кого-то спрятать – есть же интернет, и тот факт, что он был обречён браться за самую грязную работу, потому что с любой другой его увольняли, ошеломлённые результатами поиска в Гугле. Или же тот факт, что он почти не общался со своей роднёй. Хотя, если по справедливости, это может быть и не только из-за Хезер, но и из-за их южного нрава, их баптистских взглядов, их зашоренности…
Я понимала, почему Джек хотел возвести твёрдую, нерушимую стену между «тогда» и «сейчас». Но это всё равно трудно укладывалось у меня в голове, ведь прошлое значило для меня так много. Я жила в непрерывном потоке воспоминаний; сцены из прошлого всё ещё разворачивались передо мной. Я слышала в голове голоса своих друзей, поддерживала жизнь в наших разговорах, даже если уже много лет говорила я одна, повторяя в этой односторонней беседе: «Подождите – и увидите».
У меня по спине пробежал холодок. Завтра уже не надо будет ждать.
Джек вздохнул.
– Спасибо, что пришла со мной повидаться перед отъездом. Знаешь, я рад, что ты так и не изменилась. Серьёзно. Десять лет – а Джесс всё та же.
Я чуть не уронила стакан.
– Что ты имеешь в виду? – Я показала на себя рукой. – Это платье от «Родарте». Посмотри на эти волосы, эти ногти. Обо мне писали в газетах. Я была в Европе – раз шесть, не меньше! Я теперь совсем другая.
Джек рассмеялся, будто бы я пошутила, и приподнялся, чтобы перегнуться через столик и поцеловать меня в лоб.
– Не переставай быть такой душкой, ладно? Ты – из хороших.
Я не хотела быть «душкой». Как неинтересно, как жалко. Но я хотела быть «из хороших»: это как будто эксклюзивный клуб. Я не знала что ответить. По крайней мере, Джек дал мне то, за чем я сюда пришла: его благословение. Теперь я могла ехать в Дюкет без чувства вины. Ради этого я, глядя, как он набрасывает себе на плечи плащ, придержала язык за зубами.
Он отошёл от стола, потом обернулся, и в его глазах было что-то… Волнение? Страх? Было трудно разобрать.
– И ещё кое-что. Мне всё приходят эти письма…
– Пожалуйста, не говори мне, что это эти религиозные на всю голову с обещанием, что ты будешь гореть в аду.
Джек поморщился.
– Нет. Наоборот. – Он посмотрел на меня, на мои поднятые от удивления брови. – Знаешь что, неважно. Может быть, это ничего и не значит. – Он расправил плечи. – Попроси записать своё вино на мой счёт. Клара никогда не требует с меня платы.
Он похлопал меня по плечу и ушёл, лавируя между разношёрстными стульями бара. Он остановился у выхода и оглянулся.
– Просто… Когда приедешь в Дюкет, передай от меня привет Эрику Шелби, – и вот он уже на улице, на тротуаре, и его уносит потоком людей.
На этот раз я и правда поперхнулась вином. Эрик Шелби – младший брат Хезер? Когда мы были на последнем курсе, Эрик был на первом. Никогда не забуду выражения его лица в день, когда нашли Хезер; он выскочил из-за угла, увидел толпу под нашей дверью, поискал в толпе лицо сестры, не нашёл…
Последний раз я видела Эрика и Джека вместе десять
