Дин Кунц - Подозреваемый
Его руки описывают круг, словно рисуя чертово колесо, возвращаются на бедра, где и лежали.
— Гадалка — мадам Тирезия, но, разумеется, это ее не настоящее имя.
Холли так крепко сжимает медальон, что начинают болеть костяшки пальцев, а барельеф святого, несомненно, отпечатался на ладони.
— Мадам Тирезия — обманщица, но, что самое забавное, она обладает силой, о которой даже не подозревает.
Между этими высказываниями он делает паузы, будто слова его очень важны и он хочет, чтобы она прониклась их важностью.
— Она не обманывала бы людей, если б осознавала, кто она на самом деле, и в этом году я собираюсь открыть ей глаза.
Говорить без дрожи в голосе непросто, но Холли собирает волю в кулак, и ей это удается, когда она повторяет вопрос:
— Что ты хотел этим сказать — все будет зависеть от меня?
Когда он улыбается, часть рта исчезает за горизонтальной прорезью в маске. От этого улыбка становится лукавой, она словно говорит: а мне все известно, нет у тебя от меня никаких секретов.
— Ты знаешь, — говорит он. — Ты — не мадам Тирезия. Твои способности для тебя не тайна.
Она чувствует, что, если начнет отпираться, он может потерять терпение, разозлиться. Его мягкий голос и обходительные манеры — овечья шкура, и Холли пока не хочет увидеть прячущегося под ней волка.
— Теперь мне есть о чем подумать, — отвечает она.
— Я это понимаю. Ты долго жила за портьерой, а теперь знаешь: за нею не просто окно, а огромный новый мир.
Боясь, что одно неправильное слово может разрушить чары, которыми заколдовал себя похититель, Холли выдыхает:
— Да.
Он встает.
— У тебя несколько часов для принятия решения. Тебе что-нибудь нужно?
Помповик, думает она, но отвечает:
— Нет.
— Я знаю, каким будет твое решение, но ты должна прийти к нему сама. Ты бывала в Гвадалупите, штат Нью-Мексико?
— Нет.
Его улыбка такая широкая, что оба уголка рта уходят из прорези.
— Ты там побываешь, и тебе понравится.
Он уходит, следом за своим фонарем, оставляя ее в темноте.
Только тут Холли осознает, что ветер дует с прежней силой. С того самого момента, как он сказал, что убил двух других похитителей, она перестала слышать ветер.
Какое-то время слышала только его голос. Его обманчивый, приторно-сладкий голос.
Холли даже не слышала ударов своего сердца, но теперь слышит и чувствует, как молотится оно о ребра.
Младенец, еще такой крошечный, купается в гормонах и ферментах жажды борьбы, которые поступают в кровь по приказу ее мозга. Может, это не так плохо. Может, это даже хорошо. Может, замаринованный в этом потоке маленький Рафферти, он или она, только закалится и ему будет легче осваиваться в этом мире.
В мире, который побуждает к жестокости хороших людей.
Вооружившись медальоном святого Кристофера, Холли набрасывается на гвоздь.
Глава 46
Будильник разбудил Митча в половине девятого, на пару с ветром, который врывался в его сны, а теперь продолжал бушевать в реальном мире.
С минуту он посидел на краю кровати, зевая, глядя то на тыльные стороны ладоней, то на сами ладони. После того, что сделали эти руки прошлой ночью, им вроде бы следовало выглядеть не так, как прежде, но никаких отличий Митч не обнаружил.
Проходя мимо зеркальных дверей стенного шкафа, отметил, что одежда его не так уж и измята. А все потому, что проснулся он в той самой позе, в какой и заснул: за четыре часа не шевельнулся.
В ванной, порывшись в ящиках, нашел несколько новеньких зубных щеток в фабричной упаковке. Распечатал одну, использовал, побрился электрической бритвой Энсона.
С пистолетом и тазером спустился вниз.
Стул все так же стоял под ручкой двери в комнату-прачечную. Оттуда не доносилось ни звука.
Он поджарил яичницу на три яйца, полил соусом «Табаско». Посыпал «Пармезаном», съел с двумя гренками с маслом, запил стаканом апельсинового сока.
По привычке начал собирать грязную посуду, чтобы помыть, потом понял, что при сложившихся обстоятельствах это абсурд. Оставил грязные тарелки на столе, сковородку — на плите.
Когда открыл дверь в прачечную и зажег свет, увидел, что Энсон, как и прежде, прикован к стулу, а одежда его мокрая от пота, хотя никакой жары в прачечной не ощущалось.
— Ты подумал насчет того, кто я теперь? — спросил Митч.
Злость из Энсона вроде бы ушла. Он сидел ссутулившись, поникнув головой. Габаритами меньше не стал, но что-то с ним произошло.
Поскольку старший брат не ответил, Митч повторил вопрос:
— Ты подумал насчет того, кто я теперь?
Энсон поднял голову. Глаза налились кровью, губы побледнели. Капельки пота блестели на щетине.
— Мне тут плохо, — таким визгливым голосом он не говорил никогда. Энсон определенно чувствовал себя обиженным.
— Еще раз спрашиваю, ты подумал насчет того, кто я теперь?
— Ты — Митч, но не тот Митч, которого я знаю.
— Это правильно.
— В тебе появилось что-то такое. Я не знаю, кто ты теперь.
— Я — муж. Я совершенствую. Оберегаю.
— И что это должно означать?
— Я и не жду, что ты поймешь.
— Мне нужно в туалет.
— Валяй.
— У меня сейчас лопнет мочевой пузырь. Мне нужно отлить.
— Отливай. Я не из брезгливых.
— Прямо здесь?
— Почему нет? Грязно, зато удобно, никуда не нужно ходить.
— Ты не можешь так поступить со мной, брат.
— Не называй меня братом.
— Ты все равно мой брат.
— Только по крови.
— Это не так.
— Так!
Ножки стула прочертили новые царапины на полу. Две плитки треснули.
— Где ты держишь наличные? — спросил Митч.
— Я бы так не унижал тебя.
— Ты отдал меня киллерам.
— Но не унижал тебя.
— Ты сказал, что сначала изнасиловал бы мою жену, а уж потом убил.
— Что ты к этому прицепился? Я же объяснил.
Он так яростно пытался оторвать стул от стиральной машины, что в одном месте оранжевый провод ободрал с корпуса стиральной машины краску.
— Где ты держишь наличные, Энсон?
— У меня, ну, не знаю, несколько сотен в бумажнике.
— Я не дурак. Не нужно водить меня за нос.
Голос Энсона дрогнул:
— Мне больно.
— И что у тебя болит?
— Руки. Плечи просто горят. Сцепи мне руки в другом положении. Впереди. Это пытка.
Энсон разве что не надувал губы. Большой обиженный маленький мальчик. Мальчик с холодным, расчетливым мозгом рептилии.
— Давай сначала поговорим о наличных, — гнул свое Митч.
— Под наличными ты подразумеваешь много наличных? Их нет.
— Если перевести деньги через компьютер, я никогда не увижу Холли.
— Может, и увидишь. Они не захотят, чтобы ты обратился в полицию.
— Она может опознать их в суде. На такой риск они не пойдут.
— Кэмпбелл может убедить их дать задний ход.
— Избив их матерей, изнасиловав сестер?
— Ты хочешь вернуть Холли или нет?
— Я убил двух его людей. Он мне поможет?
— Возможно. Ты заставил его тебя уважать.
— Скорее, он еще раз прикажет меня убить.
— Ты не прав.
— Я собираюсь сказать похитителям, что деньги они получат наличными и от меня.
— Тогда у тебя ничего не выйдет.
— У тебя есть наличные, — настаивал Митч.
— Деньги зарабатывают проценты, дивиденды. Я не храню их под матрасом.
— Ты читал все эти пиратские истории.
— И что?
— Ты отождествлял себя с пиратами, думал, что они крутые.
Энсон скривился от боли.
— Пожалуйста, позволь мне сходить в туалет. Мне очень плохо.
— Теперь ты — пират. У тебя даже есть собственный корабль, ты можешь вести дела, находясь в море. Пираты не кладут деньги в банк. Им нравится прикасаться к ним, смотреть на них. Они прячут деньги в разных местах, чтобы легко и быстро добраться до них, когда удача вдруг повернется к ним спиной.
— Митч, пожалуйста. У меня начались спазмы мочевого пузыря.
— Деньги, которые ты получил, кого-то там консультируя, да, они пошли в банк. Но деньги, доставшиеся тебе от других людей, которые ближе к криминалу, уж не знаю, что ты для них делал и в чем обманул при дележке, они в банк не попали. С них налогов ты не платил.
Энсон молчал.
— Я не собираюсь вести тебя в твой офис и наблюдать, как ты, сидя за компьютером, переводишь куда-то деньги. Ты сильнее меня. Ты в отчаянном положении. Я не собираюсь давать тебе шанс выкрутиться. Ты останешься на этом стуле, пока все не будет закончено.
— Я всегда тебя защищал. — В голосе Энсона слышались обвинительные нотки.
— Не всегда.
— В детстве. Я всегда приходил тебе на помощь, когда мы были детьми.
— Если уж на то пошло, мы всегда стояли друг за друга.
