Уильям Хортсберг - Сердце ангела. Рассказы

— Похоже на то, что случилось с тобой.

— Да. Здесь есть сходные моменты. Жертвоприношение. Танцы. Пробуждение необузданных страстей, как в Обеа. Различие в том, что в одном случае силу зла умиротворяют, а в другом поощряют.

— Ты в самом деле веришь, что существует такая вещь, как «сила зла»?

Эпифани улыбнулась.

— Иногда ты кажешься мне ребенком. Разве ты не ощущаешь ее, когда Сифр управляет твоими снами?

— Предпочитаю «ощутить» тебя. — Я потянулся к ее гибкой талии.

— Будь серьезным, Гарри, это не обычная шайка мошенников. Эти люди владеют силой, демонической силой. Если не сможешь защититься, считай себя пропавшим.

— Ты намекаешь на то, что пора взяться за книжки?

— Всегда полезно знать, с чем сталкиваешься. — Эпифани постучала по открытой странице пальцем. — Прочти эту и следующую главы, они касаются заклятий. Затем кое-какие места — я пометила их — в книге Кроули. Реджинальда Скотта можешь пропустить. — Она выстроила стопку и оставила меня наедине с книгами.

Я изучал этот «любительский курс» сатанинских наук до тех пор, пока не стемнело. Эпифани развела в камине огонь, и отклонив приглашение поужинать у «Кавэно», волшебных образом вдохнула жизнь в тушеную рыбу по-французски, которую приготовила, пока я был в больнице. Мы поужинали при зажженном камине, и наши тени метались по стенам, словно проказливые духи. Мы почти не разговаривали; все было сказано ее глазами, и они были самыми прекрасными из всех, что я когда-либо видел.

Все хорошее когда-нибудь кончается. Около половины восьмого я начал готовиться к работе. Я оделся в джинсы, темно-синий свитер с глухим воротом и грубые туристские ботинки на каучуковой подошве. Затем зарядил свою черную «лейку» кассетой «трай-экс» и вынул свой револьвер из кармана плаща. Растрепанная Эпифани, завернувшись в одеяло, молча следила за мной, сидя у огня.

 Я выложил все это на обеденный стол: фотокамеру, запасные кассеты с пленкой, револьвер, наручники из моего «дипломата» и мои незаменимые «железки», к которым добавил «универсал» Говарда Нусбаума. В спальне, под стопкой рубашек, я нашел коробку с патронами и завязал пять штук в угол носового платка. Повесив «лейку» на шею, я надел кожаную летную куртку, оставшуюся у меня с войны. Все служебные нашивки с нее были спороты. Ничего блестящего, способного отражать свет. Она была подбита овчиной и наилучшим образом годилась для слежки в холодные зимние ночи. «Смит-вессон» отправился в правый карман вместе с запасными патронами; наручники, кассеты и ключи — в левый.

— Ты забыл свое приглашение, — заметила Эпифани, когда я, просунув руки под одеяло, привлек ее к себе в последний раз.

— Обойдусь без него. Появлюсь на этой вечеринке без спроса.

— А как насчет бумажника? Думаешь, и он тебе не понадобится?

Она была права. Я оставил его в кармане пиджака прошлой ночью. Мы оба рассмеялись и тут же начали целоваться, но она, вздрогнув, оттолкнула меня и покрепче завернулась в одеяло.

— Уходи, — сказала она. — Чем раньше уйдешь, тем раньше вернешься.

— Постарайся не волноваться.

Она улыбнулась мне, показывая, что и не думает волноваться, но глаза у нее были большие и влажные.

— Береги себя.

— Это мой девиз.

— Я буду ждать тебя.

— Не снимай цепочку с двери. — Я достал свой бумажник и вязанную матросскую шапочку. — Пора трогать.

Эпифани промчалась по коридору, высвобождаясь из одеяла, подобно возникающей из волн нимфе. У двери она впилась в меня долгим поцелуем.

— Возьми, — сказала она, вкладывая мне в ладонь маленький предмет. — Держи его при себе всегда. — Это был кожаный диск с грубым изображением дерева, обрамленного зигзагом молний, продолженных чернилами на обратной, замшевой стороне.

— Что это такое?

— Рука, фокус, моджо; люди называют его по-разному. Этот талисман — символ Гран Буа, лоа большой силы. Он берет верх над всеми несчастьями.

— Когда-то ты сказала, что мне нужна любая возможная помощь.

— Она нужна тебе и теперь.

Я сунул амулет в карман, и мы снова поцеловались, на этот раз, платонически. Больше мы не произнесли ни слова. Уже у лифта я услышал, как скользнула на место дверная цепь. Почему я не воспользовался случаем, чтобы сказать ей «люблю»?

Добравшись до 14-й улицы, я проехал подземкой до Юнион-сквер и заторопился вниз по железной лестнице, на платформу местной линии. Поезд только что ушел. До прихода следующего я успел уничтожить целую пригоршню земляных орешков. Вагон был почти пуст, но я не сел на скамейку. Прислонясь к двойным дверцам, я следил за летящими мимо грязными плитками стены по мере того, как поезд набирал скорость, уходя со станции.

Освещение погасло и вновь вспыхнуло, когда поезд огибал поворот, входя в тоннель. Скрежет металлических колес о рельсы походил на крик раненого орла. Вцепившись в штангу, чтобы не терять равновесия, я всматривался в кромешную тьму. Мы набрали скорость, и через миг она показалась.

Чтобы заметить ее, нужно очень постараться. Лишь огни проходящего поезда, отразившиеся от покрытых сажей плиток, указывали на наличие призрачной, заброшенной станции «18-я улица». Судя по официальной карте подземки, ее не существовало.

Я различил мозаичные цифры, украшающие каждую отделанную плиткой колонну, и даже заметил темный штабель сложенных у стены мусорных бачков. Вот мы снова оказались в тоннеле, и она исчезла, как сон, которого уже не помнишь.

Я сошел на следующей остановке, «23-я улица». Поднялся наверх, пересек авеню, снова спустился и отсчитал еще пятнадцать центов для очередного жетона. На платформе в ожидании поезда из центра стояло несколько человек, и поэтому мне пришлось в восхищении глазеть на плакат новой мисс Рейнгольд с подрисованными усами и надписью на лбу: «ПОДДЕРЖИТЕ УМСТВЕННО ОТСТАЛЫХ».

Подошел поезд, и в него вошли все, кроме меня и старухи, что ошивалась у конца платформы. Я неторопливо зашагал в ее сторону, поглядывая на плакаты и делая вид, будто интересуюсь улыбающимся мужчиной, получившим работу благодаря газете «Нью-Йорк Таймс», и симпатичным китайчонком, жующим ломтик ржаного хлеба.

Старуха не обратила на меня внимания. На ней было черное мешковатое пальто, на котором не хватало нескольких пуговиц, в руке она держала продуктовую сумку. Краем глаза я увидел, как она влезает на деревянную скамью и, открыв проволочный колпак быстро вывинчивает лампочку.

Когда я подошел к ней, она уже слезла со скамьи и упрятала лампочку в сумку. Я улыбнулся ей и сказал:

— Поберегите силы. Эти лампочки вряд ли вам пригодятся. На них на всех левая резьба..

— Не знаю, о чем вы болтаете, — бросила она.

— Департамент перевозок использует особые лампочки с левой резьбой. Чтобы отвадить воров. Эти лампочки не войдут в обычный патрон.

— Понятия не имею, о чем вы болтаете. — Она заторопилась прочь, ни разу не оглянувшись. Я подождал, пока она не исчезла в женском туалете.

Экспресс из центра с грохотом пронесся через станцию, и я начал спускаться по узкой мёталлической лесенке в конце платформы. Дорожка возле рельсов вела в темноту, только тусклый свет слабомощных электролампочек вдоль стены тоннеля указывал мой путь во мраке. Было очень тихо, и я спугнул нескольких крыс, ударивших по усыпанной угольной крошкой полотно между рельсами.

Подземный тоннель напоминал бесконечную пещеру. С потолка капала вода, а грязные стены были скользкими от плесени. Мимо меня пронесся поезд, и я задрав голову и прижавшись к липкой стене спиной, уставился на освещенные вагоны, проносящиеся в нескольких дюймах от моего лица. Один мальчишка заметил меня, и его равнодушное лицо вытянулось от удивления. Но вагон уже промчался мимо, и он не успел указать на меня пальцем.

Мне казалось, что я прошел гораздо больше, чем пять городских кварталов. Когда встречались ниши с сетевыми разводками и ведущими вверх металлическими лесенками, я торопливо проскакивал мимо, держа руки в карманах. Рубчатая рукоять моего пистолета, грубая на ощупь, привычно покоилась в ладони.

Я не видел заброшенной станции, пока не оказался в десяти футах от лесенки. Покрытые сажей плитки поблескивали, как руины храма в лунном свете. Я замер на месте, затаив дыхание и чувствуя биение сердцам висевшую под курткой «лейку». Где-то вдалеке заплакал ребенок.

Глава сорок четвертая

Плач эхом разнесся в темноте. Я долго прислушивался, и решил, наконец, что он раздается с противоположной платформы. Перспектива пересечь четыре комплекта рельсов не казалась мне заманчивой, и я решил было воспользоваться своим узеньким фонариком, но вспомнил, что оставил его дома.

Далекие огоньки тоннеля поблескивали на лентах рельсов. В темноте были видны ряды железных крепежных стоек, похожих на тени голых стволов в полуночном лесу. Но, к сожалению, я не различал собственных ног и в полной мере чувствовал таящуюся угрозу третьего рельса, смертельного, как гремучая змея во мраке.