Аркадий Макаров - Быстрые деньги
Ах, детство, детство!..
Девочка ты моя неповторимая!.. Школьница-ученица! Бабочка белокрылая! Смеялась так, как потом не умел никто. Фартучек кружевной, платьице каштановые, косы ручейками по плечам, лёгкий завиток над бровью, а бровь, как колосок ячменный. Вскинет бровь, засмеётся – сердце остановится… Эх, что было – быльём поросло! Вот, вспомнилось и взгрустнулось…
…Во всём виновата их классная руководительница, добрейшая и мудрая Вера Ивановна, учительница истории. Это она, направляя класс на послушание, впервые в сельской школе рассадила попарно мальчиков и девочек за одной партой. Вначале было весело и шумно, но потом всё стихло, как стихает, умаявшись, гроза над полем. Тихо, и ни одна травинка не шелохнётся.
Только потом такой скандальный почин потихоньку перебрался и в другие школы, где получил всеобщее одобрение начальства. Новый подход к старым проблемам. Нравственное и сексуальное воспитание налицо. Запретное – всегда рядом, а привычное не раздражает. Тогда интернет только предощущался, и случаи беременности несовершеннолетних были крайне редки. А об изнасиловании и речи не велось.
Так каждому досталась своя половина. Класс стал задумчивее, торжественнее и, кажется, даже поскучнел от этой торжественности.
Один Коля Шмырёв оставался весел и неунываем. Ему не досталось никого. В классе случилось нечётное число учеников, и кому-то пришлось быть одному. К Шмырёву ни одна девочка не соглашалась садиться, но, несмотря на это, он держался в гордом одиночестве. Зато был пересажен на первую парту и всегда оказывался у преподавателя под рукой, что отразилось на его успеваемости.
Вот тогда-то ученику восьмого класса Денису Тагенцеву в пару пришлась Наташа Коростелёва, девочка незаметная, вначале не привлекавшая никакого внимания Дениса. Потом он с удивлением стал замечать в ней ту особенность, которая делает каждого человека незаменимым: и лицо особенной формы, и стать – не такая, как у остальных, а высокая. Не в том смысле, что Наташа высокого роста, а наоборот, что-то крылатое, неуловимое, небесное сквозило в каждой чёрточке её фигуры, ещё детской, ещё подвижной и гибкой, как лозинка на ветру.
Шмырь всё приставал к Денису:
– Ну, как? – весело, но с ноткой зависти спрашивал он.
– Что, как? – не понимал Денис.
– Ну, это – ножки…
– Что ножки? – до Дениса пока не доходило понятие – «ножки».
– Небось, встаёт? – гыкал Шмырь
– Встаёт один вопрос к тебе: когда ты, скотина, отвяжешься?
Но тот не обижался. Даже громоздился в лучшие друзья: всё спрашивал – что, да как? Подозрительный стал какой-то. На переменах всегда старался быть рядом, прикидывался своим в доску, ссужал деньгами и сигаретами. Норовил быть необходимым. Вроде брата сделался. С глаз не спускал, пока Денис не уехал в Москву. Школа – что? – движение к цели. А цель – всё!
Ошибался Денис Тагенцев, кадровый экономист среднего звена. Оказалось, как по Троцкому: цель – ничто, главное – движение. Вот и сидит Денис в доме Шмыря, где рядом… рядом где-то то самое движение, воплотившееся в женское податливое тело.
Бросил Коля Шмырёв на сонную тахту, стоящую возле окна, старинный кожушок овчиной наружу, а сам:
– Я – щас! Ты отдыхай! – и скрылся за тихой нескрипучей дверью, куда Денису заглядывать и в голову не пришло.
«Я – щас!» – сказал Коля и пропал. Только за окнами шум осенних листьев и пустота ночи.
Что оставалось делать? Прилёг случайный гость на кожушок и растворился во хмелю, как в густом киселе.
– Ой! – раздался испуганный женский голос, и Дениса сразу вышвырнуло из липкого киселя наружу.
В комнате лучистый солнечный свет. И, как ангел, слетевший с луча, в голубой полупрозрачной ночной сорочке стоит его Наташа, высвечиваясь вся, словно под той сорочкой не женская суть, а лампа в сотни ватт. Денис от неожиданности снова закрыл глаза. Не может быть! Это вовсе и не Наташа, а кто-то совсем другой, только в её образе. Такую он её никогда не видел.
– Денис, как ты сюда попал?
– Как, как! Через трубу залетел! Закройся! Глазам больно!
– Так уж и больно? – она, словно маленькая девочка, прихватив пальчиками края сорочки, крутанулась перед Денисом. – Не нравится?
В это время распахнулась дверь, и в проёме показался сам хозяин, застыв от изумления перед нескромными движениями жены:
– Закрой себя руками, женщина! – дурашливо возвышая голос, скомандовал Шмырь. – Оденься приличнее, у нас гости!
– Ну, какие это гости? Это же Дэня Тагенцев!
У Дениса что-то мягко ворохнулось в груди. Так она его называла в школе: – «Дэня» да «Дэня». Не забыла, видать.
– Был Деня, – нарочито смягчив «э», сказал, подходя к жене Николай, – а теперь – Денис Иванович Тагенцев, служащий банка, финансист. Поняла? – и резко, с оттяжкой отвесил ей по ягодице такую «пощёчину», от которой Наталья сразу убежала обратно в комнату.
Дениса больше всего поразило не то, что перед ним только что вытанцовывала условно прикрытая ночной сорочкой Наталья, а то, с какой вольностью с ней обошёлся Коля Шмырёв. Денис на мгновение забыл, что эта женщина – законная жена Шмырёва, и он волен делать с ней, что хочет.
Чувство, похожее на ревность, совсем возвратило его к действительности, и он, кивнув хозяину, заспешил на выход, не сразу попадая ногами в ботинки.
– Куда бежишь, дурак? Может, за Наталью обиделся? Так я ей только по-свойски леща отвесил. Женщине это всегда приятно. – Николай уже колдовал над плиткой. – Подожди! Похмелимся!
– Какая похмелка? Мне на службу! Бывай! – Денис, наконец, всунул припухшие за ночь ступни в тесноватую обувь и, распахнув дверь, разом выпал в отрезвляющую зябкость раннего утра.
Новый день тем и хорош, что обещает неизбежность будущего. А ещё не познанное будущее вновь перейдёт в прошлое, раздвигая шторки новому дню. И так – до скончания веков.
Денис посмотрел на часы; красное перо секундной стрелки вроде замерло, перестало трепетать, как выпавшее из крыла убитой птицы. Он прислонил циферблат к уху, и услышал равнодушное тиканье убегающего времени. Это его время уходит. Шагреневая кожа жизни. А он всё тот же незаметный клерк, служащий цифры, её раб, и она, эта цифра, будет дятлом стучать в его висок, безжалостно диктовать распорядок жизни, его жизни. Тоже мне – финансист! Рупь в кармане, два в уме! Он с остервенением плюнул себе под ноги, тем самым мысленно перечёркивая прошлое.
Встреча с детской мечтой, воплощённой в утреннюю, чуть заспанную, с припухшими веками женщину, такую близкую и доступную, о чём он тогда, обжигаясь первым поцелуем в полутёмном школьном коридоре, даже пугался думать, с нынешнего дня переменит весь образ его существования. Почему Шмырь? Почему только ему даётся радость обладания той утренней женщиной, новой и такой неизвестной Денису? Он словно вновь нашёл выпавшее когда-то звено из золотой цепи последовательности событий.
2Маленький кабинетик встретил его недружелюбной отстранённостью. Все эти авизо, дебеты, кредиты, балансы, депозиты встали перед ним, как рота враждебных солдат, ощетинившись цифрами.
Кругом грабиловка, власть крышует уголовщину, а он своей профессиональной деятельностью пытается выстроить из песка плотину, перекрывающую горловину бурлящего потока, мутная вода которого рушит все скрепы, державшие ещё недавно фантастическую, невиданную в мире коммунистическую державу, где слово «человек» значило очень многое.
Но падок оказался тот «человек» на лживые посулы всевозможных блудодейных вождей, слуг Ваал Зебула, которые обещали «конфетку», как в том, полном чёрного юмора, стишке. Смыло страну – «долго смеялись над шуткою гости…»
Денис никогда не числился идейным гражданином страны, а был в полном смысле слова, как все простые советские люди, истинно советским – это точно. Завидовал богатой жизни на западе, хаял свою. Ждал чего-то особенного.
Говорливые люди презрительно назвали таких представителей народа «совками». Вроде всё есть. Всё своё. В земле нефть, железо, золото, газ качаем без остановки, а нормальная жизнь – там, где ничего нет. Взять хотя бы Японию. Острова лепят, извините, из дерьма, говядину из водорослей, а беднее нас могут быть только папуасы. Но тем уже от рождения ничего не надо. Протёр поутру глаза, сбил членом кокос – попил, поел, снова к чему-то ещё член приспособил… Вот счастье!
Подождём. Придёт правильный руководитель страны – тогда заживём, даже лучше, чем папуасы!
Пришёл. Поманил жестом природного фокусника. Одним махом из пустой шляпы вытащил зайца благих пожеланий, а из рукава вытряхнул призрачных лебедей удач.
Кричали. Голосовали. Вздымали натруженные руки: «Наш! Наш! Наш!» Грозили кулаками кому-то неопределённому, зажав в них, в кулаках, как тяжёлые рубли, мозоли.
Зайцы убежали в поле, лебеди – в облака. А мозоли остались.
Отрезанные воровскими понятиями от социалистического достояния, «совки» эти, вынесшие своего фокусника на плечах в рай, оказались выброшенными мутным потоком на обочину, которая после схлынувшей волны оказалась настолько голой, что приводила в уныние их, недавно рвавших глотку за нового вождя.
