Александр Варго - Фрагменты (сборник)

Дима видел, что отец нервничает. Он хотел рассказать свою историю, оправдаться. И после выпитого он это сделал. Дима слушал не перебивая. Они просидели на кухне до утра. И Дима понял тогда, что плевать он хотел на эту историю. Он простил отца, когда они еще ехали в метро. Какую бы нелепую историю ни рассказывал любимый человек, мы готовы поверить и простить. Если нет, то этот человек чужой вам, не родной и не любимый. Рассказ отца не имел никакого значения для любящего сына. Даже если бы он сказал, что ему надоела семейная жизнь и он решил бросить их, Дима смог бы найти в себе силы простить отца. Но его история говорила о том, что не все так просто. Тем более если он ее выдумал. Тюрьма, побег, Кавказ, снова тюрьма… Такое нельзя придумать на пустом месте, даже если очень хочешь оправдать свой побег. Отец никогда не был выдумщиком и вряд ли стал им. Нет, двадцать лет – приличный срок, а люди меняются и за меньшее время, но что-то подсказывало Диме, что его отца это не коснулось. Он не знал, что именно – манера говорить, жесты… или все это вместе. Отец был тем же, а это значило, что он говорил правду. Дима готов был его простить, но, как оказалось, с небольшой оговоркой – он при удобном случае будет напоминать отцу о своих детских обидах.

– Но тогда я не знал, что он умрет, – словно в свое оправдание прошептал Дима.

– Что? – спросил Мурад, но, не дождавшись ответа, махнул на пассажира и снова устремил свой взгляд на желтое пятно, бегущее по ночной дороге впереди машины.

Тогда он действительно не знал. Дима был зол на всех. На отца, свалившегося как снег на голову, на теток – родных сестер отца, на жену, на себя, на весь этот несправедливый мир. Обида жгучая, липкая, как смола растеклась по всему телу, не оставляя места никаким другим эмоциям. Когда отец пропал, обида нашептывала – за что тебя бросил отец? Когда нашелся, она гудела – зачем он вернулся?

После празднования Нового года отец попросил Диму отвезти его в родительский дом. Отец уже знал, что за время его отсутствия родители скончались, а в доме теперь проживала старшая сестра – женщина с нравом кобры. Отец просто хотел повидать сестер, пройтись по улицам родного города. Повидаться-то повидался, а вот пройтись не вышло. Напился отец тогда и пошел спать в ту спальню, которая до девятнадцатилетия считалась его.

Дима понимал, что отец очень нервничал, вот и напился вдрызг. Ему не дали пройтись, потому что не были рады родному брату. Дима застал этот змеиный клубок на кухне ночью. Сестры отца, словно подпольщики-заговорщики, решали судьбу, как оказалось, нежеланного гостя. Причем их не смутило появление в их «штабе» сына будущего изгнанника. Они без стыда включили и его в свою дискуссию. И Димка включился. Вот это-то и было самым мерзким. Если это не предательство, то что?

– Так, Дима, – произнесла самая старшая из сестер, – бери его и увози к себе.

– Но он же хотел погостить в родительском доме, – попытался возмутиться Дмитрий.

– Все, хватит, погостил. И пусть запомнит – нет никакого родительского дома, – как отрезала она и посмотрела на двух других. Они молчали. Это было молчаливое согласие. Дима знал, что старшая решала все, именно поэтому этот дом перестал быть родительским даже еще при жизни родителей. Но не спорить за право обладать недвижимостью и молча смотреть на изгнание только нашедшегося младшего брата – разные вещи. В жилье можно уступить, тем более что у каждой из них свой угол имелся, но выгонять родного брата, не имеющего ничего за душой по не зависящим от него причинам… Диме показалось, что здесь не просто боязнь раздела имущества, но и что-то большее. Возможно, ненависть. Он не мог этого понять.

– Хватит мне тут бутылки собирать! – не унималась старшая, все еще оставаясь в стойке кобры.

– Он просто хотел погостить. – Диме даже стало противно от собственного голоса, интонации которого выдавали нытье мальчишки, застуканного за чем-то постыдным. Но ни он, ни отец ничего не сделали, по крайней мере, этим ведьмам, собравшимся на шабаш.

– Ну, погостил, и хватит, – слово в слово повторила за старшей средняя. – Ко мне ему нельзя. У меня сын на хорошем счету на работе.

Дима не уловил связи между работой ее сына и приездом родного брата, но переспрашивать не стал.

– А у меня и гостить-то негде, – вставила младшая.

Неожиданно. От нее-то Дима этого не ожидал. Отмолчаться – ладно, но… Она же все уши прожужжала о том, как с братиком дружила, как он за нее в школе заступался. А теперь вон оно что – подросла сестренка, значит. Что происходит с головами кровных родственников? Они начинают ненавидеть друг дружку без видимых причин. Без видимых? Не тут-то было! Дима не знал – единственная ли это причина, но сейчас он видел только ее. Наследство – вот тот камень преткновения, вот из-за чего родня готова поубивать друг друга. Стоп! Но отец ведь ничего не просил, даже не намекал. Тогда что происходит с этими людьми? Для Димы это оставалось загадкой. А может, лучшая защита – это нападение? Может, это для того, чтобы не попросил, чтобы не намекнул. Это было чудовищно, но то, что сделал потом Дмитрий, затмило черствость хладнокровных теток.

– И вообще, – снова подала голос средняя, – он приехал к сыну, вот пусть и гостит у него.

Она произнесла это так, будто Димки в кухне не было.

– Он у сына погостил, – ответил в духе тетки Дима. – Теперь хочет у сестер.

– А у меня и гостить-то негде, – словно заклинание повторила младшая.

– Может, ему еще и полпенсии отдавать?! – выпалила средняя.

– Не надо ему ничего отдавать! – выкрикнул Дима. – Я сейчас его подниму и отвезу на вокзал. Пусть едет туда, откуда приехал.

– Ой, – всплеснула руками старшая «кобра». – Зачем же так? Ты же его сынок.

– Он за двадцать лет вспомнил о сынке?!

Обезоруживающий аргумент. И тут же жгучая смола-обида разлилась по всему телу, поглощая все остальные чувства без остатка.

Тетки ловко его провели. Они оказались вмиг вроде бы ни при чем. Это сынок их младшего брата плохой – все обижается, как сопливый пацан. Это сейчас Димка понимал, а тогда… Тогда он подхватил эстафету. Тогда он играл на их стороне, против ничего не подозревающего отца. А может, и подозревающего. Может, он услышал каждое слово. И плевать он хотел на то, что думают о его возвращении сестры. Ему нужен был сын, к которому он вернулся.

Снова какой-то удар в кузове. Дима глянул на водительское сиденье – Мурада не было. Дима огляделся. Машина стояла под фонарем у ряда одноэтажных зданий. Еще один удар. Дима дернулся. Может, Мурад пошел заколачивать гроб? Я же сказал, что родственникам нельзя, вот он и решил помочь.

Еще удар. Дима выскочил из кабины и только у заднего борта понял, что в руке у него молоток. Получается, водитель забивает гвозди руками? Нет. Да и удары были, словно кто-то толкал гроб о борт. Кто-то… Хорошо, если Мурад. Хотя что ж тут хорошего? Но это хоть как-то можно понять.

Дима дернул дверь, но она не поддалась. Он взялся за ручку запора, и тут что-то ударилось о дверь изнутри. Дима отскочил, едва не выронив молоток. Наступившая вдруг тишина заставляла нервничать. Тихо стало не только в кузове, но и вокруг на улице. Дима все-таки нашел в себе силы и открыл задвижку, а потом и дверь. Заглянул внутрь – он был готов увидеть там кого угодно, но в кузове никого не было. Гроб стоял на своем месте, а крышка лежала рядом. Все как он и оставлял. Что же тогда здесь билось?

Дима залез внутрь и подошел к гробу. В желтом свете плафона белая простыня, которой было накрыто тело, выглядела грязной. Диме даже показалось, что в районе головы появилось какое-то пятно. Он нагнулся, чтобы разглядеть его поближе – пятно стало заметно больше. Дима опустился на колени и, взявшись за край гроба, нагнулся над ним. Пятно начало темнеть и увеличиваться. Одновременно на простыне начали появляться новые пятна. Они расползались и объединялись в одно целое, пока вся простыня не стала бордовой.

Дима дотронулся до влажной ткани и, скривившись, отдернул руку. Практически тут же он услышал шумный вдох, и простыня на лице провалилась, будто покойный широко открыл рот. Дима подскочил и выронил молоток, который все еще держал в левой руке.

– Что, решил все-таки заколотить?

Дима дернулся и повернулся на голос. У двери стоял Мурад с двумя стаканчиками кофе. Димка медленно повернулся к гробу. Простыня, накрывавшая покойного, была стерильно белой. Даже желтый свет не пачкал ее белизну.

– Что-то на тебе лица нет. – Мурад поставил стаканчики, залез в кузов, взял один и передал Диме. – На, выпей, а я пока прибью.

Дима принял стакан и посмотрел на гроб. Все так же – тишина и белизна. Никто ничего не вдыхал и не пачкал.

– Вам же нельзя, – напомнил Мурад и, подняв крышку, водрузил ее на гроб.

Удары молотка Дима слышал уже стоя у кабины.