Кабинет доктора Ленга - Чайлд Линкольн
Ленг, 7 января 1951 года: «Глупая, взбалмошная, неблагодарная девчонка! После всего доброго, что я для тебя сделал: взял под свою опеку, обращался с тобой как с родной дочерью, открыл доступ к книгам, инструментам и картинам, бесчисленность которых не в силах объять даже твой разум… ты обвиняешь меня в том, что я много лет назад использовал тебя как подопытную свинку! Пусть в своих бесконечных блужданиях по подземельям ты случайно наткнулась на кое-какие бумаги – разве от этого ты поймешь, что я для тебя сделал и почему? Я скажу тебе так: если ты откажешься принимать эликсир, если ты самовольно отбросишь цветы юности ради подкрадывающейся старости и в конечном итоге ради могильных червей и праха, ты не только принесешь в жертву бесценный интеллект, отточенный десятилетиями обучения под моим внимательным руководством, но и сделаешь так, что гибель твоей сестры окажется напрасной. Правда такова: в своем неведении ты называешь себя подопытной свинкой, но это Мэри погибла ради того, чтобы ты могла жить. Твоя сестра, Мэри Грин, умерла в моей лаборатории ровно семьдесят лет назад, в результате вивисекции, наконец-то открывшей мне последнюю тайну арканума[69], а тебе позволила наслаждаться жизнью разума даже не десятилетиями, но веками. Вот так! Я понимаю твое потрясение, но винить ты можешь только себя. Разумеется, я не собирался посвящать тебя в эти подробности. Но когда ты справишься с волнением, подумай вот о чем: если ты откажешься принимать арканум, то пожертвуешь всем, ради чего погибла твоя сестра Мэри. Мэри Грин, которая приняла смерть не только за твои грехи, но и ради самой твоей жизни…»
Отступив от двери, Констанс подняла руку в попытке сдержать вздох, вызванный этими непрошеными воспоминаниями. Она настолько увлеклась своими планами, так радовалась их удачному выполнению, что ослабила собственную защиту. Нужно укрепить себя духовно и отрешиться от мучительного прошлого с помощью тонг-па-ньид[70], техники медитации, которую преподал ей Пендергаст.
«Пендергаст…» Мысли о нем, воспоминания о его глазах, медовом голосе, дыхании, ласкающем ухо… Все это тоже необходимо было подавить, безжалостно и решительно. Дрожа от внутреннего напряжения, Констанс убеждала себя, что все это осталось в другом мире, другом времени: всего лишь слабые электрические искры в мозговых клетках, ровным счетом ничего не значащие.
Перед уходом она еще раз посмотрела на девочку, и ее осенило: когда Констанс схватила свою маленькую тень и увезла в этот дом, она создала необратимую временную развилку. До этого мгновения Констанс из 1880 года и Констанс из двадцать первого века имели одинаковые воспоминания и были, по сути, одним человеком. Но теперь у девочки, сидевшей на подоконнике и смотревшей на внутренний двор, началась особая жизнь, неведомая Констанс, не поддававшаяся предсказаниям. А ужасные воспоминания о докторе Ленге, только что нахлынувшие, теперь принадлежали ей одной.
И Констанс поблагодарила Бога вселенной за то, что они никогда не станут воспоминаниями этой маленькой девочки.
36
9 декабря 1880 года, воскресенье
– Карета подана, мэм.
– Давно пора.
Карлотта Виктория Кэбот-Флинт тяжело поднялась с кресла, степенно прошла в переднюю и позволила горничной облачить свое дородное тело в бобровую шубу.
– Эй, осторожнее! – гаркнула она на горничную, пытавшуюся задвинуть рукава на место. – Я тебе не какой-нибудь грузчик вроде тех, с кем ты путаешься по выходным!
В надлежащее время она вышла из парадной двери, и ее проводили по ступенькам особняка на Пятой авеню к стоявшему у тротуара экипажу. Кучер Уильямс открыл дверцу и вместе с горничной помог миссис Кэбот-Флинт забраться в салон. Она остановилась и с подозрением провела пальцем по сверкающей дверце из эбенового дерева. В обязанности Уильямса входило следить за чистотой кареты, когда бы та ни понадобилась, несмотря на грязь, лед и отбросы на дорогах.
Как только хозяйка разместилась внутри, Уильямс взобрался на козлы, и экипаж рванул с места, как быстроногий заяц. Миссис Кэбот-Флинт раздраженно постучала в переднее окно перламутровой тростью. Неужели этот растяпа не может запомнить, что у нее пошаливает печень и врач рекомендовал избегать резких движений? По правде говоря, именно о печени он, возможно, и не упоминал, но миссис Кэбот-Флинт знала, что этот орган особенно чувствителен у женщин ее возраста и комплекции.
Она откинулась на сиденье с не слишком довольным видом. Слава богу, поездка будет короткой. Она отправлялась на примерку платья, точнее говоря, повторную примерку, поскольку с первого раза портной сшил его из рук вон плохо и притом не слишком расторопно – до soirée[71] оставалось меньше двух недель.
Ее раздумья прервало внезапное ржание лошадей, потом раздался крик, так близко, словно кричали с сиденья напротив… И тут жестокий толчок едва не сбросил ее на пол – она успела ухватиться обеими руками за трость.
«Что случилось, ради всего святого? Из всех несносных…»
Она уже хотела открыть верхний люк и дать нагоняй Уильямсу, как вдруг увидела, что́ стало причиной переполоха. Сразу вслед за тем, как они проехали Сорок девятую улицу, откуда ни возьмись выскочил другой экипаж и чуть не столкнулся с их каретой. Лошади шарахнулись и встали на дыбы, а Уильямс чудом не упал на мостовую.
Просто возмутительно. Миссис Кэбот-Флинт слышала о молодых щеголях, гонявших по Центральному парку с беспечностью возничих римских колесниц, – несомненно, подражая Бен-Гуру, дурно воспитанному герою недавно нашумевшего романа[72]. Но это Пятая авеню, а не собачьи бега, здесь такое поведение недопустимо. Не велеть ли Уильямсу вызвать констебля?
Тот как раз разговаривал с другим кучером, и вовсе не дружелюбно. Совсем не похоже на смирного Уильямса. Миссис Кэбот-Флинт рассмотрела взявшийся из ниоткуда экипаж – отнюдь не дешевый кабриолет или фаэтон, на каких обычно ездят частные извозчики, а роскошную карету с огромным мускулистым кучером, одетым в богатую ливрею. Похоже, ничего не сломалось и никто не пострадал… пока. Она приоткрыла окно, собираясь крикнуть Уильямсу, чтобы он сел на место и отъехал, забыв об этом безобразии.
Однако миссис Кэбот-Флинт ожидал и второй, еще больший сюрприз. Дверца кареты отворилась, на мостовую спустилась красивая молодая женщина и подошла к кучерам. Неслыханное дело: состоятельная особа покинула экипаж посреди улицы, да еще вмешалась в спор между слугами. Но вот же она, и на ней – вечернее атласное платье в синюю полоску с подчеркнутой талией, отделанное белой кисеей и золотистым шелком. Пока миссис Кэбот-Флинт смотрела на женщину, та сняла шляпку из такого же синего атласа, под которой оказались коротко стриженные волосы, темные и блестящие. Сама шляпка, как невольно отметила миссис Кэбот-Флинт, была вышита жемчугом и украшена гагатово-черным плюмажем – исключительно дорогая вещь, по последней парижской моде.
Тем временем молодая женщина уняла ссору и – Боже милосердный! – подошла к окну экипажа самой миссис Кэбот-Флинт.
«Пусть это состоятельная особа, но мне она незнакома, а значит, и всему нью-йоркскому обществу тоже», – рассудила миссис Кэбот-Флинт. Однако, решив сохранять отстраненную froideur[73], она все же не могла полностью игнорировать незнакомку и открыла окно до конца.
Женщина, снова надевшая шляпку, остановилась возле экипажа и сделала изящный реверанс.
– Мне очень жаль, что ошибка моего кучера причинила вам неудобство и, может быть, даже обидела вас, – сказала она с благородным европейским акцентом. – Надеюсь, вы примете мои извинения.
Миссис Кэбот-Флинт посмотрела в холодные фиалковые глаза женщины и с важным видом кивнула.
