Джонатан Келлерман - Патология
— Вы хотите что-то узнать о ней?
— Попытаюсь.
— Да, это хорошая мысль. Он нахмурился.
— Что еще?
Он постучал пальцем по плоскому, изборожденному морщинами лбу.
— У меня здесь крутится одно сильное подозрение. А что, если и мотива никакого не было? Что, если группа плохих парней решила ради развлечения подстрелить несколько людей?
— Это было бы просто прелестно, — сказала Петра.
— Думаю, так могло быть.
— Конечно, могло.
Работа по выяснению личности погибшей девушки за два дня довела до изнеможения. Петра сидела за столом, жевала хот-дог. Кто-то кашлянул. Она подняла глаза.
Айзек Гомес. Опять.
Он стоял рядом. На нем была обычная голубая, застегнутая на все пуговицы рубашка, отглаженные брюки цвета хаки и дешевые мокасины. Черные волосы расчесаны на пробор и приглажены, словно у певчего в храме. Коричневое, гладко выбритое лицо. Прижимая к груди стопку старых книг по криминалистике, он сказал:
— Надеюсь, я вам не помешал, детектив Коннор. Конечно же, помешал. Но, разумеется, она ему улыбнулась. Глядя на Айзека, она не могла отделаться от впечатления, что так мог в юности выглядеть Диего Ривера. Волосы прямые, точно щетина; кожа цвета мускатного ореха; огромные влажные миндалевидные глаза. Крупные скулы и тонкий нос свидетельствовали о примеси индейской крови. Высокий рост, квадратные плечи, костлявые запястья, походка решительная, но несколько неуклюжая.
По документам юноше было двадцать два года.
Всего двадцать два, а год назад он уже стал доктором философии. По интеллекту он был много взрослее, бог знает на сколько лет. Однако когда разговор не касался фактов и цифр, обнаруживалась поразительная незрелость.
Петра была уверена в том, что он девственник.
— В чем дело, Айзек?
Она ожидала увидеть улыбку — смущенную улыбку, которая была ему свойственна. И не по причине природной жизнерадостности, а по причине легковозбудимости. Наедине с ним не раз замечала, как вырастает тканевый пузырь на его джинсах, ближе к паху. При этом у него краснели уши, и он быстро прикрывался учебником или ноутбуком. Она притворялась, что ничего не замечает.
В этот вечер улыбки не дождалась. Юноша выглядел сосредоточенным.
Восемь часов четырнадцать минут вечера. Комната детективов почти опустела, нормальные люди ушли домой. Петра сидела у компьютера, просматривала базу данных о пропавших подростках: она пыталась отыскать след девушки в розовых кроссовках.
— Вы уверены, что я не мешаю?
— Уверена. Что вы делаете здесь в такой час? Айзек пожал плечами.
— Да я тут… начал одну вещь, а закончил другую.
Он подкинул в руке стопку голубых тетрадей. Его глаза лихорадочно горели.
— Почему вы не положите их на стол? — сказала Петра. — Возьмите стул.
— Извините за беспокойство, детектив Коннор. Я знаю, что вы работаете над делом «Парадизо». При обычных обстоятельствах я бы не подошел.
Лицо осветилось улыбкой.
— Я знаю, что вы говорите мне неправду из вежливости. Я вас отвлекаю.
— Нисколько, — соврала Петра.
На самом деле нянчиться с вундеркиндом, когда хлопот полон рот, ей не хотелось. Она указала на стул, и Айзек уселся.
— В чем дело?
Айзек теребил пуговицу на воротнике.
— Я работал над множественной регрессией — вставлял новые переменные…
Тряхнул головой. Энергично, словно освобождая ее от лишней информации.
— Вам это неинтересно. Основной моей задачей было — найти дополнительные критерии упорядочивания имеющихся данных, и мне повезло: я наткнулся на то, что вам следует увидеть.
Остановился. Перевел дыхание.
— Ты о чем, Айзек? — поторопила его Петра.
— Может показаться… что это поверхностно, что это несущественно, совпадение… но я провел статистические тесты, несколько тестов, каждый из которых учитывал математическую погрешность других тестов. Теперь я уверен, что это не что-то случайное, не ошибка. Я знаю, что это закономерность, детектив Коннор.
Чистая смуглая кожа вдруг покрылась испариной. Петра выпрямилась.
— Можно подумать, что это фантазии, — сказал он, волнуясь как мальчишка, — но я уверен, что это реальность.
Айзек стал листать страницы. Начал говорить почти шепотом. Закончил, уже выстреливая терминами, словно очередями из автоматического оружия.
Мозговой штурм.
Петра слушала. Хотя он и вундеркинд, но в криминалистике — любитель. Говорит какую-то ерунду. Словно прочитав ее мысли, он сказал.
— Поверьте мне, это правда.
— Почему вы не расскажете мне о ваших статистических тестах? — спросила Петра.
ГЛАВА 4
Ирма Гомес проработала на Латтиморов девять лет, прежде чем сказала о проблеме с Айзеком.
Семья врачей — Сет и Мэрилин Латтимор — жили в доме из девятнадцати комнат, построенном в стиле Тюдоров на Хадсон-авеню в Хэнкок-парк. Латтиморам было за шестьдесят, и оба работали хирургами, он — специалист по торако-томии [4], она — офтальмолог. Супруги отличались педантизмом, но за рамками исполнения профессиональных обязанностей были приятными и щедрыми людьми. Они очень любили друг друга, вырастили троих детей. Младшее поколение пошло по стопам родителей, все работали в разных сферах медицинской деятельности. По четвергам супруги играли в гольф, потому что четверг был днем совместного обучения в загородном клубе. В январе они на одну неделю уезжали в Кабо Сан-Лукас и каждый май летали первым классом в Париж на самолетах «Эр Франс». Там они останавливались в одном и том же номере отеля «Бристоль», а обедали в ресторанах, имеющих не менее трех мишленовских звезд. Дома, в Калифорнии, каждый третий уик-энд проводили в своем кондоминиуме в Палм-Дезерт, где они отсыпались, читали второсортные романы и для защиты кожи от загара опустошали несметное количество банок с кремом.
Десять лет, шесть дней в неделю, Ирма Гомес выходила из своей трехкомнатной квартиры в Юнион-дистрикт, садилась в автобус и появлялась в восемь часов утра в особняке Латтиморов. Входила со стороны кухни, отключала систему сигнализации, после чего начинала уборку всего дома, мыла посуду, вытирала пыль. Отдельные виды работ — полировка мебели, серьезная чистка — были по предложению Мэри-лин распределены по дням недели, иначе Ирме было бы не справиться.
С понедельника по среду она работала на нижнем этаже, с четверга по субботу — наверху.
— В этом случае, — заверила ее доктор Мэрилин, — конец недели будет для вас не таким тяжелым, ведь комнаты детей закрыты.
«Детям» было двадцать четыре, двадцать шесть и тридцать, и несколько лет назад они выпорхнули из гнезда.
Ирма кивнула. Оказалось, что доктор Мэрилин была права, но даже если бы и ошиблась, Ирма не стала бы возражать.
От природы она была тихой женщиной и стала еще тише из-за неспособности справиться с английским за те одиннадцать лет, что она прожила Штатах. Когда она нанялась к Латтиморам, у нее с мужем Исайей было трое детей. Маленькому Исайе было четыре, Айзеку два, плюс шумный младенец Джоэл, непоседливый, как обезьянка.
Двадцатитрехлетняя Ирма Флорес, покинув деревню Сан-Франциско Гуайойо в Сальвадоре, прошла через всю Мексику, пересекла границу Соединенных Штатов и оказалась на территории к востоку от Сан-Диего. Под покровом ночи первым, кого она встретила в этой стране, был наглый подонок по имени Паз. Он шантажировал ее, требовал денег больше, чем было условлено. А получив отказ, попытался ее изнасиловать.
Ирме удалось вырваться, и она смогла добраться до Лос-Анджелеса. В церкви пятидесятников ей пообещали приют.
Пастор был добрым человеком. В свободное от пасторских обязанностей время он работал сторожем, и он нашел ей ночную работу — уборку офисов в центре города.
Церковь стала для нее утешением, в церкви она познакомилась с Исайей Гомесом. Его смиренность и бедная одежда вызвали у нее сочувствие. Он был красильщиком на ткацкой фабрике в Восточном Лос-Анджелесе. Стоя над котлами, он дышал ядовитыми испарениями, а потому приходил домой под утро бледный и усталый.
Они поженились. Когда Ирма забеременела маленьким Исайей, то поняла, что ночная работа ей не годится. Приобрела фальшивые документы и зарегистрировалась в агентстве на Ларчмонт-авеню. Ее первый хозяин, кинорежиссер, живший на Голливудских холмах, ужасал ее приступами гнева, пьянством и пристрастием к кокаину. Через неделю она уволилась. В следующий раз бог был к ней более милостив и привел ее к Латтиморам.
Ирма работала у Латтиморов девятый год. Внезапная простуда заставила доктора Мэрилин два дня сидеть дома. Возможно, поэтому она и заметила печаль в лице Ирмы. Ирма по большей части работала в одиночестве, напевая себе под нос. В больших помещениях с высокими потолками разносилось гулкое эхо.
Разговор состоялся в столовой. Мэрилин сидела за завтраком, читала газету, прихлебывала чай и промокала платком покрасневший нос. Ирма находилась в кухне, примыкавшей к столовой. Сняв с плиты конфорки, она усиленно их терла.
