Эллен Датлоу - Лучшее за год 2007: Мистика, фэнтези, магический реализм
Она была довольна. Она хотела, чтобы он чувствовал себя более или менее сносно хотя бы для того, чтобы сесть в кровати и взглянуть ей в лицо, прежде чем она влепит пулю ему между глаз.
Дубовик спустился и устроился на солдатском плече — точно попугай на плече пирата.
— Ты принадлежишь дубу, дуб принадлежит ферме, а германец — захватчик! — с омерзением заявила Мими Готье. — Убирайся от него, ты. Ты предатель.
Но дубовик не обращал внимания на оскорбления. Брань не трогала его. Он пристроил свои корявые сучковатые пальчики возле раны парня, словно в отсутствие молока его могла заменить кровь. Или, возможно, ему нравились вторгшиеся в страну войска, разрушившие его дом, выгнавшие фермеров, за счет которых он жил, паразит, превратившие зелень мира в бурую грязь, а летние небеса — в кипящий черный ад.
Кстати, вопрос еды по-прежнему оставался нерешенным, а Мими Готье не ела уже больше суток. Хоть она и приготовилась умереть от отсутствия пищи, при ее довольно-таки округлой фигуре для этого потребовалось бы порядком поголодать, а она отчего-то не жаждала приобретать подобный опыт. Кроме того, ей не хотелось заштопать мародера, выходить его до относительно здорового состояния и отойти в мир иной, не успев пристрелить врага.
Возможно, следовало бы просто спустить курок и покончить со всем? Зачем, спросите вы, в сущности, мстить ему? Он желторотый птенец, мелкая блоха на боку свирепых сил кайзера Вильгельма. У него в своем роде привлекательное и страдающее лицо. Но это лицо — лицо войны, он олицетворяет собой присутствие врага: вот что принесла ей война. А война наверняка станет, в ее-то зрелом возрасте, ее погибелью, так что мальчишка все равно что Ангел Смерти. А мысль о том, чтобы прикончить Ангела Смерти до того, как он в свое время прикончит ее, доставляла старушке жестокое удовольствие и вселяла в душу ощущение того, что так она выполнит свой последний долг. В конце концов, она ведь не приглашала его. Да и кто бы стал приглашать?
Пока же Мими решила поспать, поскольку была уверена, что теперь уснет.
— Отойди от него, ты, — велела она дубовику, который приподнял свою мордочку и — кажется — показал ей шелушащийся язык. Но повиновался, сполз вниз.
Мими Готье кое-как прикрыла солдата потертой попоной, которую нашла в стойле. Потом устроилась в своем кресле. Она боялась лечь, опасаясь, что не сможет потом подняться.
Закрывать ставни она не стала. Мими Готье всегда любила дневной свет, а его в ее жизни осталось так чертовски мало. Дубовик уселся на подоконнике. Когда глаза старушки привыкли к темноте, она различила, что дубовик дрожит. Она не знала, спит ли он, или стоит на страже, или просто ждет, когда она встанет и начнет что-то делать. Ночью, в полумраке, он как никогда походил на карлика, маленького человечка или какого-нибудь духа. Мими закрыла глаза, думая: «Он наверняка не способен увидеть свою смерть так же отчетливо, как я вижу свою. Чтобы разглядеть это, очки никому не нужны».
Она спала лучше, чем обычно. Что ж, вчера она потратила немало сил, добывая молоко. Молоко! Это была первая мысль Мими Готье по пробуждении. Она забыла дать дубовику молока. Сейчас он уже, конечно, нашел его и выпил?
Теплый дождь то барабанил по стеклу, то затихал, то барабанил, то затихал. Дубовик вернулся на спинку кровати, продолжив следить за заложником. Солдату на первый взгляд не стало ни лучше, ни хуже, хотя спал он спокойнее, а вонял гаже, чем вчера. Молоко по-прежнему было в башмаках. Мими сунула в один палец и попробовала. Уже начало чуть-чуть скисать.
— Если хочешь слегка перекусить, так иди и позавтракай, — проворчала она, налила немного молока в неглубокое блюдце и поставила его на пол. — Вот.
Однако не успела она разогнуться (ведь это довольно сложно — дотянуться до пола и при этом не шлепнуться), в простроченном струями дождя дворе раздался знакомый звук. Довольно обычный для фермы, совершенно неотличимый от тех, что она слышала каждый день всю свою долгую жизнь, проведенную в этом доме. Просто кто-то толкнул садовую калитку и зашагал по посыпанной щебенкой тропинке. Мадам Готье, задохнувшись, прижала руки к груди. Вот что делает с нами война: самое привычное она превращает в чужое.
— Кто там? — прошипела старушка в сторону шума.
Наверняка товарищи солдата вернулись за ним. Что ж, она убьет и их, если успеет дошаркать до комнаты и подобрать ружье. Проклятие, почему она оставила винтовку на полу?
— Принеси мне ружье, — бросила она дубовику, хотя и сомневалась, что он понимает ее слова, а тем более сумеет поднять и дотащить сюда такую тяжелую штуку.
Утренний незваный гость задержался у порога. Словно зная фермерские обычаи, он остановился и стер грязь с сапог, проведя подошвами по гранитной приступке, поставленной специально для этой цели. Затем дверь распахнулась, и Мими Готье выпрямилась, расправила плечи и повернулась лицом к очередному последствию своей судьбы и глупости.
— Ты! — охнула она, чуть не плюнув от ярости и — наверняка — облегчения. — Ты!
Это была ее внучка.
— Я же им говорила, что ты здесь, — как всегда, безмятежно заметила Доминик. Она размотала шарф и стряхнула с волос капли дождя. — Ты улизнула от них, как старая дворняжка.
— А они — они послали тебя за мной!
Бабушку трясло от злости на своего сына и свою невестку.
— Они меня не посылали, — ответила Доминик спокойно и даже с некоторой гордостью. — Я ушла потихоньку. Если ты могла ускользнуть от них, то и я тоже могу.
— Девочка, ты спятила, ты еще безумнее их. Если они обнаружат, что ты вернулась домой, то кинутся назад, через все эти опасные дали, спасать тебя! Допустим, когда речь шла обо мне одной, они могли бы пожать плечами и сказать: «Alors,[6] вот вам ее вечное слабоумие, Господь с этой старой стервой». Но ты толкаешь своих родителей на страшный риск!
— Я оставила записку, что отправляюсь в Париж, — невозмутимо сообщила Доминик.
— Ох… — Возможно, внучка не такая уж туповатая тихоня, какой ее всегда считала бабушка. — Что ж, это толково.
— И пробраться сюда было совсем не сложно, — продолжила девушка. — Полночи дороги оставались сухими, а я держалась в тени. Когда слышала стук сапог или копыт, сворачивала в поля. Потом стало хуже, пошел дождь, но, думаю, он же и притушил всякую утреннюю деятельность. Так что никаких проблем.
— Тебя могли изнасиловать, избить, убить, — покачала головой Мими Готье. — Твои родители из кожи вон лезли, лишь бы увезти тебя от опасности, а ты провела их, разрушила все их планы. Ты посмеялась над ними. Зачем ты вернулась, ma cherie? И кстати, ты принесла чего-нибудь пожевать?
— Думаешь, у меня было время заглянуть на рынок? — фыркнула Доминик. — Или, полагаешь, в городе еды побольше, чем тут? Я вернулась, потому что вряд ли ты сумеешь управиться здесь одна, бабушка. Я не могла позволить, чтобы ты бродила по другим фермам в поисках черствых объедков, забытых по углам, к тому же надвигается зима.
— Сейчас самый что ни на есть разгар лета! — Мими Готье не намеревалась дотянуть хотя бы до листопада; сама мысль об этом смешила ее.
— Я не могла прийти ни на секунду раньше, — не обратила на нее внимания Доминик. — А ты, кажется, ухитрилась за это время растерять последние остатки разума. Вижу, достала где-то молоко и хранишь его в своих башмаках?
— До кувшина мне не дотянуться, он на верхней полке. Не дерзи. — Она была счастлива, что раздобыла молоко. — Можешь попить немного на завтрак.
— Попью, когда буду готова. Сперва мне надо прилечь на часок. Прогулка была тяжелой, ночь долгой, я вымоталась до предела.
— Нет, не ходи в свою комнату, останься здесь, приляг на полу, составь мне компанию…
— Если тебя нужна компания, приходи посидеть в моей комнате; мне просто необходимо прилечь, — ответила девушка уже из коридора. Удаляясь от гостиной, она все повышала и повышала голос.
И крик ее разбудил мужчину.
— Ну вот, теперь ты все испортила, — сварливо пробурчала Мими. — Он еще не совсем готов, чтобы его убить. Он даже еще не готов встать.
Дубовик сидел на полу, обвив ручками-веточками курок винтовки. Мими не поняла, заметила его Доминик или нет. Возможно, для нее он выглядел всего лишь горкой ломаных прутьев; в сущности, при дневном свете он и старухе больше всего напоминал охапку хвороста.
— Ты захватила в плен германца? — удивилась Доминик. — Какая ты у меня способная, бабуля. Только вот зря ты отдала ему мою постель. Положила бы его в свою.
— Он сам выбрал твой матрас, без всякого приглашения, а мое белье все отправилось в город, или в ад, или еще куда-нибудь. Уйди отсюда, девочка.
— Он очень слаб, — заметила Доминик, частенько возившаяся с больными овцами и отказывающимися сосать вымя ягнятами. — А рану ему явно зашивал какой-то полуслепой криворукий недоумок.
