Леонид Бершидский - Рембрандт должен умереть
Слышали бы его клиенты, хихикает про себя Флинк. Но благодарность к учителю перевешивает привычную иронию.
– Спасибо большое за доверие, мастер, – произносит он почтительно и даже кланяется, хоть Рембрандт не видит его – занят длинным носом купчихи.
– Да ты сам не знаешь, за что благодаришь, Флинк. Через полгода вот где у тебя будут эти портреты, – учитель оборачивается к юнцу, чтобы показать кистью где. – А я – как еще они узнают, на что я способен? «Снятие с креста» никто не видит – во дворце слишком много картин, да и не то чтоб амстердамские богачи часто бывали в Гааге. А мне надо, чтобы увидели и зарубили на носу, – пара резких движений, и нос на портрете заостряется на манер бакланьего клюва, – что Рембрандт ван Рейн не для того явился в этот мир, чтобы малевать рожи.
– Какой сюжет вы выбрали, учитель? – масленым голосом интересуется Флинк.
– Думаю написать бурю на море Галилейском. Волны, рыбацкий баркас вот-вот перевернется. Чтоб он не утонул, придется вмешаться самому господу нашему Иисусу. Напишу без всякого заказа – вам с Болом только полезно будет побыть пока мною, а заодно заработать всем нам немного золота.
А ведь и я могу не только малевать рожи, неожиданно для себя самого думает Флинк, чему это я так обрадовался?
3. Утопленник моря Галилейского
Москва, 2012
Час ночи, а Иван все никак не отлипнет от монитора, несмотря на резь в глазах. Он видит только две верхние строчки в таблице окулиста, и вообще-то ему нельзя проводить столько времени перед экраном, но, однажды нырнув в новейшую историю «Бури», вынырнуть не так-то просто.
В Советском Союзе в 90-м году было не до Рембрандта, особенно висящего на стене американского музея. Но в Америке про ограбление музея Изабеллы Стюарт Гарднер знают даже те, кто никогда не был в картинной галерее. «Ограбление века» – газетный штамп, но в этом случае – максимально точное описание случившегося: имущество на полмиллиарда долларов не крали за один присест больше никогда. Двести пятьдесят миллионов из этой суммы стоит «Концерт» Вермеера, самый дорогой из украденных двенадцати предметов искусства. Еще двести миллионов, а то и больше, – «Буря на море Галилейском». Остальная добыча грабителей попроще. Например, «У Тортони» Эдуарда Мане.
За информацию, которая поможет вернуть похищенное, попечители музея предложили пять миллионов долларов. Всего-то, думает Иван, разглядывая «Концерт». С другой стороны, это как за двадцать процентов Усамы бен Ладена: за него же вроде назначали награду в двадцать пять миллионов? Все относительно.
Самое поразительное, что воров все еще активно ищут. Ведь больше двадцати лет прошло! Это какой же тогда в Америке срок давности на кражи искусства? Штарк продолжает раскопки и быстро выясняет, что именно из-за ограбления гарднеровского музея этот срок увеличили с шести лет до двадцати. Бостонские воры, конечно, могли рассчитывать на бессилие полиции уже в 1997-м: закон обратной силы не имеет. Но сами-то картины надо ведь найти. Тем более что по завещанию самой Изабеллы Гарднер в ее музее ничего нельзя менять – ни пополнять коллекцию, ни даже двигать мебель, – так что теперь на стенах там пустые рамы.
Главный вопрос, думает Штарк, вот в чем. Почему воры, переждав срок давности, просто не вернули эти картины? Ведь все-таки пять миллионов… А продать краденое за те же деньги, в которые шедевры оценивает легальный рынок, невозможно. Да и в принципе нельзя их продать. Кто, какой сумасшедший рискнет вывозить такое добро из Америки или даже перевозить из штата в штат? Это же будет новое преступление. Ну, хорошо, можно предположить, что в самом Бостоне нашелся фанатичный коллекционер, который хранит картины в подвале и каждый день спускается поглазеть на них с бокалом вина в руке. Как в мультике про Симпсонов: там на стене у мистера Бернса, хозяина электростанции, на которой работает Гомер Симпсон, вдруг обнаруживается «Концерт» Вермеера.
Всякие, конечно, бывают маньяки. Но невозможно представить себе маньяка с такой силой воли, чтоб ни разу никому не похвастаться «Бурей» в подвале. Иван знает, что крупные мафиози, серьезные ребята, не раз попадались на том, что украшали свое жилье крадеными картинами, а кто-то из гостей случайно узнавал шедевр по фотографии в журнале. За двадцать лет никто не сдал нашего коллекционера – такое трудно себе представить.
Ну, и другие странности есть в деле. Грабили музей два человека, переодевшиеся полицейскими, – так они смогли войти, приманить и «арестовать» охранников. То есть это не просто пьяные ирландцы вломились в музей поздно ночью, напраздновавшись в День святого Патрика, – люди явно готовились к серьезному делу. Тогда почему они провели в музее восемьдесят одну минуту, словно никуда не спешили? И зачем один из них забрался на кресло и долго пытался открутить от стены лист оргстекла, под которым был спрятан наполеоновский штандарт ценой в несколько тысяч долларов? Неужели они не понимали, что сколько стоит? Если ребята пришли за самыми дорогими картинами в музее по заказу маньяка-коллекционера, почему не взяли жемчужину собрания – «Европу» Тициана? А если брали то, что рассчитывали продать на рынке, зачем позарились на «Концерт» и «Бурю», которые скорее повисли бы камнем у них на шее, чем кто-то согласился бы их купить? Если это были профессионалы, все как-то нелогично, думает Иван, поднимаясь, чтобы снова поставить чайник.
Нет, на самом деле очень странное ограбление, а еще страннее, что, хотя про него знает вся Америка, ни разу не удалось напасть на след картин. Тысячи информаторов уже предлагали свои услуги ФБР; десятки сыщиков, профессионалов и любителей, брались выяснить, где картины; бостонские газеты объединялись, чтобы собрать и проверить анонимные наводки, – и ничего. Ни следа. Разве так бывает?
И вдруг, через двадцать два года, след обнаруживается. И где – тут, у нас, в Москве.
Чушь какая-то.
А Федяев вообще уверен, что ему не втюхивают подделку? Так уже попался один репортер из Boston Herald: какой-то арт-дилер, несколько раз сидевший в тюрьме за разные проявления нечестности, предъявил ему «Бурю» в гараже и даже позволил снять пробы, но экспертиза показала, что это была всего лишь копия. Новые русские, пусть и чиновники, люди увлекающиеся и оттого часто наивные; как замминистра мог убедиться, что дама, которая пришла к нему с предложением, не толкает туфту? Она что, привезла с собой картину и позволила Федяеву показать холст экспертам?
Утро вечера мудренее, решает Иван. Тем более что на бо€льшую часть этих вопросов безуспешно пыталось ответить уже столько специалистов, что вероятность обнаружить ответы с помощью «Гугла» или, скажем, интуитивно очень и очень невысока.
Но заснуть у Ивана не получается. В нарушение негласной договоренности Фима вспрыгивает на кровать и трется аэродинамичной головой о щеку Штарка. Но аналитик не гонит кота: сейчас компания даже кстати. Мурлыканье деликатного соседа вдруг наводит Ивана на простую мысль. Он включает ночник, заставляя кота щуриться.
– Слушай, Фим, а какого черта я вообще этим заморочился? Ведь совершенно ясно, что ввязываться нельзя, – произносит он вслух. Фима устремляет на Штарка желтые глаза, словно ждет объяснения. Но Иван вскакивает – к черту сон – и идет полуночничать с бутылкой «Арманьяка» в большую комнату, где из всего пакета «НТВ-Плюс» он смотрит только VH1 Classic – древние хиты в исполнении давно угасших поп-звезд.
Утром позвоню Федяеву, решает Иван, и скажу ему, что не желаю знать ни про какого Рембрандта и ни про каких знакомых женщин. Нет, сначала позвоню Витале Когану и все ему расскажу. Это как раз тот случай, когда клиент неправ. Участие в такой истории может весь «АА-Банк» пустить ко дну, что твой рыбацкий баркас на море Галилейском.
* * *Проснувшись на ковре перед телевизором, Штарк хватает трубку стационарного телефона. И, не успев ничего набрать, слышит в ней незнакомый голос.
– Не звоните Когану, Иван, – произносит тот строго. – А лучше сами подождите звонка. Не уходите далеко от этого аппарата.
Первым делом Штарк, естественно, хватается за мобильный и набирает Когана. Но абонент оказывается недоступным.
Звонок, обещанный незнакомцем, раздается через полчаса. На этот раз Штарк узнает голос в трубке: Федяев, лично. За ночь замминистра решил, что он с Иваном на «ты».
– Иван, я приношу извинения за… ну, в общем… Я сам поговорил с Коганом. Нам надо встретиться, а потом некоторое время тебя не будет в Москве. Тебя внизу ждет машина, черный «Форд Мондео» с подмосковным номером. И не звони никому, пожалуйста. Я тоже приеду в аэропорт.
Ивану нечего сказать в ответ, и, когда Федяев кладет трубку, Штарк, уже по мобильному, набирает номер начальника службы безопасности банка. На этот раз никакие голоса не вклиниваются, а Николаич отвечает после первого же гудка.
