Михаил Ахманов - Массажист
В данном случае Глухов не мог утверждать, что существует коллизия между Законом и Справедливостью. И Справедливость, и Закон были на стороне Баглая, ибо бесспорных признаков его вины пока что не нашлось. Именно признаков, не доказательств, так как меж ними имелось различие: признак – то, что убеждало Глухова, а доказательств требовал Закон. Такое разделение прерогатив казалось Глухову явлением естественным, фундаментальным; не всякий признак превращался в доказательство, поскольку жизнь сложна, и даже самому себе немногое докажешь. Так, например, никто не признавал себя мерзавцем – при всех сопутствующих признаках.
Фигура на крыше пошевелилась, человек медленно отступил назад, вытянул руку, будто приоткрывая дверь, согнулся и исчез.
– Аттракцион закончен, – прокомментировал Джангир.
Глухов повернулся, пожал широкую ладонь участкового.
– Спасибо. Вы нам очень помогли. Как вас зовут?
– Владимир Ильич… – Участковый прочистил горло, подергал левый ус. – Такое у меня имя-отчество… Прежде почетным считалось, теперь смеются… особо молодые… – Он покосился на Суладзе. – Когда, говорят, революцию сделаешь и сочинишь декрет, чтоб контриков – к стенке? А я не любитель революций. Это беспредел, и кровь, и слезы, и горе… Я – за порядок.
– Верно рассуждаешь, Владимир Ильич, – сказал Глухов, и повторил: – Спасибо.
– Так приглядеть за ним? За йогом этим?
– Не надо. Раньше не приглядели, теперь паровоз ушел. Но вашей вины, Владимир Ильич, в том нет. Вы ему не отец и не учитель.
Кивнув на прощание головой, Глухов вышел из-под арки.
* * *Планерки, или еженедельные оперативные совещания, проводились в десять-ноль-ноль у Олейника в кабинете. Кабинет был невелик, но и «глухарей» было немного, и каждый знал, где ему сесть, куда положить блокнот или папку с бумагами, когда говорить, а когда помолчать. Олейник пристраивался у стены, украшенной портретом Дзержинского, за письменным двухтумбовым столом с двумя телефонами; к нему был придвинут другой, узкий и не очень длинный, для подполковника и майоров – то есть для Глухова, Линды и Гриши Долохова. Тут первым сидел Ян Глебович, на правах заместителя и бывшего шефа; и стул ему полагался особенный, обитый кожей, довоенный и прочный, как дубовый пень. Все трое располагались спиной к окну, а по другую сторону стола был диван, такой же древний, как сиденье Глухова, и стулья там не помещались. Диван был отдан молодежи – Голосюку с Верницким и Вале Караганову.
Такая диспозиция всегда казалась Глухову разумной, но с недавних пор он пребывал в сомнении. Во-первых, Голосюк: дадут ему майора, а за Долоховым места нет – куда ж майору поместиться?.. А во-вторых, нахальный Караганов – ему на диване сидеть и сидеть, но он ведь не просто сидит, а пялится под стол, на линдины стройные ноги. Правда, выход из этой ситуации имелся: втиснуть в кабинет Олейника что-нибудь подлиннее, посовременней, с перегородкой под столешницей. Такую конторскую мебель Ян Глебович видел не раз, но импортную и за безумные деньги.
Докладывали, как заведено, с младших по званию, то есть с дивана. Глухов отчитывался последним, Олейник подводил итог, а после глядел на Яна Глебовича в ожидании – не будет ли каких советов. Случалось, бывали. И по тому, как слушали их, Глухов понимал: хоть он не начальник, не шеф, и не сидит под портретом Дзержинского, однако все еще учитель. Это было приятно; это значило, что он необходим и вовсе не так одинок, как мнилось ему временами. Здесь, в этой узкой маленькой комнатке, одиночество таяло, растворялось в аромате линдиных духов, в негромком уверенном голосе Олейника, в табачном дыму и даже в карагановских усмешках. Впрочем, невзирая на ехидный нрав, парень он был неплохой; иные у «глухарей» не приживались.
Линда отчитывалась предпоследней, перед Глуховым. Закончив говорить, она закрыла блокнот с записями и облокатилась на стол, уместив подбородок в изящной маленькой ладони. Прядь волос упала ей на щеку; темный шелковистый завиток на фоне розоватой кожи. Магия, подумал Глухов, колдовство. Та же поза, что у Веры, тот же взгляд… Только верины волосы были посветлей…
– Вам слово, Ян Глебович, – сказал Олейник.
– Дело фармацевта, – негромко и спокойно произнес Глухов.
– События, как видится мне, развивались по следующему сценарию. Два биохимика из Красноярска придумали, как синтезировать препарат с широким спектром лечебного воздействия. Противоаллергенным, а также противоастматическим… Авторы – люди солидные, специалисты из КНЦ, то-бишь Красноярского научного центра. Способ у них дешевый, оборудование недорогое, сырье – непищевые отходы с мясокомбинатов. Если не ошибаюсь, какие-то железы, то ли говяжьи, то ли свиные… Ну, не важно. А важно, что производство наладить они не смогли, да и не очень хотелось им связываться с производством; сертифицировали препарат, поискали в столицах деловых партнеров, наткнулись на Саркисова, и он оплатил промышленную установку. Это оборудование поступило в Петербург в прошлом году, седьмого января, затем было доставлено на мясокомбинат, где Саркисов арендовал помещение. Груз хрупкий, в тринадцати особых ящиках с маркировкой «КНЦ». Также был заключен договор о выплате разработчикам доли прибыли – как авторского вознаграждения, когда пойдет серийный выпуск препарата.
Глухов сделал паузу и покосился на Олейника – тот сидел, пощипывал светлый ус, и что-то чиркал на лежавшем перед ним листке. Лицо его казалось хмурым. Лист, насколько мог разглядеть Ян Глебович, был ксероксом письма из Красноярского УВД. Того самого, где поминалась щедрая компания «Фарм Плюс».
– Далее в версии есть развился. Возможно, средств у Саркисова не хватило, и он обратился к Виктору Мосолову, приятелю и бывшему коллеге по Химико-фармацевтическому институту – оба они там доценствовали в советские времена. Столь же вероятно, что Мосолов был саркисовским компаньоном с самого начала и вкладывал деньги в его проект. Но не один, а вместе с братом, Нилом Петровичем Мосоловым, и с супругой их кузена Ольгой Николаевной Пережогиной… – Ян Глебович заметил, как дрогнули губы у Олейника, будто он что-то хотел сказать, да вовремя остановился. – Пережогина, – продолжал Глухов все тем же ровным голосом, – владеет сетью коммерческих аптек, а ее муж – депутат Законодательного Собрания, влиятельная фигура в городской медицинской комиссии. Говоря определеннее, он способствует распределению кредитов: кому их давать, под закупку каких лекарств, у каких зарубежных фирм и по какой цене. Затем, как я полагаю, кредитуемые спонсируют его избирательную кампанию. Майор Красавина, – Глухов кивнул в сторону Линды, – составила их список и провела анализ недавних выборов – по округу, где баллотировался Пережогин. Часть этих спонсорских денег пошла на подкуп неимущих избирателей, под видом соглашения о найме агитаторов. И наняли их…
Тут Ян Глебович повернулся к Линде, и она с усмешкой уточнила:
– Около четырнадцати тысяч.
– Вот это да! – Валя Караганов присвистнул. – Каждому по паре сотен… или хотя бы по стольнику… И выйдет лимон! Еще и побольше!
Олейник похлопал ладонью по столу.
– Не будем отвлекаться, коллеги! Ни на Пережогина, ни на недавние выборы. Ян Глебович, прошу вас, продолжайте.
Не хочет заострять внимание на Пережогине, подумал Глухов. Мысль эта была неприятной – словно намек, что депутаты, мол, нам не по зубам.
– Перехожу к дальнейшему развитию событий, – Глухов упрямо наклонил голову, рассматривая стиснутые кулаки, лежавшие на коленях.
– Отметим два обстоятельства. Первое: наш фармацевт был человеком толковым, упрямым и дело разворачивал всерьез. То есть хотел производить лекарство, аналогичное импортным, но втрое-вчетверо дешевле. Отступать ему было некуда: он в красноярский проект все свои деньги вложил. Второе. Объемы импорта зарубежных препаратов данной категории – десять-пятнадцать миллионов в год. В долларах, и только по Петербургу. Основной импортер – фирма Пережогиной, а братья Мосоловы, Нил и Виктор, я полагаю, ее подельники. Чистая прибыль – процентов десять, лимон или побольше, – тут Ян Глебович бросил взгляд на Караганова, – но не в рублях, а, разумеется, тоже в долларах. В такой ситуации Саркисов с красноярскими биохимиками им как острый нож… Вероятно, его уговаривали, сулили отступное, но в какой-то момент он понял, что Мосолов деньги не за тем дает, чтобы создать и развить, а чтобы угробить. И, догадавшись, взбунтовался. Может, пригрозил скандалом или начал поиски других партнеров. В конце концов, мосоловский пай могли ведь и выкупить…
– Логичная версия, – согласился Олейник, – повод для разборки есть. – Он нахмурился, пошевелил листок, лежавший перед ним, и Глухов увидел, что это в самом деле ответ из Красноярского УВД. – А как вы объясните, Ян Глебович, что Саркисов ничего не сообщил красноярцам? Ну, о своих проблемах и неприятностях? Как-никак, они тоже люди заинтересованные.
